[b]Белая часовенка Николая Чудотворца появилась на развилке дорог недавно вместо столба, обозначавшего географический центр России. А спустя два года здесь возник и собственный Международный Рождественский фестиваль искусств. В географическом центре России пересеклись пути из Сиэтла, Нью-Йорка, Парижа, Авиньона, Вильнюса, Тбилиси, Хельсинки, Москвы, Питера, Якутска, Улан-Удэ, Бразилии, Берлина, Израиля, Кореи, откуда в Новосибирск в самые трескучие морозы приезжают театральные труппы и музыканты.[/b] [i]С режиссурой Някрошюса, Додина, Стуруа, Фоменко, Фокина, Туминаса, Габриадзе новосибирцы знакомы не понаслышке — по их лучшим спектаклям. Правда, Резо Габриадзе так и не смог показать здесь свой любимый спектакль «Песня о Волге», который у него забрали спонсоры. Зато провел мастер-классы и увез с собой в Тбилиси ученика, слово «душегрейка», пополнившее его словарный запас русского, набор ручных ножей, купленных на толкучке, и зеленое (большая редкость!) эмалированное ведро изпод чьей-то квашеной капусты — в «Песне о Волге» (надо же ее восстанавливать) оно «играет» поезд, уходящий на войну. Сам фестиваль родился как логическое продолжение той бурной деятельности, которую ведет в Новосибирске театр «Глобус».[/i] Каждый год к его директору Марии Ревякиной приезжают по пять—семь театральных менеджеров со всей России понабраться уму-разуму — ее стажировка в Америке в «довесок» к гитисовскому образованию дает свои плоды. У театра есть своя студия пластики, видеомонтажная, типография. Не перечислить всех благотворительных программ, которые придумывает и проводит «Глобус». Для детей от трех лет, сирот, душевнобольных, инвалидов (талантливые дети-инвалиды тоже играют на сцене). Но главное, что понимаешь в «Глобусе» с первого же дня, — здесь задались целью воспитать в новосибирцах завзятых театралов, которые разбираются в театре или как минимум умеют себя в нем вести. Это видно во всем: начиная от стеклянных перегородок для опоздавших, маршруток во все концы города после спектакля, изумительных программок-буклетов с экскурсами в историю театра, театральных книжек для самых маленьких. И кончая именами не самых последних московских и питерских режиссеров, которые здесь ставят постоянно. Ваша корреспондентка, например, открыла для себя режиссуру питерца Вениамина Фильштинского. Его «Дядя Ваня» (достойный самого взыскательного фестиваля) — яркий пример того, как без всякой авангардной агрессии можно сделать из заигранного текста спектакль мудрый, свежий и захватывающий, как течение реки. А на последнем фестивале вообще произошел беспрецедентный случай: за пару недель до мировой премьеры Валерий Фокин с Лией Ахеджаковой и Богданом Ступкой уехали в Новосибирск доделывать к фестивалю спектакль «Старосветская любовь». А уж новосибирцы постарались создать им почти оранжерейные условия, понимая, что фестиваль заметно повышает свои ставки, если создает собственную продукцию, а не только привозит уже опробованное раньше. Что же до опробованного, то Москву в Новосибирске представляли «Евгений Онегин» из «Новой Оперы», «Квартет» из «Сатирикона» и «Татьяна Репина» из МТЮЗа — выбор, который одобрили даже московские критики. Петербургская «подборка» спектаклей на Новосибирском фестивале сделала его похожим на филиал будущей «Золотой маски» — нынешние претенденты на главную театральную премию Григорий Дитятковский и Григорий Козлов показали здесь свои «немасочные» работы. А заодно и то, как обманчиво, жестоко и непредсказуемо бывает театральное время. Невыносимо медленное в подробных, но безрадостных спектаклях Дитятковского, будь то сказка Гоцци или русские водевили. И стремительно отсчитывающее часы, как минуты, в «Лесе» обаятельного чудака Григория Козлова, известного на весь Питер своей способностью все терять (на поклонах в Новосибирске потерял розочку), а в театральном мире — умением взвихрить сюжет, как легкую февральскую поземку, и просветлить даже Достоевского. Его «Лес» — это подробная анатомия женской последней страсти в пятьдесят лет, колоритный