Особая папка

[i]Москвичу Николаю Григорьевичу Егорычеву, который руководил столицей с 1962 по 1967 год, сломали карьеру, а потом и вовсе отправили в ссылку, только потому, что он слишком заботился о родном городе.Формальным поводом для отставки хозяина Москвы стало смелое, невиданное по откровенности выступление Егорычева на пленуме ЦК партии в 1967 году. Два влиятельнейших человека, министр обороны маршал Андрей Гречко и секретарь ЦК по военной промышленности Дмитрий Устинов, восприняли это выступление в штыки.Стенограмму выступления заменили – так распорядился Брежнев. Свой экземпляр доклада с окончательной правкой Егорычев после пленума на всякий случай отдал помощнику:– У меня могут забрать, а у тебя искать не станут.Убрав Егорычева, разогнали руководство Московского управления госбезопасности. Занимался этим начальник главного управления контрразведки генерал Георгий Цинев, самый близкий к Брежневу человек, его верный ставленник в органах госбезопасности. Цинев занимался «политически неблагонадежными» – не диссидентами, а теми государственными и партийными чиновниками, кого считали недостаточно лояльными к Брежневу.Генерал Цинев в своем новом кабинете кричал на заместителя начальника Московского управления КГБ, который прежде был помощником Егорычева:– Ваш Егорычев что, не понимал, что делает? Его выступление – это же был пробный шар. Это был выпад против Леонида Ильича! Что вы там задумали со своим Егорычевым? Заговор против Леонида Ильича затеяли?Что же тогда произошло? Неужели в московском руководстве и в самом деле созрел заговор против Брежнева?[/i][b]Москва беззащитна?[/b]Шестидневная арабо-израильская война, разразившаяся в июне 1967 года, не только сказалась на судьбе Ближнего Востока, но и стала причиной серьезного политического кризиса СССР. Полный разгром арабских армий, обученных советскими офицерами и оснащенных советским оружием, произвел тяжелое впечатление на руководителей Советского Союза и до крайности разозлил наших военачальников.Выяснение отношений произошло на пленуме ЦК через десять дней после войны на Ближнем Востоке.Выступавший на пленуме первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев сказал, что ставка на военный союз с арабскими режимами – это, возможно, ошибка. Егорычев заговорил о том, что очевидное превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной обороны Москвы. А достаточно ли защищена Москва от авиации и ракет возможного противника? Генералы уверяли, что Москва надежно прикрыта с воздуха, а Егорычев считал, что военные приукрашивают положение.Первый секретарь горкома по должности являлся членом Военного Совета округа противовоздушной обороны Москвы. И он убедился в том, что столица не защищена.– Я проехал по позициям противовоздушной обороны Москвы, посмотрел, поговорил, – рассказывал мне Егорычев. – Стало ясно: старая система безнадежно устарела. А новая пока не готова.Министр обороны Гречко и секретарь ЦК Устинов восприняли это выступление как личный выпад. Оба были властными и амбициозными людьми. Оба не терпели вмешательства в свои дела.Cмертельно обиженные, они бросились к Брежневу. Леониду Ильичу втолковывали, что Егорычев лезет не в свои дела и вообще сознательно подрывает авторитет генерального секретаря, который является председателем Совета обороны и верховным главнокомандующим. Может быть, этот человек сам рассчитывает стать генсеком? Конечно же, выступление Егорычева вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но он посмел вторгнуться во внешнюю и военную политику – монопольную прерогативу генерального секретаря. Остальные должны слушать и выполнять.Один из помощников Егорычева, прочитав текст будущего выступления, пытался его предостеречь: стоит ли вам выступать так резко? Ведь понятно, кто обидится и что попытается предпринять в ответ...