А билетов на фронт не достать

[i]Весник знаменит не только своими ролями – их у него около сотни. Но и как непревзойденный рассказчик занятных историй, которых помнит превеликое множество. Жизнь подарила ему немало интересных встреч. Евгений Яковлевич с 15 лет, после ареста родителей, стал самостоятельным – пошел работать на завод и параллельно учиться в театральное Щепкинское училище. В 42-м ушел на фронт. Воевал в артиллерии. Был командиром взвода, потом адъютантом командира бригады, командиром дивизиона. Войну закончил лейтенантом. В 1946 году демобилизовался и вернулся в училище. Евгений Весник пишет книги – выпустил их уже более десяти. Собирает воспоминания своих коллег о войне, рассказы о нынешней жизни ветеранов. Читая их, словно присутствуешь на интересном живом спектакле – каждая фраза по-актерски броска, пережита, мастерски подана.[/i][b]Неуставная команда[/b]Просятся на бумагу воспоминания о пожилом кадровом офицере Гаврииле Козловском, нашем преподавателе. Он говорил: «Я глубоко, категорически и бесповоротно убежден, что предмет «военное дело» в театральном институте противопоказан, и преподаю его, лишь выполняя приказ!» Досконально отвечавшему на вопросы он ставил «двойку»: «Не могу механическое восприятие военного дела оценивать более высокой оценкой».Я отвечаю на вопрос «Что такое граната, каково ее назначение?»: – Это такой аппарат, который берется в правую или левую руку, в зависимости от степени владения оной, затем, после энергичного замаха, бросается в сторону врага, бросивший кидается вслед этому аппарату с криками: «Вперед! Ураа-а! Враг бежит!» Независимо от того, разорвалась граната или нет.Козловский сказал, что ставит «пятерку», потому что такого рода ответ «являет собою чувственное и творческое восприятие военного дела».Вот по такому принципу он раздавал «пятерки» и «двойки». Только «пятерки» и «двойки»! А по окончании опроса или зачета всякий раз громко захлопывал большой учительский журнал и, упиваясь собственным остроумием, словно большой ребенок, радостно и громко, по-военному четко докладывал: «Смирно! Всем отвечавшим сегодня в журнале поставлена отметка «четыре». Поздравляю. Вольно. Разойдись! Ха-ха-ха!» Мы устраивали овацию любимому преподавателю категорически ненужного, как он говорил, предмета в театральном училище.Как-то уже после начала Отечественной войны в учебном тире на занятиях по стрельбе мы, пятеро студентов, должны были из мелкокалиберной винтовки лежа выполнить следующую команду: «По презренной фашистской мишени одной мелкокалиберной пулей…» Но вот команду «огонь» наш милый Гавриил Козловский не смог подать, а мы не могли стрелять, так как сзади нас раздалась команда начальника всех московских институтских кафедр военного дела по фамилии Горячих. «Отставить! Вы подаете неуставную команду!» – обратился он к нашему любимому. Мы замерли.– Товарищ начальник, на линии огня командую я, прошу не мешать. Повторяю: по презренной фашистской мишени одной мелкокалиберной пулей…– Отставить!– На линии огня командую я, прошу не мешать. По презренной…– Отставить!– Послушайте, не пойти ли вам… вон отсюда! – волево предложил наш Козловский.О ужас! Чтобы не давать волю душившему нас смеху, мы начали беспорядочный огонь из винтовок.Гавриил Козловский больше не появлялся на занятиях. Встретив его как-то на улице, мы спросили, почему он не на войне. На что он без досады заметил: «Не могу достать билет на фронт!» Мы, юнцы, не понимали, что он давно в отставке, и от службы, тем более от войны, освобожден.Зато моя память не отправит в отставку этого остроумного и смелого человека.[b]Дезертир[/b]Семибратские Кустики – так называется место под Коломной, где во время войны формировались и готовились к отправке на фронт воинские части. В том числе и 1-я гвардейская артбригада Резерва Главного командования, с которой мне предстояло отправиться на фронт.