«Мне хочется назвать тебя женой»

[b]Все стало вокруг голубым и зеленым, В ручьях забурлила, запела вода.Вся жизнь потекла по весенним законам, Теперь от любви не уйти никуда...[/b]Знакомая мелодия, знакомые с детства слова, которые напевает знакомый голос Валентины Серовой, до сих пор любимой народом актрисы.Звезду советского кинематографа 30-х – 50-х годов зрители обожали. Но в то время не существовало «глянцевых» журналов, способных удовлетворить интерес поклонников к личной жизни актрисы, поэтому вакуум неизбежно заполнялся множеством мифов и легенд.Актриса рано овдовела (ее первым мужем был Герой Советского Союза летчик Анатолий Серов) и вскоре связала свою судьбу с известным поэтом Константином Симоновым – однажды увидев ее на сцене, он был покорен раз и навсегда. Именно она вдохновила его на создание знаменитого стихотворения «Жди меня», которое стало всенародно любимым в годы Великой Отечественной войны. В стихотворении воспевалась верность женщины ушедшему на фронт мужу.Но именно в это время прошел слух о бурном романе Серовой с маршалом Рокоссовским...Говорили, что Сталин, любовно называвший Серову «дочкой», настаивал на поддержании государственной легенды о любви Поэта и Актрисы. Но он смог понять и своего военачальника. Когда ему доложили о «факте морального разложения» и спросили: «Что будем делать с Рокоссовским?», вождь ответил: «Что будем делать? Завидовать ему будем!» [b]Валентина Серова [/b]– женщина вне времени. Та «великая» эпоха воспевала совсем других женщин – деятельных, несгибаемых, противостоящих жизненным невзгодам, без конца преодолевающих тернии на пути к социалистическим звездам. А Серова не противостояла и не преодолевала – просто жила и любила.И ее любили. Любили так, как многие женщины только мечтают быть любимыми.Но вот парадокс: Валентина Серова, игравшая героинь своего времени, в личной жизни героиней стать не сумела или не захотела.Что же было правдой о личной жизни Валентины Васильевны, а что – слухами и сплетнями? Что привело актрису к трагическому финалу – уходу из театра и кино и смерти в нищете и забвении? Ответ на этот вопрос в какой-то мере дает история ее взаимоотношений с КонстантиномСимоновым.Предлагаем вашему вниманию отрывки из книги Татьяны Кравченко «Жди меня», которая выходит в издательстве «Вагриус».[b]Любовь Константин Симонов – Валентине Серовой: [/b][i]«Милая моя, дорогая, ненаглядная, любимая. Час назад прочел твои дорогие нежные письма – все сразу – и у меня то же чувство щемящего стыда и горечи за все ссоры, за все грубые слова, за все издержки той нескладной, но сильной и большой любви, которою я люблю тебя.Те радостные вещи, которые я узнал с премией и кандидатством, обрадовали меня как-то задним числом сейчас, когда я прочел твои письма. Я счастлив, что исполняется сейчас, когда ты меня любишь (как хорошо писать и выговаривать это слово, которого я так долго и упрямо ждал), то, о чем я тебе самонадеянно и тоже упрямо говорил давно, кажется сто лет назад, когда был Центральный телеграф и несостоявшееся «Арагви» и когда ты меня не любила, и, может быть, правильно делала – потому что без этого не было бы может быть, той трудной, отчаянной, горькой и счастливой нашей жизни этих пяти лет.Что-то странное произошло со мной. Я почти трусливо берегу себя для встречи с тобой. <...> Я люблю тебя, моя дорогая, – вот в чем все дело – если говорить коротко. <...> Я бы солгал, если бы сказал, что мне грустно. Мне не грустно и не скучно, я просто, как часы, отстукиваю часы и минуты, отдаляющие меня от встречи с тобой. Два месяца отстучали, осталось столько же.Я не живу, я жду, я работаю много и упорно, как вол, я это умею, я не психую и не пью больше, чем обычно, и не курю папиросу от папиросы, но жду упрямо и терпеливо. Мы увидимся, моя родная, так, как не увидится никто другой.