Антон Батагов: Это совершенно новый жанр – телезаставки

[i]Сначала открывалась дверь, из-за которой выкатывались зеленые шарики. Потом появлялись кудрявый ребенок, балерина и одетый в трико силач с усами, которые подхватывали эти шарики и превращали их в часть логотипа телеканала НТВ. Все это происходило под сказочную, игрушечную музыку, которая звучала так естественно и гармонично, будто появилась сама собой специально для телевизионной заставки. Однако появилась она не сама – ее сочинил Антон Батагов, композитор и пианист, записавший знаменитое «Искусство фуги» Баха и сопроводивший своей музыкой множество фильмов Ивана Дыховичного. Сейчас все вещание канала «Культура» пронизано его музыкальными зарисовками – примером того, какими крепкими родственными узами все-таки связаны предельная краткость и невероятный талант.[/i][b]– Антон, вы умудрились выучиться на классического пианиста и после этого стать композитором. Выглядит почти подвигом: ведь за долгое время исполнительства человек несколько раз успеет умереть как композитор.[/b]– Формулировка абсолютно верна. Можно сказать даже больше: многие люди за время обучения успевают умереть не только как композиторы, но и как исполнители, как это ни парадоксально. Они думают, что живут, но на самом деле уже давно мертвы. К сожалению, так устроена система образования – людей превращают в стандартные, роботоподобные вещи. И если у них есть что сказать в юном возрасте, то к моменту их взросления все исчезает. Просто если человеку с детства говорить, что вот это можно, а это – нельзя, и не объяснять почему, то человек подчинится, ему больше ничего не останется.[b]– В Московской консерватории именно так объясняют?[/b]– В Московской консерватории нет ничего такого, чего не было бы в любом другом месте, где учат музыке. Проблема в том, что определенный кризис наступил именно сейчас. Вот возьмем, например, период середины ХХ века. Тогда были живы люди, уходившие корнями совсем в другую школу. Например, Мария Вениаминовна Юдина. Недавно послушал ее запись ре-минорного концерта Моцарта, сделанную в 1948 году. Ну, Юдина это вообще отдельная история. Она человек совершенно вне системы – что можно, что нельзя, ее не интересовало. Этот концерт она играет так, что Гленн Гульд, которого я любил и люблю, мог бы долго ходить у нее в учениках. Но дело не только в ней – там еще есть оркестр.Сейчас любой оркестр может сыграть все, что написано в нотах – толку все равно никакого не будет, контакта между музыкой и слушателем не возникнет. А тогда – каждая нота сыграна так, что мороз по коже. Вот это, конечно, ушло. И не только из Московской консерватории, но и отовсюду. Но я немного отклонился от темы, по-моему.[b]– Да. Как вам-то удалось сохранить в себе то, из чего потом получилась ваша музыка?[/b]– Ну, я начал баловаться сочинениями не рано. Не так чтобы в три года сел и сочинил. Где-то в подростковом возрасте я показывал свои трогательные опусы разным людям, и их поддержка мне очень помогала. Ну и потом еще в школе я играл много произведений современных авторов, а не только классическую музыку.Наверное, хорошо, что я не пошел на композиторский факультет. С точки зрения профессионального композитора я дилетант, но вообще это зависит от того, в какой системе координат рассматривать этот вопрос. Если считать, что композитор – это тот, кто пишет карандашом или ручкой на нотном листе некие ноты, которые потом отдает исполнителям, то такой композитор теоретически знает, как это все нужно играть. Понятно, что практически он этого знать не может – он же не может уметь играть на всех инструментах вообще! Я, например, записываю ноты, но только когда мне нужно отдать их музыкантам.Но в теперешнее время вообще довольно смешно ограничивать себя такими вещами, потому что процесс создания музыки стал совершенно другим, хотя бы из-за появления столь совершенных виртуальных инструментов. Появилась возможность создавать звуки, которые не нужно присваивать себе и говорить: «Это я их сочинил!» Вот если человек эту возможность имеет, то сумеет и все остальное. Объясню еще раз: если ты плохо владеешь каким-то техническим средством, ты это чем-то восполнишь, не убивая в себе нечто живое. Но это живое с гарантией будет убито, если ты строго будешь придерживаться рамок своей профессии.[b]– Вас все-таки больше знают не как пианиста, а как композитора, причем пишущего для телевидения. У вас даже пластинка вышла – «Контракт сочиняльщика».[/b]– Да, это музыка для телеканала НТВ, там несколько десятков вещей – длительностью от нескольких секунд до минуты примерно.[b]– А вы это издали просто по случаю или это можно рассматривать как отдельные произведения?