Егорычев удивился:– Я против Хрущева выступить не испугался, неужели сейчас смелости не хватит?! Да уж, храбрости и мужества ему было не занимать. И еще любви к родному городу. Он не принадлежал к числу тех, кого присылали руководить Москвой. Он вырос в нашем городе.– Мой дед был самым богатым мужиком в Митине, – рассказывал мне Егорычев. – Он на свои деньги построил церковь, она и сейчас еще действует. Его в 1919 году хотели арестовать, а митинские мужики за него встали горой – не отдадим, это наш! А его младший сын и внук сражались в коннице Буденного. В 1930 году, когда эту церковь пытались закрыть, мой родной дядя выступил на собрании в Митине и сказал: «Граждане, может, нам не закрывать церковь? Все-таки при церкви кладбище, наши предки похоронены. Кто за ними ухаживать будет?» Его судили по 58-й статье, дали пять лет ссылки, послали в Архангельскую область. И тогда еще его дочь добилась его освобождения. Она его поехала выручать. А он в лесу под Архангельском гнал лесной уголь, не выдержал тяжелой работы и умер у нее на руках.Другой дядя Николая Егорычева в Рублеве заведовал хозяйством водопроводной станции. Их там было двести человек, обслуживали станцию. Половину, сто человек, репрессировали и почти всех расстреляли. В том числе и дядю...[b]Враг у ворот[/b]На пленуме ЦК в июне 1967 года доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. На следующее утро слово взял первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он с укором сказал московскому секретарю:– Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте.Егорычева эта демагогия покоробила:– Я же помню сорок первый. Нам, москвичам, самим пришлось защищать свой город.Егорычев имел право так говорить. В 1938 году, окончив школу, он поступил на бронетанковый факультет Московского механико-машиностроительного института, так тогда называлось знаменитое Бауманское училище. В октябре 1941 года добровольцем ушел на фронт.Это были самые тяжелые для Москвы дни. Никто не знал, удастся ли отстоять город. Сталин распорядился подготовить к взрыву промышленные предприятия и другие важные объекты в городе. В ночь на 15 октября Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны «Об эвакуации столицы СССР города Москвы».На Центральном аэродроме дежурили транспортные «дугласы», чтобы в последний момент эвакуировать Сталина и всех, кто с ним оставался. Личные вещи Сталина уже увезли.Утром 16 октября в Москве впервые не открылось метро. В магазинах раздавали продукты. Председатель исполкома Моссовета Василий Прохорович Пронин приказал выдать каждому работающему два пуда муки.В домах отключили отопление. Кто не уехал, мерз. Закрылись поликлиники и аптеки. Отделы кадров жгли архивы, уничтожали личные документы сотрудников и телефонные справочники.Люди, решив, что немцы вот-вот войдут в Москву, бросились на Казанский вокзал и штурмовали уходившие на восток поезда. Многие начальники, загрузив служебные машины вещами и продуктами, пробивались через контрольные пункты или объезжали их и устремлялись на Рязанское и Егорьевское шоссе.Вот в эти дни, когда начальство с семьями и пожитками бежало из города, Николай Егорычев ушел на фронт.Студенческий билет давал право на отсрочку от призыва, поэтому он записался добровольцем. Его зачислили в коммунистический батальон Бауманского района.Формированием дивизий занимались райкомы партии. Они должны были произвести партийную мобилизацию. Но москвичи, никогда не державшие в руках оружия, даже белобилетники, вступали в ополчение и без партийного приказа. Недостатка в добровольцах не было. А ведь столичная молодежь до войны считалась изнеженной и не готовой к суровым испытаниям.