<...> Ты спрашиваешь, почему нет стихов в письме... Нет и не будет.Будут только вместе со мной, потому я ничего не хочу украсть у нашей первой ночи, ничего, в том числе ни одной минуты из счастливых минут чтения того, что ты еще не знаешь (так долго пишется – так коротко читается)».«А сегодня (23 декабря) день твоего рождения, и в девять часов мы все тут четверо в доме и Муза соберемся, чтоб выпить за тебя.Если ничего не напутали в Москве, ты получишь от меня сегодня цветы и записку. Дай бог! <...> Сейчас напишу тебе вещь, над которой, если хочешь, улыбнись, это мелочь, но сейчас вдруг ужасно важная для меня– я с какой-то небывалой нежностью покупаю от времени до времени милые безделушки для нашего дома – я не знаю, где он будет, надеюсь вместе с тобой, что не там, где сейчас, но он мне отсюда представляется впервые каким-то небывалым и прочным (на целую Библию) Ковчегом Счастья! <...> К чему написал это – наверное, просто чтоб улыбнулась своей вдруг застенчивой тихой улыбкой – бывает у тебя такая, именно такая, и я ее люблю больше всех других, эта улыбка – ты, какой тебя иногда знаю один я, и больше никогда и никто.Родная, нет сил больше писать – устал от муки видеть тебя и не видеть, говорить с тобой и не говорить – сейчас лягу и попробую заснуть, но я не прощаюсь – последние строчки завтра перед самым отъездом на пароход – утром, а пока – господи, как я тебя люблю, и как мне сейчас недостает твоего желанного милого тела рядом со мной, и пусть было бы плохо, как бывает всегда, когда слишком хорошо.11-го, утро, последние две минуты. Родная моя девочка, целую тебя всю от кончиков пальцев до кончиков волос, хочу тебя, люблю, стосковался по тебе до безумия. Все.Жди меня. Твой К.11. Февраль 1946 год. Токио».[/i][b]Семья [/b]Константин Симонов и Валентина Серова прожили вместе почти пятнадцать лет! Внутренние проблемы мужа и жены до поры до времени оставались глубоко скрытыми от посторонних глаз, а во всех остальных проявлениях это была нормальная семья, с детьми, родственниками, друзьями дома, с семейными традициями и розыгрышами.Симонов строил семью так, как мог и хотел; из каждой поездки Константин Михайлович возвращался с ворохом подарков для своей любимой жены и с множеством всяких «домашних штучек» для семейного дома. Его сотоварищи по японской командировке вспоминали, с каким увлечением он закупал вещи в дом: «В Саппоро он купил кимоно айно, какую-то огромную деревянную полусобачью маску и дурацкий ящик с пятью или семью выдвижными ящичками, еще кинжал и пюпитр...» И дом у них с Серовой был большой, открытый, там всегда бывало много народу, – пожалуй, даже чересчур много. Родственники Валентины – тетки с мужьями и приятелями, родственники Симонова – мама Аленька и отчим (домашние прозвали его Ноль-Ноль), Евгения Самойловна Ласкина (ее общий с Симоновым сын Алексей часто живал в Переделкине). Симонов очень хотел, чтобы Валентина родила ему ребенка. Лучше дочку, такую же беленькую и красивую, как она сама.[b]Из воспоминаний Лидии Смирновой: [/b][i]«Когда Герасимов, Симонов и Раппопорт (муж Л. Смирновой. – Ред.) возвращались из Китая в Москву, мы их встречали втроем – Тамара Макарова, Валя Серова и я.Поезд немного опаздывал. Мы волновались – давно не видели своих мужей. В то время Валя была беременна. Позже мне Раппопорт рассказывал, как его поразило, что Костя восхищенно говорил: – Какое счастье, когда тебя встречает беременная жена.Он развивал эту тему особого мужского ощущения. И все повторял: – Я еду, а меня ждет моя жена! Она беременна. То, что Костя любил Валю, я знала. Не только потому, что он посвятил ей свою лирику. Он был способен любить».