портрет русского купечества, без всяких, слава богу, пародий на новых русских, и, наконец, феерический гимн актерству в лице главных Белого и Рыжего русской сцены (Счастливцев — Алексей Девотченко, Несчастливцев — Александр Баргман). Да такой заразительный, что бедная родственница Аксюша у Козлова, расшвыряв ненавистные деньги на покупку семейного счастья, убегает за ними следом в актрисы. А кто сказал, что Островский не это имел в виду? Алфавитную завершенность — от А до Я — придали фестивалю спектакли гостей: авиньонский проект «Сид», поставленный англичанином Декланом Доннелланом с французскими актерами, и якутский «Король Лир». Столь разные спектакли, как общеевропейский «Сид» и якутский «Лир», в котором мировая классика превратилась в национальный эпос, простодушный, как страшная сказка, отличало одно общее качество — безукоризненное чувство стиля. Англичанин Доннеллан придал французской неприкосновенной классике стремительное ускорение, помноженное на легкую английскую иронию. Актеры все время в движении. Параллельно идущие эпизоды создают полифонию действия. Испанская гитара бьет по нервам. А основной конфликт классицизма — борьба между чувством и долгом — переплавлен в драматичную историю о том, как два влюбленных ищут путь друг к другу, спотыкаясь о собственные страх и гордость. В Сибири французы попрощались с этим спектаклем, который за два года (рекорд по европейским меркам) был сыгран во многих городах и столицах мира. Следующий проект Авиньонского фестиваля и Деклана Доннеллана — «Борис Годунов» с русскими актерами. Театральный фестиваль без «Гамлета» — как французский обед без сыра. «Гамлета» в постановке Автандила Варсимашвили, ученика Роберта Стуруа, ждали с особым нетерпением — любимый в России грузинский театр нам в последнее время абсолютно не известен. Спектакль наглядно доказал: избыток знаний и «режиссерских находок» еще не означает, что получится хорошо. Сцены, реплики, причинно-следственные связи режиссер перетасовал, как азартный игрок колоду карт. Имеющие представление о содержании пьесы слегка вздрагивали, когда Гамлет отсылал Офелию в публичный дом вместо монастыря, а Гертруда совокуплялась с Лаэртом на глазах сына, скорбящего, что мать всего через два месяца после смерти отца вышла замуж. После спектакля режиссер выдал блистательный спич о своей работе. Алогичность и частую бессвязность назвал атмосферным театром с перепадами давления. Отправку Офелии в публичный дом объяснил двойным значением староанглийского слова, которое читалось как «монастырь», но современниками Шекспира воспринималось совсем по-другому. Жест Гертруды, которая фактически выдает прячущегося Полония Гамлету на расправу, — виной грузин старшего поколения, втянувшего молодежь в войну и научившего ее убивать. Оккультизм Гамлета (он призывает Призрака на огонь свечей) — наличием в городе Виттенберге университета оккультизма. Походя режиссер рассказал о масонской ложе в Шотландии «Крыло Розенкранца», девиз которой совпадал с фразой из пьесы «Есть многое на свете.., что и не снилось нашим мудрецам», — правда, этому факту он так и не смог найти в спектакле применения. Журналисты слушали, раскрыв рты. И все же, все же, какой красивый и светлый финал был у этого спектакля! Гамлет, уже попрощавшийся с жизнью, но еще не переступивший тайную завесу, гадает, какие сны в том смертном сне приснятся, с любопытством молодого человека перед далеким путешествием. А переступив, подхватывает на руки любимую Офелию и соединяется со всеми близкими. Сходный мотив был у молодого молдаванина Санду Василаки, привозившего «Гамлета» на Чеховский фестиваль, — обитатели царства мертвых с лаской и теплотой принимали вновь прибывших с земли, чьи души успокаивались и лица прояснялись. Можно взять да и сделать вывод, пусть скоропалительный: молодое поколение очень светло относится к смерти. Прямо по Пушкину, с его цитатой из Петрарки в «Евгении Онегине»: «...родится племя, которому умирать не больно». Ох, и не однозначная это штука — театр. [b]Новосибирск-Москва [/b]