[b]Расстрелять перед строем[/b]Егорычев сражался на передовой. В марте 1942 года получил тяжелое ранение в ногу, два месяца провалялся в госпитале, потом – батальон выздоравливающих. 10 августа начались бои, и снова – на передовую. Получил второе ранение – в живот. Словом, прошел войну, как говорится, на полную катушку.– У нас был мастер с Урала,– вспоминал Егорычев. – Он брал запалы от противотанковых гранат и делал из них мундштуки. Они получались очень красивые. Но однажды запал взорвался у него в руках. Ему оторвало два пальца на правой руке. Трибунал рассмотрел дело и приговорил его к расстрелу. Заявили нам, что он это сознательно сделал. Было решено расстрелять его перед строем. Отрыли ему на болоте яму метр глубиной, она сразу водой заполнилась – это было начало ноября. Раздели его до нижнего белья.А он твердит одно и то же:– Товарищи, простите меня. Я же не нарочно. Я буду воевать.– Стоит перед нами солдат, – говорит Егорычев, – которого мы знаем как смелого бойца, а ему приписали самострел.Построили отделение автоматчиков. Комдив скомандовал. Стреляют. На нижней рубашке одно красное пятно. Одна пуля в него попала. Никто не хотел в него стрелять. Он стоит. Помните «Овод»?.. Стреляют еще раз. Еще два пятна на рубашке. Он падает. Но живой! Еще просит его пощадить. Подходит командир дивизии, вынимает пистолет и стреляет ему в голову.– Мы все были страшно возмущены. До сих пор я вспоминаю это как страшный сон. СМЕРШ и прокуратура тоже хотели показать, что воюют, делают правое дело. Война все списала, к сожалению...Николай Егорычев считал, что надо бы разобраться с приговорами, вынесенными военными трибуналами, и реабилитировать тех, кого расстреляли несправедливо:– На девяносто процентов несправедливо это было, в штрафные батальоны отправляли офицеров за неудачно проведенную операцию. Так ведь это же война, противник не ждал нас с поднятыми руками. За что же отдавать офицера под суд? Можно понизить в должности, если у него что-то не удается, но не судить. Мы же все не умели воевать, когда в первый раз шли в бой. Командиры не умели командовать, потом только научились.Не у каждого на фронте выдерживали нервы, но ведь это не предательство, считал Егорычев. Трудно сохранить хладнокровие в бою.– Помню: ночью при луне в полный рост идет на нас группа немецких солдат – молча. Солдаты запаниковали: где командир, где политрук? Я говорю: здесь политрук! Огонь! Удалось удержать позицию, а то убежали бы наши солдаты. Но обвинять их в том, что не выдерживали, нельзя, тем более расстреливать...На Северо-Западном фронте Егорычев был заместителем политрука стрелковой роты. Вызвали его в штаб батальона. Это в трехстах метрах от передовой. На берегу чудесного озера Селигер в землянке его ждал холеный подполковник из СМЕРШа:– Вот вы, заместитель политрука, хорошо знаете наш полк. Вы, пожалуйста, докладывайте мне о тех, у кого неправильные настроения, кто может подвести, сбежать.Егорычев ему ответил:– Товарищ подполковник, я действительно знаю каждого бойца. Мы каждый день подвергаемся смертельной опасности. И я ни о ком из них вам ничего говорить не буду. Эти люди воюют на самой передовой. Почему вы не пришли к нам в окопы и там меня не расспрашивали?Подполковник возмутился:– Ах, вы так себя ведете? Я вам покажу!Егорычев обозлился и на «ты» к подполковнику:– Ну, что ты мне сделаешь? Куда ты меня пошлешь? На передовую? Я и так на ней...Подполковнику, видимо, стало стыдно, и он решил прийти в расположение роты дня через два. Рота тогда занимала высоту. Подходы к ней немцами просматривались и простреливались. Поэтому отрыли глубокий ход сообщения, чтобы в случае обстрела укрыться. Вдруг видят: кто-то от самой церкви ползет по ходу сообщения. Ребята стали хохотать. Показался тот самый подполковник и к Егорычеву: – Что они смеются? Егорычев честно ответил, что солдаты смеются из-за того, что подполковник трусоват:– Мы-то ходим в полный рост, укрываемся только в случае обстрела, а вы ползете, когда опасности нет...