В Ниццу попали единицы

[i]Я встретился с Анатолием Всеволодовичем Шмелевым на второй конференции Международного совета российских соотечественников, проходившей недавно в Москве. Его присутствие в зале было дважды мотивировано: с одной стороны, он сам является представителем российских соотечественников за рубежом, с другой, профессионально изучает историю этого феномена. Отец Анатолия Шмелева оказался в США вместе со своими родителями в 1950 году, сам Анатолий родился уже в Лос-Анджелесе…[/i][b]– Анатолий, как вам удалось так хорошо сохранить русский язык?[/b]– Насчет «хорошо» – это я не знаю… Бабушка с дедушкой постарались. Они все время нас с братом записывали в разные русские организации – скаутов, «соколов», церковно-приходскую школу. Кроме этого, у нас был частный преподаватель русского языка.[b]– Расскажите немного о вашей деятельности в Гуверовском институте и о том, что же такое работа архивиста?[/b]– Я начал работать в архиве в 1999 году, с проекта микрофильмирования материалов фондов Музея русской культуры в Сан-Франциско. Этому музею трудно было пробить собственный проект – у них для этого не хватало ни сотрудников, ни техники – и в результате музей и Гуверовский институт подали совместную заявку на правительственную поддержку проекта микрофильмирования. Конечно, при этом проекты нужно было приводить в порядок, чтобы переснимать их не абы как. За два года мы отсняли содержимое почти пятисот архивных коробок пятидюймовый толщины.[b]– Итак, в ваших руках побывала вся задокументированная жизнь русской эмиграции в США…[/b]– Нет, Музей русской культуры в Сан-Франциско существует только с 1948 года, и там в основном хранятся документы тех российских эмигрантов, которые добрались до Калифорнии через Китай, а также документы русских организаций Сан-Франциско. Конечно, некоторые материалы касаются пребывания эмигрантов в Австралии, Европе и так далее, но все-таки более половины отснятого – это Харбин, Шанхай и другие китайские города, где между мировыми войнами жила русская эмиграция.[b]– Что вы, русский по происхождению, чувствовали, когда работали с этими документами? Что интересного для себя вы нашли в них?[/b]– Мне было очень интересно увидеть со стороны те драматические и даже трагические события, которые пережили в том числе и мои бабушка и дедушка. Они сами довольно редко говорили о них, просто не любили вспоминать эту часть их жизни. Для меня эти документы дополнили картину их жизни. Я не нашел каких-то жареных, доселе никому не известных фактов, которые бы перевернули все представление об эмиграции, но некоторые меня удивили. К примеру, чтобы приехать в Америку, лучше было быть молодым и здоровым – и люди переделывали свои документы, чтобы казаться моложе, чем они были на самом деле. Разница иногда превышала десять лет, но обман удавался… Естественно, разобраться в их подлинной биографии после этого историку довольно трудно.[b]– Попадали ли в поле вашего зрения какие-то яркие личности, духовные лидеры эмиграции?[/b]– Я мог бы назвать архиепископа Иоанна (Максимовича). Он довольно известен даже в России, я уже видел его жизнеописание в московских магазинах. В США он уже около двадцати лет причислен к лику святых зарубежной церковью, и до сих пор живы люди, которые хорошо его знали. Это действительно была из ряда вон выходящая фигура, настоящий подвижник – он ходил с веригами, и даже те, кто не знал русский язык, понимали по его лицу, что это необыкновенный человек, непохожий на нас с вами.[b]– Чем вы занялись после вашего первого проекта?[/b]– Сейчас мы работаем с архивом радиостанции «Свобода», я назначен директором этого проекта, который поглощает практически все мое время. Он огромный – более десяти тысяч коробок и около восьмидесяти тысяч пленок с записями радиопередач. В общем-то, это вся история холодной войны.[b]– В России до сих пор существует распространенное предубеждение против эмигрантов. Их уже не считают предателями и изменниками, но я часто встречался с той точкой зрения, что они избежали тех трудностей, которые выпали на долю оставшихся. Вы можете разделить такую точку зрения?