[/i]Маша родилась 11 мая 1950 года. Счастливый отец вопрошал в окно роддома: – Васька, родила? – Родила.– А кого? – Девочку.– Беленькую? – с надеждой спросил он.На что Валентина торжественно ответила: – Костя, я родила Маргариту Алигер! (Маргарита Алигер – большая приятельница Симонова еще с юношеских лет – смуглая, темноволосая и темноглазая.) [b]Ирина Стеженская:[/b] «К рождению дочери Симонов готовился основательно. Перед выпиской Вали из больницы я зашла к Симонову на улицу Горького (Симонов и Серова тогда получили большую квартиру на Пушкинской площади, в доме, где был магазин «Наташа»). Константин Михайлович приготовил просто потрясающую детскую: и кроватка для Маши, и все «приданое» были такими, каких в нищей послевоенной стране и в глаза никто не видывал. «Господи, какая же счастливая девочка, – подумала я тогда о новорожденной Маше. – Она и сама еще не знает, какая она счастливая!» Теперь могу сказать – второй такой несчастной девочки я не знаю».Поначалу все, казалось, шло хорошо. Симонов и особенно Валентина в Маше души не чаяли. Валентина ушла из театра, кормила Машу сама. Чтобы было молоко, бесконечно пила чай с молоком, ела много – что не шло на пользу фигуре. «Подруги» говорили, что она стала похожа на кустодиевскую бабу, но ее это мало трогало.Тогда в Переделкине постоянно жили несколько человек. Когда Маше исполнилось два или три года, в доме появилась в качестве полуняни-полугувернантки изумительная женщина, которая и Валентине помогала, и ее дочь воспитывала, – Ольга Николаевна, преподавательница французского языка, уже пожилая к тому времени, удивительной доброты женщина. И еще в Переделкине жила Елизавета Васильевна Конищева.[b]Мария Кирилловна Симонова: [/b][i]«У мамы была приятельница – Елизавета Васильевна Конищева, кажется, они дружили еще с трамовских времен. Потом тетя Лиля служила в бутафорском цехе Театра имени Ленинского комсомола.Помню ее прекрасно – небольшого роста, короткая стрижка... Ходила все время в брюках. От нее пахло масляной краской. Тетя Лилечка жила все время у нас – то в Переделкине, то на Горького. На все руки мастер: прибить, покрасить, починить. И столяр, и краснодеревщик, и дизайнер.Она принадлежала к числу маминых поклонниц – тех поклонниц, которые не боятся быть отринутыми.Она была старше мамы и по любому поводу предлагала: – Валя, я приду помогу.– Лиля, у меня есть кому помогать.– Ну я все равно приду.И приходила, и помогала. И через несколько лет стала просто незаменимой.С матерью они дружили так, что не могли ссориться надолго. Лиля никогда долго не сердилась на мать, а мать – на Лилю.Лиля часто получала за нее деньги по доверенности. Мать говорила: «Придет моя сестра», ведь обе – Васильевны. Она называла Лилю «верный дружочек». Иногда вздыхала: «Лилька, ну как ты меня утомила! Хоть бы скрылась куда!» И Лилька ненадолго исчезала в свою коммуналку, но именно ненадолго.Во время войны Елизавета Васильевна потеряла двух сыновей, больше у нее никого не было, и для нее вся жизнь сосредоточилась на семье Вали. Она и меня маленькую пестовала, периодически ссорясь с няней. А няня у меня была замечательная – бывшая учительница, такой божий одуванчик. Она учила меня французскому, я даже сейчас еще кое-что помню».[/i]Но счастливой эта семья только казалась, а не была. Даже долгожданная дочка не могла перебросить мостик через трещину, пробежавшую между мужем и женой.Трещина ширилась, ширилась и превращалась в пропасть, на одной стороне которой остался Константин Симонов, а на другой – Маша и Валентина.