С орденом на груди Егорычев вернулся в институт, закончил учебу, защитил диплом и сразу попал на партийную работу. Егорычев понравился Хрущеву. Никита Сергеевич делал ставку на энергичную молодежь, освобождая кабинеты от прежних хозяев.В ноябре 1962 года Егорычева избрали первым секретарем Московского городского комитета партии. В советской политической системе – хозяин Москвы.[b]Спор с Хрущевым[/b]После очередного заседания Верховного Совета он обратился к Хрущеву с просьбой о приеме. Никита Сергеевич не захотел идти в кабинет и предложил:– Пойдемте-ка здесь поговорим.Присели на скамейке на улице. Он заметил:– Хорошо, что вы сами ко мне обратились. Зачем Москва так много тратит электричества на освещение?Первый секретарь жил в резиденции на Ленинских горах, ему оттуда был виден весь город. И в его представлении Москва была залита электрическим светом.– Никита Сергеевич, это только кажется, – объяснил Егорычев. – В реальности некоторые районы мы очень плохо освещаем. Вы едете по шоссе, оно специально для вас очень хорошо освещается. На освещение города мы тратим десятые доли процента потребляемой городом энергии.И Егорычев стал объяснять руководителю страны, что именно сделали для того, чтобы рациональнее использовать электроэнергию.Хрущев выслушал его с недовольным видом. Потом Егорычеву перезвонил его предшественник на посту первого секретаря Московского горкома Петр Демичев:– Что ты такое наговорил Хрущеву? Он пришел злой, говорит: все этот Егорычев знает!Хрущев обиделся на то, что Егорычев, получивший хорошее инженерное образование, разбирается в том, что ему неизвестно.В другой раз, принимая руководителя Москвы, Хрущев поинтересовался:– Сколько вы жилья ввели?– Миллион квадратных метров, – с гордостью ответил Егорычев.Хрущев недоверчиво переспросил:– Сколько? Сто тысяч?– Миллион, Никита Сергеевич.Хрущев разозлился:– Мы когда-то мечтали сто тысяч вводить. Слишком хорошо Москва живет!Соединился с председателем Госплана:– Москве больше не давать денег! А ведь строительные работы были развернуты уже по всей Москве.Егорычев на следующий день приехал в Госплан:– Что делать?Председатель Госплана развел руками:– Я все понимаю, но есть прямое распоряжение Хрущева.– Полмиллиона квадратных метров ты мне позволишь за счет кооперативного жилья построить?– Да.– Остальное я возьму у министров, у которых есть деньги.Энергичный и напористый Егорычев собрал у себя министров, и они тут же нашли деньги еще на восемьсот тысяч квадратных метров. Первый секретарь горкома собрал строителей:– Работайте.Хрущев, когда в последний раз отдыхал в Пицунде, позвонил оттуда Егорычеву, спросил: как идет строительство?– То есть ему доложили, что я, несмотря на запрет, продолжаю строить, – рассказывал Егорычев. – Он бы меня снял, если бы его не скинули.[b]Эта бульварная «Вечерняя Москва»[/b]– У меня сложились добрые отношения с московской интеллигенцией, – рассказывал Егорычев. – Хрущев грубо разговаривал с писателями и художниками, нам было стыдно.Когда Хрущев проводил свои встречи с творческой интеллигенцией на выставке, потом на Ленинских горах и в Кремле, Егорычеву позвонил помощник генсека по идеологии, заговорил в жестком тоне:– Почему вы не делаете организационных выводов из того, что было на совещаниях? Ваша бульварная газета «Вечерняя Москва» вообще ведет себя неправильно.Егорычев ответил так же резко:– Во-первых, «Вечерняя Москва» не бульварная газета. Это орган горкома и Моссовета. Во-вторых, мы в курсе того, как она ведет это дело. Это политика горкома партии. Если не согласны – выносите на президиум ЦК, там встретимся и поговорим.