Я, младший лейтенант, командир огневого взвода, в моем подчинении 17 человек, среди которых заряжающий орудие рядовой Богаев.На очередной утренней перекличке на фамилию Богаев никто не откликнулся. Меня вызвали в штаб бригады. Командир бригады полковник Сергей Петрович Гудзюк, выслушав мой доклад, говорит: «Позор на всю бригаду! Гвардейскую бригаду! Что хочешь делай – найди!» На следующее утро Богаева тоже нет. Оформляю документы, беру с собой ординарца, едем в родной город дезертира, недалеко от Москвы.У военного комиссара узнаем адрес матери Богаева, берем лошадь, телегу. Приехали к матери. Так, мол, и так, ваш сын дезертировал.Мать в слезы:– Боже мой, это я виновата! Мой сынок ухаживал за девчонкой. Потом его в армию забрали, а ее черт попутал! С местным попом стала жить. Недавно поп умер. Я сыну об этом написала. У нее он, наверное.До поповского дома несколько километров, добрались к шести утра. Дом около церкви, на околице. Света в окнах нет. Ушел Богаев из части с автоматом, так что шутки плохи!– Давай из автомата очередь – выше дома! – приказываю ординарцу.Свет не зажигается.– Еще очередь!Зажегся свет. Открывается дверь, и появляется такая красавица-а! Диво дивное, распущенные светлые волосы ниже плеч, длинная полотняная рубаха. Спрашивает:– Что ему будет?– Ничего не будет, – отвечаю грубовато. – Пускай автомат отдаст, оденется и едет со мной. Это мне бы было, если б не нашел его: сослали бы в штрафную роту.– Сейчас.Ушла. Через десять минут появляется. Словно хлеб с солью несет автомат с патронами. Спускается с крыльца. Мой ординарец забирает автомат, патроны, а я повторяю, что телега ждет. Опять ушла в дом. Погас свет. Ждали минут 30. Курили, не разговаривали. Наконец появился. Дальше – как в немом фильме. Я не сказал ему ни слова. Ехали молча. Богаев сидел в конце телеги спиной ко мне, свесив ноги.Приехали к матери. Мать вышла во двор, подошла к сыну – да как влепит ему пощечину! Заплакала и тут же стала целовать. Никаких слов! Потом погладила его и, утирая слезы, ушла в дом.Молча доехали до военкомата. Сдал я лошадь, потом на вокзал. К вечеру добрались до расположения части.Утро следующего дня, перекличка:– Иванов!– Я!– Петров!– Я!– Богаев!– Я!Воевал Богаев очень хорошо. В середине 50-х годов, когда я стал появляться на экране, очевидно, был узнан Богаевым в какой-то картине. На «Мосфильм» на мое имя пришло письмо, в котором он сообщал мне, что женился на девчонке, которая «вам известная», стал папой, мать свою похоронил.До сих пор чувствует себя виноватым за доставленные неприятности, но в конце оправдался: «Не махнул бы тогда к ней – счастья не нашел бы!»[b]Ас[/b]Необходимо было узнать расположение немецкой танковой дивизии. Нужен был «язык».Я, гвардии лейтенант Весник, еду на «виллисе» к наблюдательному пункту командира дивизии. И вдруг вижу, как с подбитого немецкого самолета на парашюте спускается летчик. Определить место его приземления было трудно, но вместе с водителем мы добрались через канавы, кустарники и развалины до немца.При нем был только пистолет. Вести прицельный огонь ему было нелегко – расстояние, нервы, ветер, неотцепленный парашют. Несколько пуль прошло мимо меня. Остальное, как говорят, было делом техники.Через несколько минут рыжеватый молодой летчик сидел рядом со мной в машине. Я владею немецким языком в достаточной степени, чтобы объяснить человеку, что при хорошем поведении ему буде тсохранена жизнь.Привез его на наблюдательный пункт и при генерале начал допрос. Показываю на карту, спрашиваю, где находится 5-я танковая дивизия. Летчик молчит.– Ну-ка, напугай его пистолетом, – говорит генерал.