Академик Роальд Сагдеев: Я не знаю, зачем мне приезжать в Россию

[b]Он стал академиком в 36 лет. Многие годы возглавлял одно из ведущих научных учреждений бывшего Союза — Институт космических исследований АН СССР, входил в команду Горбачева. В конце 80-х годов, будучи в командировке в Соединенных Штатах, познакомился со своей нынешней женой Сьюзен Эйзенхауэр, внучкой президента Дуайта Эйзенхауэра. С 1990 года Роальд Сагдеев — профессор Мэрилендского университета, где читает курс физики студентам и продолжает исследовательскую работу[/b].Наша встреча состоялась в Бруклинской публичной библиотеке (Нью-Йорк). Начал встречу академик кратким рассказом о себе.— Я родился в Москве, мои тогда молодые родители только что приехали из Татарстана. До 4 лет я жил с ними в общежитии около Никитских ворот — отец был студентом, потом — аспирантом. А следующие годы я провел в Казани, окончил там среднюю школу. Ее я считаю замечательной, в ней училось много знаменитостей. До пятого класса я учился с Васей Аксеновым, потом неоднократно встречался с ним в Москве, а теперь мы снова живем в одном городе — Вашингтоне. Окончив школу, я вернулся в Москву, поступил в университет. В общежитии на Стромынке жил рядом с Михаилом Горбачевым и Раисой Титаренко, позже — Горбачевой, но знакомы мы не были, хотя поступали в университет в один и тот же год. После университета я попал на работу в Институт атомной энергии, где директором был еще Игорь Васильевич Курчатов. В 1961 году, когда Хрущев дал деньги на академгородок под Новосибирском, я вместе со многими молодыми учеными поехал туда, работал в Институте ядерной физики. По возвращении в Москву неожиданно для себя был назначен директором ИКИ — Института космических исследований. Почти до самого отъезда я был директором этого института.[b]— Но уехали-то вы не по политическим мотивам?[/b]— Нет, конечно. Я всегда был далек от политики, но избежать контактов с политикой в наше время практически невозможно. Когда в 1972 году началась эмиграция, возникла проблема, с которой сразу познакомились все директора институтов. Время от времени нас вызывали на ковер и говорили, например: «Товарищ Сагдеев, из вашего института подали заявления на отъезд столько-то человек, вы попадаете в черный список». Это давление транслировалось на все институты, на всю академию: прием на работу людей с пятым пунктом всегда носил болезненный характер.С приходом к власти Андропова началось некоторое шевеление, поскольку Андропов понимал, что система в том виде, который он получил, не выживет. И он создал несколько рабочих групп, мозговых центров в Кремле, для того чтобы они предложили новые модели функционирования системы. Руководителем этих рабочих групп был поставлен Горбачев. Я попал в рабочую группу, которой было поручено заниматься проблемами научного обоснования ядерного разоружения. На каком-то этапе Горбачев решил, что членам интеллектуальной команды, которую он собрал, необходимо присвоить какие-то титулы, чтобы повысить ее вес.Произошел такой эпизод. Я собирался лететь на международную конференцию, внизу меня ждала машина. Вдруг звонок: «Товарищ академик? С вами говорит первый секретарь Одесского обкома партии. Мы хотим избрать вас депутатом Верховного Совета от Одессы, я хотел бы срочно встретиться с вами». Я шутя отвечаю: «Бросьте вы свои одесские штучки, я сейчас улетаю». Возвращаюсь обратно, меня в «Шереметьеве» встречает тот самый первый секретарь: «Это вам не одесские штучки, а по Конституции вы должны завтра встретиться с избирателями, потому что через два дня выборы». Это был последний Верховный Совет СССР, я пробыл депутатом всего полтора года. Так я помимо своей воли стал политиком, а закончилась моя политическая карьера на ХIХ партийной конференции — Горбачеву не понравилось мое поведение. Хотя вместе с Андреем Дмитриевичем Сахаровым и другими учеными я был избран народным депутатом СССР от Академии наук и могу гордиться тем, что на закрытом голосовании я по количеству голосов «против» был на втором месте после Андрея Дмитриевича. В Америку я приехал в феврале 1990 года, еще при Горбачеве, по личным обстоятельствам. Это была довольно длинная эпопея, я вынужден был посылать переговорщиков к Горбачеву, чтобы меня не рассматривали в качестве перебежчика.