– Мы еще встретимся, – с угрозой в голосе сказал помощник Хрущева.Но встреча не состоялась, поскольку Хрущева сняли.Знал ли Егорычев, что Хрущева хотят убрать? Знал. В 1964 году он вместе с секретарем ЦК по идеологии Михаилом Сусловым ездил на похороны генерального секретаря французской компартии Мориса Тореза. Егорычева попросили во время поездки аккуратно прощупать Суслова: как он отнесется к смещению Хрущева? В Париже перед зданием советского посольства был садик.Они вдвоем вышли погулять. Воспользовавшись случаем, Егорычев попытался заговорить с Сусловым:– Михаил Андреевич, вот Хрущев сказал, что надо разогнать Академию наук. Это что же, мнение президиума ЦК? Но ведь это же безумие! А все молчат, значит, можно сделать вывод, что это общее мнение, так?Стал накрапывать легкий дождичек, Суслов тут же сменил тему беседы:– Товарищ Егорычев, дождь пошел, давайте вернемся.Бесконечно осторожный Суслов не рискнул беседовать на скользкую тему даже один на один.А через несколько месяцев, сразу после окончания октябрьского пленума ЦК, на котором Хрущева отправили на пенсию, Суслов посмотрел в зал, где сидели члены ЦК, и спросил:– Товарищ Егорычев есть?Он плохо видел.Егорычев откликнулся:– Я здесь!Суслов довольно кивнул ему:– Помните нашу беседу в Париже?[b]Память о неизвестном солдате[/b]Да, Егорычев принадлежал к тем, кто помог Брежневу осенью 1964 года возглавить страну. Но Егорычев был слишком самостоятелен, критиковал то, что считал неверным, отстаивал свою точку зрения, словом, был неудобен. Представляя молодую, образованную часть аппарата, которая пришла на государственные должности после войны, он исходил из того, что страна нуждается в обновлении, в реформах, в экономической и социальной модернизации.В городе появились сотни новых поликлиник и аптек, сотни новых школ. Разбивались парки и сады, скверы и бульвары. На Кутузовском проспекте восстановили Триумфальную арку.Преодолевая сопротивление Брежнева, Егорычев создал у Кремлевской стены памятник Неизвестному солдату. За одно это москвичи будут помнить Николая Григорьевича.– В то время в городе была очень хорошая обстановка, – вспоминал Егорычев. – Кто помнит Москву шестидесятых, тот знает, что по городу можно было ходить в любое время суток и не опасаться, что тебя изобьют или ограбят. Диссидентами занимался союзный КГБ. Начальник Московского управления госбезопасности мне иногда что-то такое докладывал. Я говорил: «Мы этими вопросами не занимаемся. Это ЦК, там решайте эти вопросы».– Руководитель управления КГБ мог рассказать вам что-то, чего вы не знали о городе? – спрашивал я Егорычева.– Нет, я о городе практически все знал. У меня были отличные связи с творческой интеллигенцией, учеными. То есть мне не нужна была информация КГБ. Я был в курсе всего, что делалось в Москве.– Но при назначении человека на должности определенного уровня вы просили КГБ проверить кандидата?– Я никого не спрашивал, мы свои кадры хорошо знали. Мы же не брали человека с улицы. Мы каждого знали по работе, иногда не один год. Ну какая еще нужна проверка! Работая в Москве, я ни одного руководителя не снял с работы. Мы работали, доверяя друг другу.[b]Сувениры в багажнике[/b]Леонид Ильич прежде всего ценил преданность. В 1966 году готовился торжественный вечер по случаю 25летия разгрома немцев под Москвой.В столицу пригласили представителей от всех городов-героев. Егорычеву позвонил секретарь ЦК по кадрам Иван Капитонов. У него была одна претензия:– Почему не позвали никого из Новороссийска?– Это не город-герой, – возразил Егорычев.– Но там же воевал Леонид Ильич! – с намеком произнес Капитонов.