[/b]– Нет, это я не могу разделить никак. Большая часть эмиграции сама встречалась с огромными сложностями за границей. Например, у нас в институте есть фонд баронессы Врангель – это мать того самого генерала Врангеля. Она собирала материалы двадцатых годов, и там есть воспоминания, фотографии гвардейских офицеров, которые были вынуждены работать на шахтах в Болгарии. Большинство эмигрантов проходили именно через такие условия жизни, а не благополучно смылись с богатством и сидели в Ницце с шампанским.[b]– Но кто-то, наверное, до Ниццы доехал…[/b]– Так и здесь, в Москве, партийцы себя не обделяли. Но до Ниццы доехали единицы, остальным пришлось туго. Один документ произвел на меня очень глубокое впечатление: его написал из Болгарии в Америку князь Вяземский. В США в начале тридцатых годов было довольно сложное положение, Великая депрессия, но тем не менее в Европе и, в частности, в Болгарии положение было еще хуже. В результате русские эмигранты в Америке собирали деньги на поддержку инвалидов в Болгарии. Князь Вяземский пишет с большой благодарностью за полученные деньги – очень небольшую сумму, кстати, несколько долларов – и рассказывает свою историю. Он добровольцем пошел на Первую мировую войну, был несколько раз ранен, лишился глаза, носа, части руки. После этого он служил в белой армии во время Гражданской войны и снова получил несколько ранений. Он оказался в Болгарии вместе с женой, страдавшей нервным расстройством, и дочкой. И он пишет, что, если бы не дочка, он давно бы покончил с собой.[b]– Можно ли считать, что русская эмиграция создала отдельную от современной российской цивилизацию?[/b]– Они, конечно, в основном не мыслили себя отдельно от России. Эмиграция попыталась законсервировать тот культурный багаж, с которым она выехала, в то время как в самой России происходили крупные изменения. Не эмиграция, а советская власть создавала отдельную цивилизацию – советский народ. И преуспела в этом. А эмиграция двадцатых годов… Что от нее осталось? Почти ничего. Большинство выехавших – офицеры без семей. Они не оставили потомства. Подчас были семьи, но тоже бездетные – слишком тяжелы были условия жизни. Если дети и были, то они женились или выходили замуж за местных жителей, и процессы ассимиляции делали свое дело. Сейчас остались люди семидесяти лет и старше, и это только вопрос времени.[b]– Почему Гуверовский институт проявляет такой интерес к истории России и ее эмиграции?[/b]– Еще до революции сам Гувер имел связи с Россией, работал на Урале. Правда, еще до революции он перевел свой капитал в Китай, но связи сохранил, и когда в России в 1921–1922 годах начался голод, возглавляемая Гувером организация АРА (American Releif Administration – Американская администрация помощи), которая уже кормила многих людей в Европе, занялась и Россией – туда пошли поставки продовольствия. Благодаря этому шагу многие из живших в США русских прониклись к нему большим уважением и стали делиться имеющейся эмиграцией. Кстати, гуверовская программа помощи распространялась и на эмигрантов – тех, которые после Первой мировой войны находились в Константинополе и Галлиполи. Нынешнее руководство института продолжает эту линию.[b]– Нынешним американцам вообще нужна история российской эмиграции?[/b]– Я думаю, да. Изданы книги на английском языке на эту тему. Интерес есть, причем не только к русской – к различным диаспорам в Америке, интерес к этническому прошлому в целом. Рано или поздно, в каком-то поколении люди начинают интересоваться своим прошлым – откуда приехали их предки, какой жизнью жили. Сейчас это происходит в США повсеместно.[i]Уже после интервью, когда мы с Анатолием шли по наполовину обесточенной Москве, он рассказал, что в годы его детства носить русскую фамилию в американской школе было неуютно – другие дети дразнили «коммунистом». Теперь там так уже не дразнят. И быть русским в Америке теперь ничуть не хуже, чем ирландцем, итальянцем или поляком.[/i]