ВЛАДИМИР БРАЙНИН: Я МИР УВИДЕЛ ПО ВТОРОМУ ЗАХОДУ

[i]Он – исследователь Атлантиды (когда-то мечтал стать археологом), утонувшей Венеции, канувших в никуда двориков с сиренью, портретист умирающих кариатид. Его не любят представители «салонного» искусства (слишком умен) и не любят представители «актуального» искусства (слишком старомоден).Брайнин не борется ни с теми, ни с другими. Просто работает.[/i][b]Про картины [/b]– О себе мне говорить трудно. Если я что-то говорю, то почти наверняка объясняю картинки.Хотя вообще-то нормальная живопись не нуждается в объяснении – иначе это литература.Вот в Париже очень хорошая публика: они, слушая тебя, становятся твоими сторонниками. А у нас: «Ну и чего ты вот это делаешь?! А это – для чего?! А почему пишешь пейзажи? Что, портреты писать не умеешь?» [b]– Как отличить «нормальную» живопись? [/b]– По запаху. Если человек не лишен обоняния, он его почувствует – как запах утечки газа, например. Так же и с картиной, с фильмом, с книгой. У меня есть друг – физик, профессор МГУ.Он великолепно чувствует, какая работа (одного и того же художника!) сделана «на потребу», а какая – настоящая. Он не ошибается, я много раз проверял. Люди так и должны чувствовать! Думать, а не потреблять разжеванное искусство и расфасованную в тюбики любовь. Таких доморощенных космонавтов у нас, увы, уйма.[b]– У вас сегодняшняя Москва какие чувства вызывает? [/b]– Мне кажется, Москва пропадает, уходит. Меня это очень мучает. Вспомните Трубную площадь, все эти погибшие переулки! [b]– Москва – существо женского пола? [/b]– Да! Кстати, я очень давно хочу сделать серию обнаженок. Я не люблю в женщинах то, что называется «формы». Я этого не понимаю, я теряюсь. Мой образ – это что-то хрупкое, полудетское.[b]Про людей [/b]– Я сейчас с удивлением наблюдаю за тем, как я без родителей живу. Там, с ними, я командовал парадом, но чувствовал себя абсолютно защищенным! Были, правда, еще и женщины, которые считали, что меня любят. Или я так думал.[b]– Почему так пессимистично? [/b]– Наверное, дело не в том, что мне «мешала» женщина. Я просто боялся привычки. Или ответственности, потому что за те обязательства, которые я на себя все-таки взял, я привык отвечать.[b]– «Женщина-художница» – это абсурд?[/b] – Половой шовинизм – это не про меня, хотя за столом я могу сказать: «Вот, эти бабы, надоели…» Но это просто застольные разговоры. Слово «художница» – все равно как «продавщица», противное. Но тут вот что важно: ты, голубушка, взялась за живопись? Так будь любезна – работай и скидок не жди. Ни на секунду. А то постоянно слышу: «Ах, я женщина, мне холсты таскать тяжело…» Делай маленькие картинки! Найми грузчиков! Нет денег – сама тащи! [b]– Два художника вместе не уживутся? [/b]– Почему? Если они друг друга обогащают! Аполлинер, конечно, круче, чем его муза Мари Лорансен. Но она же старалась! А была бы она любовница какого-нибудь угольщика – лепила бы картинки где-нибудь на набережной Марселя для туристов.Для мужчины очень важно помимо эротического влечения – уважение. А иначе женщина превращается в очень собственную, очень милую обезьянку.[b]– Вам с сыном легко?[/b]– Мы, наверное, друзья. Он окончил журфак. Работает на радиостанции. Кира – симпатичный человек, но мы очень разные. Он хочет жениться, представляете? Нет, ну ради бога, но в двадцать три года все еще впереди. Я, правда, и сам недолго «каркал» – в двадцать семь женился.[b]И все-таки про себя [/b]– Я по молодости многого не понимал – вообще рос избалованным ребенком.[b]– Родители постарались?[/b] – Все! Друзья, которые меня очень ценили. Но, с другой стороны, меня это не расслабляло. Я с художественной школы начал себя наблюдать и, если хотите, свою индивидуальность взращивать. Но те претензии, которые я предъявлял себе, никогда не предъявлял коллегам: дескать, они слабее. А то, что я прощаю кому-то другому, я себе не прощу.[b]– Вы обидчивый? [/b]– Нет, я ранимый. Да, со мной можно делать все, что угодно, но осадок накапливается. Как в анекдоте, помните: две семьи встречают вместе Новый год, потом хозяева звонят гостям: «Вы не брали наше столовое серебро?» – «Нет, ну как вы могли подумать!».Звонок через три часа: «Ну что, нашли?» – «Нашли, все в порядке. Но знаете, осадок остался…».Я вспыльчив. Всякие ремонты, например, для меня страшное испытание. Я если увижу, что что-то не так сделано, – возьму молоток и сломаю. Могу. Потом буду жалеть. Собственно, у меня и мастерской нет. Работаю в квартире, которая мне досталась от родителей.[b]– А что за жуткая «квартирная» история, которая у вас случилась? [/b]– Была моя большая выставка, после которой меня «заметили»: дважды ограбили, причем проломили голову и сломали ребра. В моей же собственной квартире. Я до этого почему-то думал, что меня все любят и уважают. А когда начались милицейские разборки, в один голос мне сказали: «Ищите в близком окружении». Вот это было самое худшее: у меня был открытый дом! Первый раз я не дал ни адресов, ни записных книжек – чтобы милиция никого не дергала. Понятно, что никого не нашли. Хотя старались. Внутренне я уверен, что тех, кто это сделал, в живых уже нет. А тот, кто «заказал»… [b]– Вам не захотелось сменить квартиру? [/b]– Нет. Я кот (и скорпион, кстати – кот-колдун), а коты очень долго привыкают к месту. Есть минус – появился страх. Которого не было никогда. Хотя смешно: вот эти обстоятельства на меня повлияли не самым худшим образом. Мозги стали по-другому работать. Я мир увидел по второму заходу.