Искавший неведомое

[i]Мы уже печатали отрывки из очередной книги Бориса Ефимова, которая скоро выйдет из печати. Предлагаем вам новую главу, посвященную талантливому издателю и неординарному человеку [b]Илье Зильберштейну[/b]. [/i]Непостижимы причуды природы. Чем, как не ее капризами, можно объяснить, что в паренька из обыкновенной актерской семьи, не имевшей никакого отношения к литературе, она, природа, заложила такие качества, которые сделали его выдающимся деятелем российской культуры, литературоведом и искусствоведом.Илья Зильберштейн по праву занял место рядом с Ираклием Андрониковым, Игорем Грабарем, другими корифеями.Илью Зильберштейна интересовало в творчестве и жизни писателей всегда все новое, нераскрытое, неопубликованное, неразгаданное. Он едва перешагнул за двадцатилетний возраст, когда в Ленинграде вышла его книжка «История одной вражды», рассказывающая о сложных взаимоотношениях двух великих писателей — Достоевского и Тургенева. Вышла она в престижном издательстве того времени — в «Академии».Издание «Литературного наследия» было небывалым по объему и масштабу, настоящим подвигом Зильберштейна. На протяжении нескольких десятилетий Ильей Самойловичем было задумано, составлено, отредактировано и, без всякого преувеличения, выстрадано девяносто восемь (!) фундаментальных богато иллюстрированных томов «Литнаследства», а практически — еще больше, так как некоторые тома состояли из двух-трех и даже четырех книг. При этом в выборе темы для очередного номера «Литнаследства» Зильберштейн обладал полной самостоятельностью — руководитель «Жургаза» Кольцов ему полностью доверял. Значительно сложнее стало ему работать, когда в конце тридцать седьмого года Кольцова репрессировали и редакция «Литнаследства» оказалась в подчинении у совсем других людей.Припоминается такой полуанекдотический эпизод. Очередной том «Литературного наследства» под названием «Новое о Маяковском», в котором Зильберштейн впервые опубликовал переписку поэта, был задержан начальством, которому не понравилась фраза в одном из писем Лиле Брик: «Целую тебя миллион раз». «Не много ли? — гласила ироническая ремарка бдительного партийного редактора. — Стоит ли это печатать?».Другой, более покладистый редактор смирился бы, пожертвовав одним из многих писем. Но не таков Зильберштейн, бережно-дотошно относившийся к каждой строчке писателей. Он отправился в «инстанцию» с томом писем Чехова и продемонстрировал там строки Антона Павловича: «Целую тебя десять тысяч раз», — спросив при этом: «Если тяжелобольной, слабый Чехов мог поцеловать свою жену десять тысяч раз, то почему молодой, здоровый Маяковский не мог сделать то же самое в сто раз больше?» Начальство уступило.Думаю, что если бы вклад Ильи Зильберштейна в русскую культуру «ограничился» созданием «Литературного наследия», он и то занял бы свое достойнейшее место. Но «Литнаследство» было только частью его неисчерпаемой, бешеной деятельности. Взять хотя бы его эпопею с поразительными «парижскими находками». Он со своим мучительным диабетом не побоялся затеять поездку в Париж, и один, без знания французского, не располагая денежными средствами, через два месяца вернулся в Москву с такими ценностями русской культуры, которые не мог бы заполучить целый институт, располагающий штатом сотрудников и мощными валютными средствами.Но Зильберштейн зато располагал удивительным даром устанавливать добрый контакт с нужными людьми, находить к каждому «ключик». И он нашел точки соприкосновения с такими разными и незаурядными личностями, как выдающийся мастер балета Серж Лифарь, которого Зильберштейн уговорил вернуть на родину попавшие к нему подлинные письма Пушкина к Натали. Или князь Феликс Юсупов, участник убийства Григория Распутина. Или генерал французской армии Зиновий Пешков, родной брат Якова Свердлова, почему-то усыновленный Максимом Горьким.