Я вытащил наган, наставил ему в лицо. Взвел курок, но немец вместо того чтобы испугаться, улыбаясь, засвистел. Да так, что я и сейчас могу воспроизвести эту мелодию. На меня это произвело колоссальное впечатление! Он долго мне снился. Ас!Жбанчик для гарних хлопчиковМеня назначили временно исполняющим обязанности командира батареи управления дивизии. Должность ответственная, капитанская, а не лейтенантская. В батарею управления входили и переводчики, и разведчики, взвод тяги, взвод строителей наблюдательных пунктов, хозяйственный взвод.Прошло несколько дней. Вызывает начальник политотдела подполковник Якимюк.– Вот шо, Евгений. Приехалы до мэнэ гарни хлопчики – два генерала и тры полковника. Узналы, шо мы на отдыхе. (Отдых – это два-три свободных от боевых действия дня для приведения в порядок материальной части). Трэба трошки посидеть, побалакать с друзьями. Так вот, просьба у мэнэ до тэбэ – возьми в хозвзводе жбанчик водки и принэси. (Жбанчик – это двадцатилитровая канистра).Парень я был независимый, молодой:– Товарищ подполковник, я не могу этого сделать. У меня все распределено: по сто граммов на разведчика, по сто граммов строителям. Что вы! Это же скандал будет!– Ну, добрэ. Я тэбэ у другий раз говорю, но до мэнэ приихалы гости. Разумиешь? Дуже гарни хлопцы. Трэба трошки посидеть. Принэси жбанчик водки.Я не сдаюсь.– У третий раз прошу – принэси жбанчик водки!– Не могу! Воровство это, товарищ подполковник!– Правильно, Евгений, воровство! Молодец! – улыбается Якимюк.– Но в каких условиях воровство? В трудных условиях Великой Отечественной войны! Так шо – принэси. А отвечать перед солдатами буду я!Я принес. Через два дня жбанчик водки он мне вернул. Зря я волновался, так как по неопытности не знал, что у командира его ранга был законный неприкосновенный запас продуктов, которым он мог распоряжаться как хотел. Просто у него в тот день не было этого запаса, и я ему одолжил. Должен признаться, что упрямство мое ему явно понравилось, и его доброе ко мне отношение вскоре проявилось в очень неприятной для меня истории. Каюсь! Был грех – ударил человека за невыполнение приказа… Я, офицер, ударил солдата.По моему приказу он должен был взвалить на себя «катушку» с телефонным проводом и под обстрелом, стоя на подножке едущей автомашины «додж», стравливать «нитку» до тех пор, пока машина может продвигаться по бездорожью. Затем ползком или бегом дотянуть «нитку» связи до окопов и, подключив ее к аппаратуре, обеспечить тем самым мою связь с командиром стрелковой части. Мы должны были помочь пехоте своими орудиями, четырьмя мощными 152-миллиметровыми пушками-гаубицами.Времени для выполнения приказа давалось 20 минут. Они проходят – связи нет. Проходит 25 минут. Отсутствие связи могло выглядеть как моя нерасторопность, что влекло за собой весьма неприятные последствия. Состояние взвинченное, кругом разрывы снарядов. Одним словом, жарко.Вскакиваю в свой «виллис», еду по «нитке» и наталкиваюсь на сидящего под деревом, трясущегося от страха моего связиста.– Ты что же делаешь, такой-сякой? Хочешь, чтобы меня расстреляли? Батарея не знает, куда стрелять! Почему сидишь здесь?– Живот заболел, схватило. Не могу идти, – отвечает.Взбешенный, я выхватил пистолет, но сдержал себя, только ударил. Сам дотянул провод. Все наладилось. Но замполит полка, который невзлюбил меня за умение дружить с солдатами, решил за рукоприкладство предать меня офицерскому суду. Такие суды в случае доказанности вины для офицера кончались разжалованием в рядовые и отправкой в штрафную роту. А штрафная рота – это минимум шансов остаться в живых! Что делать? Дозвониться до комбрига по своей связи никак не могу.Решаюсь и звоню подполковнику Якимюку. Все коротко рассказываю. Приказывает: ночью прибыть к нему с замполитом полка.