ЭТО ЕВТУШЕНКО ВЫСТУПАЕТ!

[i]29 мая в Государственном Кремлевском дворце состоится творческий вечер Евгения Евтушенко.Ему предстоит доказать, что поэзия не только могла собирать многотысячные залы в шестидесятые, но может сделать это и сейчас.Вот что Евгений Александрович рассказал читателям «Вечерки»:[/i] — Это будет за всю историю Кремлевского дворца второй вечер, целиком посвященный поэзии. Первый состоялся двенадцать лет назад и был тоже мой. Выдерживать в одиночку большие залы – это очень тяжело. Я ведь буду на сцене один* – никакого «антуража», никаких девочек с длинными ногами на подпевках. Но я пошел на это. Я рисковый человек, что делать. Двадцать девятого у меня вообще будет перенасыщенный день: еще открываю выставку замечательного художника из Павлодара Александра Бибина в Музее современного искусства.Что важно: почти за всеми концертами в больших залах сейчас стоят спонсоры, которые вкладывают огромное количество денег. А этот концерт был инициативой самого Кремлевского дворца.Московской любви к поэтам всегда завидовали иностранцы. Даже в голодные штормовые времена, в 1918 году, в Политехе состоялись выборы короля поэтов (выбрали Северянина, хотя там были поэты и получше)! Когда я приехал в Москву в 1944-м, я видел выступления поэтов-фронтовиков, только что приехавших с передовой и на следующий день опять уезжавших обратно. Мы сидели в нетопленой Большой коммунистической аудитории МГУ – в пальто, дыхание повисало облачками, губы мерзли...Помню, как я мальчишкой (мне было лет пятнадцать) с боем прорвался в Дом литераторов, где Пастернак читал свои стихи и переводы Гете. Пастернак был не очень хороший «выступальщик», даже стеснялся. Но все равно был очарователен – в конце концов он в сердцах бросил книжку: «Боже! Я ведь плохо читаю!» Я стоял, открыв рот, и мне вдруг показалось, что ОН на меня посмотрел! Как я тогда покраснел! На нем было такое итальянское пальтишко (тогда были редкими иностранные вещи – в таком ходил разве что журналист «Советского спорта» Николай Тарасов), а на голове – такая трехрублевая кепка, серая, с белыми крапинками, какую носили все таксисты.Я видел, как вставал и аплодировал зал на вечере Ахматовой. А тогда вставали только по разрешению самого Сталина.Видимо, Сталину доложили о «несанкционированном энтузиазме». Думаю, это и было причиной знаменитого постановления 46-го года о журналах «Звезда» и «Ленинград». В этом была обычная зависть – так выражался сальеризм власти по отношению к моцартианской поэзии. Бюрократам ведь тоже хочется, чтобы их любили! Я был первым, кто возобновил индивидуальные поэтические чтения в Москве после 46-го года. Это был 1957-й. Вечер в крошечном литературном музее на Якиманке. У меня чудом сохранились фотографии: молодые люди в ушанках стоят в окнах со стороны улицы, потому что пробиться в зал уже невозможно! Потом мне рассказывал Микоян, что он ехал мимо, увидел толпу, осаждавшую музей, и ему сказали: «Это Евтушенко выступает». Так он впервые услышал мою фамилию и на следующий день попросил, чтобы ему принесли мои стихи.Мы воскресили день поэзии на площади Маяковского – на нем собралось тысяч тридцать-тридцать пять слушателей. Потом молодые поэты стали просто приходить к памятнику и читать стихи. На моих глазах румянощекий суворовец читал трагические строчки из «Облака в штанах» – его запихнули в воронок: решили, что он декламирует свои стихи.Кроме меня, никто из поэтов в одиночку не выступал во дворцах спорта. Дело, видимо, не только в моих стихах. В 1941 году меня мама отправила на станцию Зима к бабушке, и у меня кончились деньги по дороге. Я пел перонные песни («Где-то в старом глухом городишке…») – и мне давали хлеб. Тогда, наверное, я и полюбил выступать для людей.Очень редко бывает аудитория, состоящая из плохих людей. Да, бывают нападки.Нападали за «Бабий Яр», процарапали на моей машине «жид», пока я выступал; когда впервые читал «Наследников Сталина» – несколько первых рядов зрителей встало и просто ушло. В Америке мне однажды сломали два ребра – не нравились мои стихи против войны во Вьетнаме.Но многие из тех, кто шел на поэтические вечера просто из любопытства, потом «заражались» поэзией Беллы, Вознесенского, которые читали удивительно хорошо! Можете себе представить Ахмадулину – комсомольскую старосту курса, в венке, с косами? «Революция тяжело больна, ей надо помочь!» – говорила она. – «Она уже сдохла», – отвечала ей другая мрачная поэтесса девятнадцати лет.Я видел, как в Политехе шли съемки фильма Хуциева «Мне двадцать лет», – комсомол был куда как недоволен тем, что у него под боком снимают картину, в которой поет «пошляк с гитарой» – это была официальная кличка Окуджавы в комсомольской прессе. Они вынесли вердикт: в Политехе собираются снобы и истерические кликуши! И привезли к нам прямо со стройки рабочую молодежь – ребят, заляпанных известкой, чтобы нас «разоблачить». А те чуть не сломали балкон от восторга, когда услышали Окуджаву! Сейчас люди опять затосковали по стихам. В прошлом году, когда открывали мой музей на станции Зима, в Сибири в нескольких городах прошел фестиваль поэзии – везде были перенабитые залы. А в 93-м году в Ангарске в зале на 600 мест сидело 150 человек. Я был шокирован, а мне сказали: «Это очень хорошо! Вот приезжал Спиваков, так в зале было меньше зрителей, чем музыкантов на сцене. На следующий день приехал Шуфутинский, и зал чуть не разнесли толпы поклонников».По выступлениям в Политехе я каждый год вижу, как молодеет аудитория. Несчастье в том, что многие из нашего поколения умирают. Но и новые читатели приходят. Иногда слышу: «Вот мне не нравится, как вы стали писать». А потом выяснишь, что «нового» человек и не читал.Бывает и иначе. На днях я выступал под Нью-Йорком в маленьком городке, напоминающем Подмосковье. И вот там ко мне подошел относительно молодой человек и показал мне мою книгу на английском с дарственной надписью: «Евтушенко был моим любимым поэтом. Он меня научил читать стихи. Мое завещание: пусть эти книги будут твоими любимыми.Твой отец». Это дорогого стоит.[i]* Когда этот материал был подготовлен к печати, Евгений Александрович позвонил нам и сказал, что на сцене он все-таки будет не один: вести вечер будет его старый друг – писатель Михаил Задорнов, который даже прочтет стихи поэта.[/i]