[i]Утром 6 декабря 1923 года газета «Рабочая Москва» (ныне «Московская правда») вышла с анонсом на первой странице: «Вечерняя Москва». № 1-й выходит сегодня в 3 ч. дня. Ежедневно в 3 часа дня последние новости, телеграммы, происшествия». Назавтра, опять же на самом видном месте, утренняя столичная газета извещала о втором номере газеты вечерней. И так — ежедневно, весь декабрь. Выходные данные «Вечерки», напечатанные на ее последней, 4-й странице гласили: «Ответственный редактор Бор. Волин. Зам. редактора Мих. Кольцов. Издатель «Рабочая Москва». Позже пуповина, соединявшая «родительницу»-утреннюю газету с дочкой-«Вечеркой», была разрезана, но тогда и ту, и другую возглавлял Волин.[/i] [b]«Мутнеет вода» [/b] В серой громадине Дома на набережной, в одной из более чем пятисот его квартир, живет пара немолодых супругов, выписывающая нашу газету уже 75 лет. Точнее сказать, поначалу ее получали родители Виктории Борисовны — и по другому адресу, а более 60 лет — уж точно сюда, на Берсеневку. И трехлетнюю Вику отец учил складывать слова по заголовкам первых номеров «Вечерки». Не в обиду будет сказано «старшей» газете, которую возглавлял Борис Михайлович, отец Вики, «Вечерка» была более домашней, более семейной, более доступной и близкой интересам горожан. — Отец гордился тем, что он сумел поднять в печати московскую тему, — рассказывает Виктория Борисовна. — Он считал, что «Рабочая Москва» — газета больше политическая, а «Вечерка», хоть, конечно, тоже не без политики, но все же больше — о городской жизни, о культуре. Есть темы, для Москвы, наверно, вечные, непреходящие. И надо признать, что мы, сегодняшние газетчики, ленивы и нелюбопытны, редко листаем старые подшивки «Вечерки». Разве неинтересно и нам, и нашим читателям сравнить «век нынешний и век минувший»? Вот заметочка о спорах по поводу дома, в котором родился А. С. Пушкин: «Последняя версия — это дом Бутурлиных у моста через Яузу», в которой за 75 лет так много воды утекло… В связи с юбилеем великого поэта решено построить самолет имени А. С. Пушкина… Вот сообщение о том, что археолог И. Стеллецкий нашел в селе Коломенском три потайных хода и часы поры Василия III работы монаха Лазаря — «чудо своего времени»… «Не покупайте у частных пекарей»… «Мутнеет водопроводная вода»… Бухарская республика подарила Москве слона… «Новый декрет о квартирной плате»… А вот и «политика» — заметка «Уберите тарзанщину!» — о «неслыханном в России» тираже 6-томного романа: «бесцветная растянутая бульварщина». Сообщается, что цензурный орган, Главлит, «завален» такой продукцией: «волна порнографии», «площадная брань, рифмованная в строчку»… А в МОНО (отделе народного образования) состоялось совещание о театральном репертуаре: «С точки зрения политической, безусловному запрещению подлежит репертуар, направленный против Советской власти и дискредитирующий Советскую власть… порождающий национальную ненависть… тенденциозно изображающий рабочий быт… чтобы не содержал… ярко выраженных сексуальных моментов… к затушевыванию классовых противоречий…». В. Ногин вернулся из Америки, где «получил кредиты…». В № 54 сообщено, что «в ближайшую получку рабочим будет выдаваться по одному серебряному полтиннику в счет заработной платы». Заголовок — «Первые шаги твердой валюты». № 136 извещал: «Административный отдел Моссовета издал распоряжение, согласно которому все пивные лавки, кафе-рестораны, столовые и чайные обязаны… выписывать «Вечернюю Москву». Эх, нам бы сегодня такое распоряжение! «Вечерка» была явно популярной. Иначе зачем бы издавать распоряжение по московской милиции, о котором сообщалось в № 154: «привлекать к ответственности виновных в спекуляции газетой». Ее цена по номиналу составляла 7 копеек. Б. Волин оставался редактором той «Вечерки» восемь месяцев, до 29 июля 1924 года, когда в последний раз подписал ее 192-й по счету номер. Его сменил на этом посту А. Верхотурский, а 4 августа, с № 177, из газеты исчезла и подпись зам.