Зураб Соткилава: В оперу меня затащили насильно

[b]У него почти нет седых волос, он двигается и разговаривает так, словно живет исключительно в свое удовольствие, и у него – уйма времени. Но если вы спросите его о планах, он распишет вам свой график по дням на три месяца вперед.[/b][b]– Зураб Лаврентьевич, чем вы занимаетесь в последнее время?[/b]– Были интересные гастроли в Италии, я спел вердиевский цикл с оркестром, летом был в Америке. Потом у меня случился инфаркт, но я очень быстро вернулся к работе: в ноябре начал петь.Теперь уже думаю, что рано, — сказалась слишком большая нагрузка на сердце, и я опять попал в больницу. Я в этом году почти не отдыхал, все лето лечил свою давнишнюю футбольную травму спины. Потом опять серьезно прихватило сердце, похудел на 15 килограммов.[b]– Вы родились в 1937-м. Каким вы запомнили детство?[/b]– Я себя помню лет с пяти. Помню, как жужжали «мессершмитты», а мы прятались под домом… Сухуми, правда, серьезно не бомбили: немцы думали, что там у них будет стоять гарнизон, – они практичные… Помню, как бабушка сажала меня на спину и шла в горы. В горах у наших была батарея, горы были высокие… Помню нашу комнату в коммуналке. Сейчас думаю: как мы там умещались – мать, я, отец – шесть квадратных метров? Одна кровать и столик, вот и все… А потом меня взяли во взрослую футбольную команду сухумского «Динамо». Как вспомню все эти выезды, все эти закидывания камнями, избиения, весь этот фанатизм, футбольная ненависть, когда идет город на город, – у меня даже осталось несколько шрамов... Сейчас, впрочем, это вспоминается весело. А в 16 лет меня забрали в тбилисское «Динамо», я поступил в Политехнический институт и параллельно играл. Но получил серьезную травму, пришлось футбол бросить. А потом один знакомый меня послушал и затащил почти насильно в консерваторию. Сначала мне это совсем не нравилось. Но послушал первый раз оперу, стал входить в роль. Поступил в консерваторию как баритон, два года проучился.А потом вдруг захотелось петь тенором: тогда было много прекрасных теноров. Выиграл конкурс на поездку в Италию, два года стажировался там. Поехал вместе с Образцовой на конкурс в Испанию. Я помню, как приезжала Фурцева, как она говорила, что это очень сложный конкурс, что в жюри никого не будет не только из Советского Союза, но и из соцстран. (На что Лена Образцова сказала: «Как хорошо, что их не будет». Фурцева возмутилась: «Дура! Что ты такое говоришь?!») Я получил золотую медаль и приглашение остаться в Испании.[b]– Почему не остались?[/b]– У меня уже были жена и девочка старшая. Когда она меня спрашивает, почему я не остался, я говорю: «Ты молчи: если бы я остался, тебя бы не было!» Я много гастролировал. Писали, что я в основном ездил с Большим театром, но это неправда: с Большим я ездил очень немного. Меня взяли для западных опер – в русских они меня почему-то «не видели», и я до сих пор жалею, что, например, так и не спел Ленского.[b]– Вы так говорите о прошлом, будто все у вас получалось случайно и само собой.[/b]– Я был молодой, хотелось познать все «радости жизни». Но был у меня педагог, он научил меня режиму. Я понял, что если чтото нарушу, то потом буду проклинать себя. Но еще раньше дисциплине научил футбол. Если бы не футбол – может, не было бы всего остального. На тренировках нас запирали на пять дней и никуда не выпускали. А когда выезжали в другие города, тренеры загоняли нас по номерам (мы, грузины, народ темпераментный, а у гостиниц всегда было много девочек) и следили, чтобы мы не нарушали сексуальный режим: это плохо отражалось на суставах. Режим в спорте и пении абсолютно одинаковый. Чтобы голос звучал и чтобы ты мог делать с ним все, что тебе хочется, нужно во многом себе отказывать.[b]– Вы ушли из футбола, но болельщиком остались?[/b]– По телевизору я смотрю только футбол. Новости нашего телевидения перестал смотреть, потому что уже точно знаю, что какой канал скажет по любому поводу. Специально купил тарелочку, чтобы смотреть бразильский и испанский футбол. Сейчас в Милане играют трое ребят из Советского Союза, десять лет назад такое сложно было себе представить. Я болею за них.