Зильберштейн — еще и коллекционер живописи и графики. Составленное серьезно, продуманно, взыскательно, его собрание насчитывало около двух с половиной тысяч работ Рембрандта, Репина, Сурикова, Бакста, Сомова — одно из лучших частных собраний в Москве, собирая которое, Зильберштейн проявил немыслимую энергию и смекалку.Забавный эпизод рассказал мне искусствовед Владимир Кеменов. Как-то одновременно с Зильберштейном они зашли в антикварный магазин. Кеменов сразу обратил внимание на этюд, автором которого был обозначен Василий Суриков. Взглянув на этот этюд, Зильберштейн сказал: «Н, какой же это Суриков?» И, пренебрежительно махнув рукой, отвернулся. Выйдя из магазина, они разошлись в разные стороны.Но пройдя несколько домов, Кеменов, заколебавшись, остановился. «Суриков или не Суриков, а эскиз хороший. Пожалуй, я его куплю». Он вернулся в магазин. «Я решил купить этот эскиз», — обратился он к продавцу. «Того эскиза уже нет, — ответил продавец, разводя руками. — Товарищ, который был с вами, сразу вернулся и забрал его».Именно Илья Зильберштейн выдвинул идею создания особого музея частных коллекций. И эту идею успел на склоне лет воплотить в жизнь. Вместе с директором Музея изобразительных искусств имени Пушкина Ириной Александровной Антоновой он с невероятными усилиями добился освобождения здания рядом с этим музеем и предоставления его под Музей частных коллекций. Надо ли говорить, что одним из первых в нем было размещено собрание Ильи Зильберштейна, безвозмездно переданное им в дар государству.Зильберштейн был всегда буквально переполнен идеями и щедро ими делился. Так, в разгаре войны, в сорок втором, он насел на меня, экспансивно убеждая, что не следует ограничиваться «однодневками», то есть ежедневными выступлениями на страницах газет, а стоит создать что-то более масштабное и обобщенное — тематически цельный антифашистский сатирический альбом. Он сам, не теряя ни минуты, договорился с издательством и бдительно контролировал мою работу. Буквально в пять утра раздавался его звонок: «Боря! Босяк! Хватит спать! Вставайте работать!». Неудивительно, что при таком энергичном курировании альбом под названием «Гитлер и его свора», содержавший сто тридцать шесть сатирических рисунков, был готов в срок.Связаны с Зильберштейном у меня и другие воспоминания. Когда утром 13 декабря 1938 года я проснулся в звании «брат врага народа», когда многие хорошие знакомые предпочитали со мной не общаться, когда я остался без работы и заработка, тогда единственным человеком, оправдавшим поговорку «Друзья познаются в беде», был Илья Зильберштейн. Он пришел ко мне на помощь, хотя это было и небезопасно.С большой теплотой и не без грусти вспоминается последнее свидание с Ильей Самойловичем, когда мы пришли втроем с внуком Витей и его женой Верой на новую большую квартиру Ильи Самойловича, куда он только что въехал со своей супругой Натальей Борисовной Волковой, бессменным директором ЦГАЛИ (Центрального государственного архива литературы и искусства).С увлечением показывал нам дедушка Зильберштейн различные библиографические редкости, прижизненные издания Пушкина, Тютчева, Некрасова, других писателей — многие с собственноручными автографами. Тогда же Илья Семенович подарил мне книгу-альбом «Художник-декабрист Николай Бестужев» и написал на ней: «Дорогой Боренька! Конечно, чудо из чудес, что мы уцелели в те роковые годы, когда нашей страной 30 лет управлял тиран Сталин, уничтоживший многие миллионы хороших людей. И я счастлив, что наша дружба, которая длится 62 года, никогда ничем не омрачалась. А это мое исследование, за которое нежданно-негаданно был удостоен Государственной премии СССР, дарю в знак моей любви к вам — замечательному человеку и блистательному художнику. 17 ноября 1987 г.».