[b]— Вы довольны своей сегодняшней научной кондицией? Как вам здесь работается?[/b]— Если бы я приехал сюда в 30, максимум в 40 лет, конечно, было бы все иначе. Теоретическая физика — удел молодых. Я помню, как на своем 50-летии академик Ландау, бывший тогда в расцвете сил, сказал: «Физиком-теоретиком можно быть только до 60 лет».Все стали шуметь, возражать ему: «Ну, Дау, посмотрим, что вы скажете через 10 лет». А он ответил: «То же и скажу, что сказал сегодня». К сожалению, трагическая автокатастрофа через несколько лет после юбилея практически вывела его из строя. Но с тем, что говорил Лев Давыдович, я полностью согласен: настоящая творческая работа, когда просыпаешься ночью и продолжаешь решать дневные уравнения, уже позади. Все не так просто… [b]— Не кажется ли вам, что американское государство не использует потенциал бывших советских ученых, живущих здесь?[/b]— Я с этим не согласен. Приехавшим ученым дается полная возможность на общих основаниях заниматься наукой. Конечно, лишь некоторые из них работают и преподают в университетах, немногие добиваются грантов. Приезжающим непросто влиться в новую жизнь. Если говорить об ученых высшей, так сказать, квалификации — российских академиках, то их по всей стране разбросано от 10 до 15 человек. В моем университете, например, работает знаменитый математик академик Сергей Новиков. Мне кажется, наибольший вклад в американскую науку вносит не наше, а следующее поколение ученых, уехавших из Союза в возрасте 35–45 лет. Они не были ни академиками, ни даже членкорами, но уже проявили себя как очень способные ученые. Таких русских ученых, я думаю, здесь несколько сот. Есть такой показатель ценности ученого: индекс цитируемости. Так вот, из ста лучших российских ученых согласно этому индексу в Штатах проживают 50. Здесь их очень поддерживают, многие физики получили за последние годы престижные американские премии.[b]— Что вы, Роальд Зиннурович, татарин по национальности, испытали после взрывов в Нью-Йорке и Вашингтоне, совершенных людьми близкой вам мусульманской религии?[/b]— Это очень серьезный вопрос. Чтобы ответить на него, вернусь на много лет назад, когда умирала моя мама. Она, как и отец, была глубоко неверующей, во всяком случае я и мои братья так считали до самой смерти родителей. Языком нашего семейного общения был русский, хотя иногда между собой родители говорили по-татарски, желая от нас, очевидно, что-то скрыть. Но никогда в доме разговоров о религии, об исламе не было. Мама пережила отца на несколько лет, она была учителем математики, довольно светским человеком. И вот когда я приехал в Казань на ее похороны, брат мне сказал: «Мама оставила завещание, в котором просит похоронить ее по мусульманскому обряду». Что-то, видимо, в этом есть — когда люди думают о вечности, они задают себе вопрос: с кем быть? Мама не только просила похоронить ее на мусульманском кладбище, более того, она выбрала себе определенного муллу! Как старший из братьев я сидел рядом с муллой, это был человек интеллигентного вида, в очках, с бородкой. Единственное, что мне тогда показалось странным, – арабский язык этого муллы, на котором он читал выдержки из Корана, звучал немножко необычно.Мы разговорились, и я спросил, давно ли он работает муллой. «Нет, — отвечал мулла, — два года назад я ушел в отставку, был лейтенантом милиции…» Интерес к религии в бывшем Советском Союзе носит поверхностный характер.Это происходит и в Православной церкви, и в других конфессиях. Мне интересно было во всем этом разобраться, я предпринял даже несколько экспедиций в исламские республики.