[b]– Вам не было боязно переезжать в Москву?[/b]– Я никогда не стеснялся говорить, что все великие грузинские певцы получили образование в Москве и Петербурге. Когда мне сказали, что нужно переходить в Большой театр, я больше боялся не за то, что чего-то не спою, а за свой характер. Я в молодости был очень вспыльчивым: руки бежали впереди мозгов. Приглашений тогда было много, и я согласился на Большой только, когда у нас в Тбилиси сгорел театр. 8 мая 73-го года. Молчанов, директор Большого театра, сказал: «Зураб, надо иметь стационар, иначе тебя дисквалифицируют как певца».[b]– Многие знаменитости признаются, что в их карьере не последнюю роль играли женщины.[/b]– Я свою карьеру никогда через женщин не делал. Хотя сплетни все равно распускали. Однажды пресса сделала меня любовником жены одного большого человека. А я даже не видел ее никогда. Я тогда хотел на нее хоть посмотреть, но она, бедная, умерла… А то, что женщины ласково ко мне относятся, это правда. Подходят на улице, начинают говорить теплые слова, целуют руки, очень много получаю писем… [b]– Как вы познакомились со своей женой?[/b]– В первый же день в консерватории я увидел на лестнице девушку. Спросил у товарища, кто такая. «Это, - говорит, - студентка наша, со второго курса, пианистка». Я сказал: «Ты знаешь, она будет моей женой». Он засмеялся.Через пять лет она стала моей женой. Я долго за ней ухаживал, посвоему, по-хулигански. Она была голубых кровей, из рода Багратиона, и на меня смотрела свысока.Но я был очень сильным и не подпускал к ней никого, даже разговаривать с мальчиками запрещал, хотя сам с ней был едва знаком. Она возмущалась, ругалась со мной, но я просто не оставил ей выбора. Окончила консерваторию с красным дипломом, а я испортил ей всю жизнь: для нее главным оказались дети, и она стала сидеть с детьми. Я убежден: женщина делает мужчину настоящим мужчиной. У сильного мужчины всегда будет настоящая женщина. Моя жена – очень суровый критик. Никто так никогда не критиковал ни одно мое выступление, как она и дочери. Я только их прошу: не говорите сразу плохо, дайте мне ночь поспать, а потом я вам сам расскажу, где плохо спел. Но они все равно все сразу на меня вываливают! [b]– Сейчас в моде популяризация «серьезного искусства»...[/b]– К сожалению, на сцене сейчас много мусора. Часто мне звонят бизнесмены, просят сделать им концерт в их клубах или хороших залах, им принадлежащих. Оперное искусство в свое время было искусством буржуазным. Но то была другая буржуазия: умная, начитанная, интеллигентная. После нашей демократии появилась другая буржуазия: у нее много денег, но вкус на уровне ресторанов и блатной музыки… С другой стороны, своих детей они посылают в Англию и Америку, их воспитывают на высшем уровне. Потому что когда они приезжают к своим богатым друзьям за рубеж, те не ходят на попсу.Майкл Джексон – это для 15-летних. Как-то мне сказали, что Майкл Джексон – символ Америки. Какая глупость! Символы Америки – это ее музеи, ее великие театры и симфонические оркестры. У них своего ничего нет, но они смогли забрать чужое и сделать своим. Однажды один мой знакомый, очень богатый бизнесмен, спросил: «Зураб, ну как мне полюбить классическую музыку? Я ее не понимаю». Я поставил ему Рахманинова и сказал: «Не думай, что это за музыка, о чем она, просто вспомни что-то свое». Он стал слушать, и у него слезы полились. Вот уже два года ходит в Большой зал консерватории, восторгается Пятой симфонией Малера. Я думаю, в конце концов все встанет на свои места: те, кто должен быть в ресторанах, вернутся в рестораны. Но дай бог, чтобы среди людей со вкусом было больше богатых людей, тем более что работать у нас умеют.[b]Досье «ВМ»[/b][b][i]СОТКИЛАВА Зураб Лаврентьевич[/b]. Лирико-драматический тенор, народный артист СССР.Родился 12 марта 1937 г. в г. Сухуми.В 50-е годы был профессиональным футболистом.Окончил Тбилисский политехнический институт и Тбилисскую консерваторию.Профессор. Преподавал в Московской государственной консерватории.Солист Большого театра, где спел около 30 партий.[/i]