Конец сороковых – начало пятидесятых годов – тот самый период в жизни Константина Симонова, из которого до сих пор обильно черпают материал для компромата. «Заказные» поездки за границу – и «заказные», официальные стихи и очерки. Жесткое проведение линии партии, участие в кампании против «безродных космополитов» – впрочем, грехиСимонова перечисляют и так слишком часто. А заплатил он за них, по сути, почти сразу – и заплатил дорогой ценой. Он потерял Серову.[b]Мария Кирилловна Симонова: [/b][i]«С отцом маме было интересно. Это был человек, который открыл ей мир, она у него многому научилась. Он хорошо писал, ей нравилось, как он писал. И появлялась досада, когда он что-то делает не так. Та поездка жуткая в Китай на излете их совместной жизни, когда он написал серию «Сражающийся Китай». Она безумно переживала по этому поводу: это была какая-то новая, неизведанная страница в нем. Она увидела карьериста, которому велели написать о коммунистах Китая, – и он пишет о коммунистах Китая. На заседаниях секретариата кого-то постоянно чихвостили, я не знаю подробностей, но, представляя мамин характер, понимаю, что она хотела за многих людей заступиться. Даже если они виноваты, все равно – ей жалко...» [/i]Один известный писатель, живший по соседству с Симоновым в Переделкине, говаривал: «Для Кости – если «надо», значит, должно хотеться. Для Вали же – если «хочется», значит, надо».Жизнь в жестких официальных рамках – не для нее. Но Валентина не ушла от Симонова, хотя и подумывала об этом, если судить по записям в «коричневой тетради». Не видя выхода, она просто стала разрушать себя, самоуничтожаться.Слегка выпивала Серова еще во время войны – с мужем, красиво, «за здоровье тех, кто на фронте».Теперь же пила все сильнее и сильнее, ей уже хватало одной рюмки, чтобы захмелеть. Пила так, что болезнь стала необратимой. Изменить в их с Симоновым жизни Валентина ничего не могла, поэтому пыталась с помощью вина забыться в мире иллюзий.Константин Симонов, успешный во всем, с любимой женщиной справиться не смог. Валентина стала его главным поражением. Попытка сделать из Валентины «светлый образ» верной жены заранее была обречена на неудачу. Симонов словно забыл о собственных строчках: [i]Мне не надо в раю тоскующей, Чтоб покорно за мною шла, Я бы взял с собой в рай такую же, Что на грешной земле жила, Злую, ветреную, колючую, Хоть ненадолго, да мою!..[/i][b]Актриса[/b]Как ни странно, сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, можно услышать: дескать, Симонов выбрал Серову чуть ли не по карьерным соображениям. «Любовная пара Валентина Серова – Константин Симонов была у всех на устах: один (одна) только прибавлял известности другой (другому). Еще одна пара Ангелина Степанова – Александр Фадеев стала для них как бы ролевой моделью. Зная об уважительно-восхищенном отношении Симонова к Фадееву, в этом можно не сомневаться», – писала критик Наталья Иванова.Но Валентина Серова – отнюдь не Ангелина Степанова и именно по общепринятым канонам в жены совсем не годилась, тем более в жены государственному деятелю, каким рано или поздно должен был стать Симонов. Актриса, ветреная, абсолютно недипломатичная – что на уме, то и на языке, совершенно не умеющая и не желающая сдерживать свои порывы и страсти...Женщина, за которой тянулся длиннющий хвост слухов и сплетен, красавица, о похождениях и романах которой судачили все кому не лень.Но Симонов любил ее, любил такую, любил самозабвенно, и это было важнее всего. Любил вопреки всему, вопреки даже своей натуре – вспомним его «практицизм», отмеченный Славиным. Не думаю, чтобы Симонов, добиваясь Серовой, держал в уме какую бы то ни было «ролевую модель»: тогда бы он выбрал пусть не такую знаменитую, но уравновешенную, светскую, карьерную даму. Однако свет сошелся клином на Валентине – и горячечно влюбленному плевать было и на ее подмоченную репутацию, и на все и всяческие «ролевые модели».