[/b]– Конечно, я считаю эти треки абсолютно самостоятельными произведениями. Они вполне успешно могут существовать и без изображения. Причем если вы сидите и слушаете их на протяжении часа, то создается абсолютно другая траектория переживания, которая не может появиться за несколько секунд телевизионной заставки. Возможно, телезаставки – это вообще новый жанр. Как с точки зрения телевидения, так и с точки зрения звука. Это абсолютно новое, законченное направление таких, что ли, микрофильмов. Я не хочу придавать этому большее значение, чем оно того заслуживает, но явление в культуре действительно новое.[b]– А вы знаете, кто сейчас на НТВ музыку делает?[/b]– Не знаю. Вообще я не смотрю телевизор. Может, поэтому мои заставки звучат не очень телевизионно. Сейчас ведь уже сложились определенные стереотипы оформления телеэкрана – как звукового, так и зрительного. Возьмите, например, выпуск новостей. Обязательно кружится земной шар, в котором мелькают картинки событий, происходящих в разных странах, – это символизирует глобальную мощь телевидения, которое за ноль секунд может проникнуть в любую точку земного шара. Музыка, конечно, должна соответствовать этому настроению. У нас в стране, в силу некоторых специфических особенностей, звучит, как правило, музыка с элементами такой военизированной тревоги.[b]– На «Культуре» музыка новостного блока звучит более чем мирно.[/b]– Ну, на «Культуре» вообще все другое. Там же они не имеют дела с политикой. Но когда мы, работали, например, на НТВ, мы, наоборот, старались сделать все это телевидение то ли аквариумом, то ли просто какой-то посторонней системой жизни, которая должна выглядеть абсолютно нереальной. И благодаря оформлению многие другие телевизионные составляющие должны были казаться частью какого-то несуществующего мира.Вообще к телевизионному формату работы с музыкой я отношусь искренне и не могу сказать, что пишу музыку для телевизора, чтобы как-то деньги зарабатывать. Мне кажется, при искреннем отношении к работе можно чувствовать, что одно помогает другому. Например, с телевидением – ведь такие музыкальные отрывки в другом формате просто невозможны.[b]– Я, кстати, вашу пластинку «Контракт сочиняльщика» купил в культурном центре «Дом».[/b]– Сам-то я хожу туда редко. Дело в том, что там бывают концерты, на которых принято говорить, курить и пить пиво. Наверное, иногда это надо даже рекомендовать: вот на сегодняшнем вечере лучше взять водки… Но мне это в «Доме» мешает, ведь там такая музыка, что слушать ее надо сосредоточенно.[b]– Но в «Доме», мне кажется, редко шумят и хулиганят. А что касается того, что кто-то ходит, – может быть, кому-то в туалет надо выйти, да и просто, по-моему, неуютно, когда все сидят в полной тишине, не шелохнувшись.[/b]– Да, это действительно неестественно. Вот, например, Большой зал консерватории. Форма, в которой там проводятся концерты, себя полностью изжила. Ведь, согласитесь, странно, когда по всему залу горит свет, на сцене кто-то играет, а зрители довольно искусственно сидят, не имея возможности пошевелиться из-за того, что все очень ярко освещены. Но все это можно решить с помощью правильно выстроенного света. Например, Рихтер просто гасил свет в том же Большом зале консерватории, где это было совершенно не принято. Он ставил на рояль настольную лампу, что превращало весь зал в совершенно другое пространство.[b]– Вы на концерте Терри Райли были в этот раз?[/b]– Нет, не удалось сходить. Я вообще люблю классических американских минималистов, но совершенно не согласен с тем, что минимализм изобрели американцы. Например, недавно в Москву приезжал человек, занимающийся исследованиями и практиками тибетского буддизма, с которым минимализм очень тесно связан.[b]– Это Роберт Турман?[/b]– Нет, Турман, конечно, человек в высшей степени достойный, но в отношении буддизма довольно поверхностный. Он широко известен, конечно, только благодаря дочке. Я говорю об Александре Берзине. Он авторитет номер один в этом вопросе, перевел огромное количество буддийских текстов и сам написал много книг. Причем о современной музыке он тоже имеет представление – лично знает Филиппа Гласса. Так вот, я его целый день катал по Москве, мы гуляли и заходили в церкви, в частности, приехали в Андреевский монастырь, который на Воробьевых горах. И буквально как по заказу там начали звонить в колокола. И надо было видеть, насколько он был потрясен, услышав этот русский православный колокольный звон.Причем его поразил не просто этот звук, а то, что это, собственно, и есть самый настоящий минимализм. Просто он настолько естественно прорастает из любых национальных корней, что нам совсем не стоит оглядываться на Америку. У нас-то он появился, мягко говоря, не сегодня и не вчера.