– Хорошо, пригласим, – сдался Егорычев.– И надо предоставить им слово, – настаивал Капитонов.– Нет, это нельзя.– Но там же воевал Леонид Ильич! – с еще большим напором произнес Капитонов.– Если мы это сделаем, мы только повредим Леониду Ильичу.На торжественном вечере в честь битвы под Москвой впервые после долгого забвения появился встреченный аплодисментами маршал Жуков, которого Брежнев предпочитал держать в тени.В «Правде», в то время главной газете страны, подготовили целую полосу с выступлением Егорычева, а опубликовали только небольшой материал. Выяснилось, что Брежнев остался недоволен Егорычевым.Кремлевские долгожители продолжали управлять государством привычными методами. От них требовалось одно – преданность генеральному секретарю. На остальное Брежнев закрывал глаза.Соблазнов у высокопоставленного партийного чиновника было хоть отбавляй. Николай Егорычев вспоминал:– Я получал как первый секретарь горкома пятьсот рублей. Оклад давали к отпуску. Потом Брежнев давал еще оклад к Новому году. Скажем, купить машину я не мог. Но меня это не огорчало, и мысли о том, как бы где-то что-нибудь получить, у меня не было.А ведь стоило только пальцем пошевелить. Поехал первый секретарь на радиозавод, где освоили выпуск маленьких транзисторных приемников.Осмотрел производство, понравилось. Егорычев похвалил директора. Попрощались, пошел к машине, видит, вокруг нее какие-то люди возятся. Спросил шофера:– Что такое?– Вам сувениры в багажник положили.Егорычев повернулся к директору. Он, улыбаясь, говорит:– Это образцы нашей продукции, Николай Григорьевич.Егорычев ему жестко сказал:– Немедленно все забирайте назад. И имейте в виду: мое мнение о вас сейчас резко ухудшилось. Если узнаю, что вы кому-то что-то даете, мы вас снимем с работы.Егорычев презирал людей, у которых что-то прилипало к рукам. Сам ничего не брал и другим запрещал. И вокруг него собирались люди с такими же представлениями о жизни.[b]Психическая атака[/b]Поначалу Брежнев вполне благоволил к московскому секретарю. Вечерами звонил Егорычеву домой, спрашивал его мнение, разговаривал ласково, как он умел. Николаю Григорьевичу прочили большое будущее, считали, что он вот-вот войдет в Политбюро. В нем видели будущего руководителя партии – с его биографией, энергией, настойчивостью, преданностью делу, умением работать с людьми.Он принадлежал к первому поколению, на котором не было крови. Но этих людей, которые могли изменить историю страны, отодвинули умелые и искушенные в интригах политики.Николай Егорычев:– Мы разошлись с тем руководством, которое возглавлял Брежнев, в наших политических взглядах. Я не был согласен с линией, которую вел Брежнев и его команда, – они отказались от политики демократизации в партии и в стране, отказались от линии, которая была одобрена в 1961 году на ХХII съезде. Надо в любых условиях уметь держать себя самостоятельно, а не ходить на задних лапках. А у Брежнева было чутье на людей. Он четко представлял, кто за него, а кто против. Это он знал точно.– Мы, кто помоложе, были доверчивы, – вспоминал Егорычев. – Когда освобождали Хрущева, Брежнев нас обвел вокруг пальца. Он клялся и божился, что будет проводить линию ХХ и ХХII съездов. Мы были с ним предельно откровенны. У меня с Леонидом Ильичом было много разговоров. Он все знал о моих настроениях. И когда пришел к власти, он уже знал, с кем ему не по пути. Делал вид, что хорошо к нам относится, а в душе был готов с нами распрощаться. Нам пришлось очень трудно...Речь первого секретаря Московского горкома на пленуме была признана политически вредной. Наверное, если бы Егорычев вовремя дал задний ход, бросился Леониду Ильичу в ноги, сказал бы, что ошибся и раскаивается, что никогда больше...