[i]Мне хочется назвать тебя женойЗа то, что милых так не называют, За то, что все наоборот с тобой У нас, моя беспутная, бывает.[/i]Как же было у них? Сам Симонов потом говорил, что все рассказал в стихах и ничего добавлять и комментировать не будет.Действительно, эти стихи и сейчас не только воскрешают переживаемые тогда чувства, но и, как луч прожектора на темной сцене, выхватывают из черноты прошлого события, эпизоды жизни давно умерших людей.За текстом стихов встает такая, например, картинка: репетиция в Театре имени Ленинского комсомола. Возможно, это был «Сирано де Бержерак». Валентине хотелось играть Роксану, но роль отдали Софье Гиацинтовой. Второго состава на спектакле нет – у Гиацинтовой не может быть дублерши. Но Валентина все равно приходит и сидит в зале.Рядом с ней – Симонов, уже ставший завсегдатаемкулис, автором пьес для театра. А может быть, это была репетиция не «Сирано», а его пьесы – «Парня из нашего города»...Так или иначе, он сидит рядом в полутьме зрительного зала, влюбленный, оглушенный свалившейся на него страстью, ему все время хочется прикасаться к ней, к ней тянутся и руки, и губы, и так трудно сдерживаться...Я помню зал для репетиций И свет зажженный, как на грех, И шепот твой, что не годится Так делать на виду у всех...Нет, наверное, это все-таки была репетиция «Сирано», и Валентине уже дали роль Роксаны. Может быть, она была на сцене, а он вошел в зал...[i]Твой звездный плащ из старой драмы И хлыст наездницы в руках, И твой побег со сцены прямо Ко мне на легких каблуках...[/i][b]Из письма Давиду Ортенбергу от 6 октября 1943 года:[/b] «Наконец посмотрел картину «Жди меня», она получилась, в общем, неплохо и волнительно, а что до Вали, мне судить трудно, но, по общему мнению, она играет хорошо».Валентина играла во всех пьесах Симонова – в каждой у него была для нее роль. «Русские люди» поставлены в театре Горчакова (единственном действующем тогда в Москве театре) в 1942 году – Валентина играет Валю.[b]Из письма К. Симонова в театр: [/b]«Валя. Это южанка. Но южанка или северянка – это, в конце концов, не важно – важно другое. Это девушка, проходящая в пьесе путь от девчонки до много пережившей женщины. От девчонки до женщины; я говорю совсем не о том, потеряла ли она невинность или нет, – это глупость, не в этом дело. Вопрос идет об отношении к жизни. В начале пьесы она относится к жизни, как девчонка, – азартно, легко, почти бездумно. К концу пьесы она если не телом, то, во всяком случае, душой прожила целую трагическую жизнь».Пожалуй, эта роль больше чем все другие задумана именно для Серовой. Характеристика, данная сценической Вале Симоновым-драматургом, как бы перекликается со строчками Симонова-поэта, обращенными к Вале реальной: Я не жалел, что ты во сне Годами не ждала, Что ты не девочкой ко мне, А женщиной пришла.И встречусь я в твоих глазах Не с девичьей, пустой, А с женской, в горе и страстях Рожденной чистотой.Расхожая, банальная истина – путь к сердцу актрисы лежит через роли – в случае Серовой и Симонова оправдалась только наполовину.В «Случае с Полыниным» Симонов напишет о героине (прототипом которой, похоже, и стала Валентина Серова): «Она прожила не сказать чтоб несчастную, а скорее нескладную жизнь неудачливой актрисы, у которой при всей ее любви к театру на сцене то не везет, то не получается; ей самой кажется, что не везет, а другим – что не получается». Может быть, эта оценка и подходит сорокалетней Серовой, Серовой после развода с Симоновым. Но по отношению к молодой актрисе, приме бывшего ТРАМа, в сороковые ставшей кинозвездой, она явно несправедлива.А может быть, ему просто было все равно, какая она актриса – хорошая, плохая, гениальная... Так уж получилось, что его любимая женщина – актриса. Ведь он-то ее любил просто потому, что любил.