Заданный мне вопрос, повторяю, очень непростой. Буквально три дня назад я беседовал с одним из ведущих сотрудников Пентагона. Умный человек, политолог, я его давно хорошо знаю. Он говорит: «Ситуация сейчас довольно простая, программа очень ясная. После военной победы над бен Ладеном нужно будет дискредитировать радикальный ислам в глазах мусульманского мира». Мне захотелось просто рассмеяться над этим человеком — настолько наивны его представления в этом сложнейшем вопросе. Мы можем избавиться от бен Ладена, от всех его лейтенантов, но когда люди готовы пожертвовать жизнью для того, чтобы нанести булавочный укол главному сатане — Соединенным Штатам и Израилю, опасность исламского радикализма не будет устранена. Это работа для многих и многих поколений. То же самое, правда, к счастью, в гораздо меньшей степени, относится и к исламскому радикализму, существующему в России.[b]— Роальд Зиннурович, не жалеете, что уехали из России?[/b]— Вначале, когда у нас с женой шел разговор о будущей совместной жизни, идея была такая: будем жить пополам – здесь и там. Но идея мгновенно разлетелась на куски. Почему? Во-первых, в военно-промышленном комплексе тогда еще Советского Союза не понравилось, что я уехал. И друзья мне говорили, что сейчас, мол, Горбачева окружают консерваторы, лучше пока не приезжать. Во-вторых, если бы я поехал на неделю-другую, то что бы там делал? Ну встретился бы с друзьями, выступил бы с докладом на научном семинаре. А дальше что? Той страны, где науку ценили, пусть как служанку, уже не стало. Что касается Штатов, то здесь научная жизнь невероятно бурная, особенно сейчас, благодаря Интернету. Уровень науки здесь такой, что сюда приезжают ученые со всего мира, поэтому держишь руку на пульсе всех мировых достижений. Но есть много и негативных сторон. Можно, например, жаловаться на засилье массовой поп-культуры. А где в этом смысле, скажите, лучше? [b]— Что вы думаете о принятом российской Думой законе о ввозе в Россию отходов?[/b]— Всякая работа с отработавшим ядерным топливом несет в себе большой риск. Мои коллеги подсчитали, что шанс заработать 20 миллиардов долларов меньше связанного с ним риска. Тем более что в России уже достаточно отработанного ядерного топлива. Но я думаю, тем не менее, что принятие закона о ввозе было правильным шагом. Объясню, почему. Во главе этого проекта в России совсем недавно поставлен недавний нобелевский лауреат академик Жорес Алферов — человек в высшей степени порядочный, умный, серьезный физик. При правильном отношении к отработанному топливу можно на этом и заработать. Что касается 20 миллиардов, то горько сравнивать эту цифру с цифрами оттока капитала из России: каждый год из нее утекало 30—50 миллиардов долларов. Каждый год! И каким тяжелым трудом нужно возвращать эти суммы обратно! [b]— Ваше мнение о Владимире Путине?[/b]— Вначале все относились к нему с большой осторожностью, многие и сейчас продолжают относиться так же. Но то, что произошло за последние полгода, его реальные шаги в сторону сближения с Западом, с Америкой, с моей точки зрения, показывают, что он пошел на это сознательно, очень хорошо все продумав, и сжег за собой все мосты. Если со ставкой на Запад он проиграет, то ему в России, учитывая ее электорат, не удержаться. Он пришел к власти недемократическим путем, будучи ставленником коррумпированной клики Ельцина, но в этом, возможно, и есть историческая судьба России: Хрущев был выдвиженцем Сталина — тому нравился крестьянский юмор Никиты Сергеевича; отца перестройки Горбачева пригласил в Политбюро отец махрового застоя Брежнев. Посмотрим, что из всего этого выйдет дальше...[b]— Счастливы ли вы в браке со Сьюзен?[/b]— Мне очень с ней интересно! У нас много общих интересов, часто не хватает времени для обсуждения разных тем. Она — политолог по профессии, сперва была журналисткой, много занималась советологией. Мы много с женой спорим. В частности, она выдвигала очень серьезные аргументы против идеи расширения НАТО, и я не мог ее убедить, что с этим не стоит бороться. Когда меня нет, Сьюзен может спокойно объясняться по-русски, в моем присутствии — смущается. У меня двое детей от первого брака, сын и дочь. Оба окончили в свое время МГУ, сейчас живут со своими семьями в Штатах. У них по двое детей. Старший внук в этом году стал студентом университета штата Северная Каролина, склонен заниматься математикой. Младшая внучка, дочка дочери, родилась четыре года назад уже здесь. Если захочет стать президентом Соединенных Штатов, то я постараюсь ее отговорить…