– Шо вин зробыв?– Ударил солдата. Рукоприкладство, товарищ гвардии подполковник. Недопустимо.– Так. А шо зробыв солдат?– Он не выполнил приказ командира. Но все-таки это рукоприкладство.– Добрэ. Значит, лейтенант Весник ударил солдата. И вы его, значит, решили судить. Так, товарищ капитан? А шо написано в уставе по поводу невыполнения приказа командира в боевой обстановке?– Расстрел на месте.– Так. А шо зробыв лейтенант Весник?– Ударил солдата.– Давайте еще разок. Значит, шо зробыв лейтенант?– Он ударил солдата.– А шо вин должен был зробыть по уставу? За невыполнение боевого приказа?– Расстрелять на месте.– Так. Давайте, значит, у третий раз: шо зробыв Весник?– Ударил…– А шо должон был зробыть?– Расстрелять.– Значит, так. Вам, товарищ капитан, объявляю выговор за неправильную трактовку устава воинской службы, а гвардии лейтенанту Веснику объявляю благодарность за сохранение жизни боевой единице в лице солдата Красной Армии. Вы свободны, товарищ капитан![b]Сто грамм с Чуйковым[/b]1 февраля 1973 года в 20.00 в моей квартире раздался звонок из ЦК КПСС: – Просьба срочно вылететь в Волгоград! В местном театре завтра премьера по пьесе Юлия Чепурина «Сталинградцы». Исполнитель роли маршала Чуйкова не справился с задачей и с роли снят. Вы фронтовик, опытный артист и, как выяснилось, очень похожи на маршала в молодости...2 февраля 1973 года. 1 час 45 минут ночи. Волгоград. Гостиница. В моем номере – постановщик спектакля Владимир Владимирович Бортко (отец ныне известного кинорежиссера). Собрались еще биографы маршала, суфлер, костюмерша, портной. Рассказывают о привычках и характере Василия Ивановича Чуйкова.Одновременно снимают мерку с моего торса, головы. Все в ужасе: моя башка – 63,5 см в окружности.Такого размера фуражки не найти. Но, к счастью, все сцены происходят в интерьере, можно обойтись без головного убора. Кто-то приносит кипяток, заваривает чай, нарезает хлеб, делает бутерброды. В этой суматохе я успеваю заглядывать в текст роли.5.00 утра. Остаюсь один, ложусь спать…19.35. Занавес открыт. Мой выход. Аплодисменты. Понимаю – не мне, а Чуйкову «через меня». Это посредничество придало уверенности. А когда перекрестился кулаком (эту привычку Чуйкова подсказали его биографы) – раздались аплодисменты. Но теперь уже в мой адрес, ибо зрительный зал не мог знать о такой привычке и счел это за смелую актерскую находку.Ну а когда после какой-то реплики, беззвучно, только артикуляцией губ обозначил слегка, вполоборота к зрительному залу, «те самые» наши «родные» слова – зал по-настоящему взорвался и от смеха, и от аплодисментов.А я совсем осмелел и повел себя так, будто играю роль в сотый раз! Текст не путаю. В темпераментных диалогах несколько раз брал в руки палку (подсказанная деталь) и энергично ею размахивал, что придавало ощущение возможности применения ее в самых неожиданных моментах.20.45. Антракт. Я мокрый как мышь. Костюмеры дали новую нижнюю рубаху, гладят китель. В мою артистическую входит маршал Чуйков.Первые слова:– Чертяка! Ну тебя!Вошел адъютант. На гримерном столике появилась бутылка коньяка, две рюмочки, две конфетки и нарезанное ломтиками яблоко.– Давай, со знакомством!– Мне ведь вас доиграть надо. Что же я… э-э-э… того…Василий Иванович слегка толкнул меня животом:– Не расстраивай меня. Фронтовик ведь! По сто грамм принимали – и как воевали, а? Будь здоров! И спасибо тебе! А кто тебе сказал, что я с палкой воевал и что словечки разные нехорошие знаю, а? Кто?– Ваши биографы. Которые о вас книги пишут.Маршал улыбнулся с хитринкой:– Чертяки. Болтуны!..Он обнял меня, попридержал в объятиях и, похлопывая рукой по спине, прошептал: – Спасибо, чертяка! Я слезу даже пустил. Ну тебя…И ушел, чтобы на людях не расплакаться… Мне так почувствовалось.