– То, что я ушел в момент расцвета Москвы, было неожиданностью даже для самых близких мне людей, – говорит Егорычев. – А я был к этому готов. Брежнев, видимо, считал, что я претендую на его место. Этого не было. Но так получалось, что у меня в Москве большой авторитет. В 1966 году на партийной конференции меня тайным голосованием избрали единогласно. Такого в истории не было, все получали обязательно несколько голосов против.Брежневу это не понравилось. Егорычев не захотел идти с повинной и предпочел сказать Брежневу, что подает в отставку.– Стоит ли? – ласково заговорил Леонид Ильич. – Ты же знаешь, как я тебя люблю.– Решение менять не буду, – твердо сказал Егорычев.Брежнев обзвонил членов Политбюро и каждому объяснил:– Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить. Я предлагаю Гришина. Не возражаете?Виктор Васильевич Гришин был старше Егорычева, искушеннее и потому занимал эту должность восемнадцать с половиной лет. Он не скрывал, что ставит своей задачей ничем не огорчать генерального секретаря. И этим он очень нравился Брежневу.Опального Егорычева убрали из политики и отправили заместителем министра в Министерство тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Всем остальным был преподнесен наглядный урок: никто не смеет вмешиваться в большую политику и в военные дела. Для многих утрата высокой должности оказалась равносильна катастрофе.– Пережить такое непросто, – признавался Егорычев. – Мне было легче, я прошел фронт. Я ходил в психическую атаку, схватывался врукопашную, мерз в окопах, у меня два ранения... Ну освободили меня, и что? Есть образование, есть работа – будем работать.Три года Егорычев проработал заместителем министра. Он так активно включился в работу, что очень скоро его отправили подальше от Москвы – послом в Данию. Для кого-то комфортная жизнь в уютной европейской стране была бы подарком судьбы. Странный Егорычев рвался домой. Но он был невъездным послом. Четырнадцать лет ему не разрешали вернуться. За ним следили, его разговоры прослушивали.– Я, когда уехал послом, знал, что в покое не оставят. Был такой эпизод. На 7 ноября и 1 мая я старших дипломатов приглашал к себе в резиденцию пообедать. Обедали, потом музыку включили, ребята решили потанцевать.Жена консула сказала ему на ухо:– Будьте осторожны в этой комнате. Вас здесь слушают.– Я отлично понял, – говорил Егорычев, – что это она меня не сама решила предупредить, а ее муж из контрразведки, он был парень добрый, хороший, попытался меня предостеречь.– На вас давило то, что за вами следили?– Абсолютно нет. Давит тогда, когда человек чувствует какую-то вину. Я за собой вины никогда не чувствовал. Работал честно...Домой Егорычев попал только при Горбачеве, осенью 1987 года. Поработал в Торгово-промышленной палате, получил назначение послом в Афганистан. Не сработался с министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе. Ушел на пенсию. Но не утратил ни бойцовского темперамента, ни тревоги за судьбу страны. И, подводя итоги жизни, ни о чем не сожалел.– В стране все непредсказуемо, – с грустью говорил он мне незадолго до смерти. – Такое ощущение, что судьба России никого не волнует, а нас волновала. А материальное благополучие – нет. Я уезжал послом в Данию, у нас с женой даже сберкнижки не было, чтобы на нее зарплату перечислять. Ни дачи, ни машины я не имел. Ну и что? Я счастливый человек. Мне Брежнев жизнь сломал, но я хожу спокойно по Москве, меня помнят, знают...Николай Григорьевич немного не дожил до своего юбилея и до шестидесятилетия Победы. В последний путь его провожали малочисленные уже соратники и друзья, те, кто знает и помнит главное: Егорычев всегда был надежным защитником нашего города – и осенью сорок первого, когда рядовым бойцом ушел на фронт, и позже, когда стал хозяином Москвы.