редактора Мих. Кольцова. [b]«Он был партийным служакой» [/b] Идя в революцию, надо было придумать себе псевдоним, ясный, доступный массам. Ленин, Сталин… Почему бы не Волин? Впрочем, был еще один человек с таким псевдонимом, занимавший в советской иерархии еще более высокий пост, чем наш первый редактор. На беду у него была неподходящая фамилия Дураков. Сменил. А по Москве стала гулять такая эпиграмма: Был Дураков, Теперь он Волин. Был дураком, Теперь — тем боле. У Бориса Волина, по рождению — Иосифа Фрадкина, вступившего в партию большевиков еще в 1904 году, этого природного изъяна, слава богу, не было. Он был замечательный оратор, эрудит, острослов, а в журналистику пришел спустя три года на Урале, где создал нелегальную газету «Уфимский рабочий» и вскоре угодил в тюремную камеру-одиночку. Потом — двухлетняя эмиграция во Францию, а после возвращения — учеба на юридическом факультете Московского университета и участие в революционной работе. В 1917 году после Февральской революции он — член МК большевиков и сотрудник газеты «Социал-демократ». Так что открывал спустя шесть лет столичную «Вечерку» не заскорузлый номенклатурщик, а человек, принадлежавший к влиятельному тогда клану журналистов. Рядом с ним был широко известный журналист Михаил Кольцов, расстрелянный в 1938 году как «враг народа» после возвращения из Испании, и брат Кольцова, уже тогда знаменитый карикатурист Борис Ефимов, позже женившийся на сестре Волина, Раисе. — Я познакомился с ним в 1920 году, в Харькове, где Волин был в ту пору председателем губревкома, — рассказывает 98-летний Борис Ефимов, живущий в «известинском» доме на набережной им. Т. Шевченко. — Я услышал его на митинге в городском цирке и понял, что это оратор божьей милостью. Он поразил меня темпераментом, яркой, образной речью. Публика слушала его, затаив дыхание… Но самое замечательное — то, что он уцелел… Это, конечно, загадка волинской биографии. Потому что совсем недостаточно было того, что он, по словам Б. Ефимова, «твердо примкнул к генеральной линии». «Никто бы не удивился, если б его забрали, как забрали и уничтожили моего брата Михаила Кольцова». В 1924 году в издании «Рабочей Москвы» 20-тысячным тиражом вышла брошюрка «12 биографий»: Бухарин, Дзержинский, Зиновьев, Калинин, Каменев, Куйбышев, Рыков, Смирнов, Сталин, Томский, Троцкий, Фрунзе. В 1938 году в живых оставалось только двое — Сталин и Калинин, остальные умерли либо сами, либо с помощью первого. Автор брошюры Б. Волин писал, в частности, о том, что Троцкий — «организатор Красной Армии» и что «под его умелым и талантливым руководством» она «очистила территорию СССР от белых банд». Сталин выглядел куда как скромнее, и только спустя почти десять лет Волин в своем учебнике «Политграмота», вышедшем несколькими изданиями и 150-тысячными тиражами, повинуясь «генеральной линии», сообщал, что «тов. Сталин является организатором Красной Армии», и в полном соответствии с истиной, что он «подлинный ленинец». После ухода из «Вечерки» Б. Волин побывал на дипломатической работе в Париже, откуда был выслан, но сумел возвратить Отечеству уникальные документы, связанные с А. С. Пушкиным. Потом в Вене руководил корпунктом ТАСС. А последующая его работа во главе цензурного ведомства — Главлита — не лишена пикантности. Он, например, никак не решался разрешить к выпуску «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, усмотрев в романе, как вспоминает Б. Ефимов, «похождения жулика в стране дураков». Можно признать, что Волин правильно понял суть этой сатиры. Но за негативное отношение к советской сатире его позднее, не называя имени, покритиковал Мих. Кольцов, выступая на первом писательском съезде. На писательской же «тусовке» в объединении «Жургаз», которым Кольцов руководил, Валентин Катаев на просьбу «что-нибудь прочитать из своих рассказов» язвительно ответил: «А Борис Михайлович нам что-нибудь запретит». Произошла ссора, да такая, что Кольцову пришлось разнимать. Зато вождь был доволен, когда получил из Главлита сигнальный экземпляр книжечки С. Маршака со стихотворением «Мистер Твистер». Сегодня Виктория Борисовна хранит по-своему уникальный экземпляр этой книжки с резолюцией: «Тов. Волину. Можно разрешить. И. Сталин» — и конверт с грифом: «Строго секретно», и адресом, уже рукописным, — «Весьма срочно. Лично. Главлит. Волину». Впрочем, стоит ли упрекать Волина в запретительстве? Может, как умный царедворец, он обеспечил Маршаку высшее благословение? В Театре им. Вахтангова, где Волин был членом худсовета, готовили к выпуску «Интервенцию», но на просмотре кто-то из чиновников НКИД сказал, что спектакль выпускать нельзя, поскольку он может испортить налаживающиеся добрые советско-французские отношения. Не без участия Волина, служившего зав. отделом печати НКИД, Рубен Симонов пригласил в театр главу внешнеполитического наркомата Литвинова. И тот сказал: «…Какая же это дружба, если ее может разрушить один спектакль? Играйте!». Зять Волина известный театральный деятель Борис Голубовский, рассказав этот эпизод, заметил: — Борис Михайлович трезво понимал ситуацию и ясно оценивал мелочность чиновников-перестраховщиков. Но он был идеалист, он верил, что правда существует… Тот же Литвинов запретил показывать в другом театре пьесу «Чемпион мира» — о выборах президента США, сказав: «Вы с ума сошли? При наших отношениях с Америкой?». Вопросы будут?.. Нельзя понять нашу историю, не поняв людей, которые ее творили. [b]Он закопал партбилет [/b] — У него был счастливый жребий, — утверждает Борис Ефимов. С ним нельзя не согласиться. В 1937 году арестовали всю коллегию наркомата просвещения, кроме вдовы Ильича Н. К. Крупской и Б. М. Волина. Но в его домашнем кабинете-библиотеке долго еще стоял небольшой чемоданчик с теплыми вещами, а по ночам было слышно, как в огромный двор Дома на набережной приезжали машины, чтобы увезти очередного «врага народа». Первый инфаркт случился у здоровяка Волина именно в ту пору. — Было много ночных стуков. Но в семье старались не говорить о репрессиях, — вспоминает Виктория Борисовна. А вот что сохранила удивительно цепкая память Бориса Ефимова — «ровесника века», как он себя называет: — Бывало, захожу к брату в редакцию, он ходит по кабинету и говорит: «Ничего не понимаю. Откуда у нас вдруг взялось столько врагов? И как только они попадают туда, моментально признаются… По моему положению одного из редакторов «Правды» это надо другим разъяснять, а я, как последний обыватель, теряюсь в догадках»… Наверное, и Борис Михайлович думал так же. А вслух?.. Бывало, приду к себе в «Известия», и мне говорят: «Знаете, такой-то оказался врагом народа». «Оказаться» мог каждый. Как, например, брат Волина Александр, специально возвратившийся из США со словами: «Я приехал, чтобы меня арестовали». Большинство верило в справедливость: «Там разберутся». И Волин верил, тем более что ему повезло. Более того, осенью 1941-го профессор истории Б. М. Волин был направлен читать лекции на фронт и попал в окружение. Его спасли пожилой возраст (55 лет), гражданская одежда, толстые очки и то, что он успел закопать свой партбилет, а один из притаившихся от немцев предсельсовета выдал справку, что ее обладатель — профессор МГУ Новицкий, находящийся на отдыхе в деревне. В 50-е годы у нас на юрфаке читал лекции по римскому праву старичокпрофессор Новицкий. Может, был он однокашником Волина и, сам не ведая, уступил ему свою фамилию. А тогда, в тылу у фашистов, Борис Михайлович создал партячейку, начал выпускать подпольную газету и в конце концов оказался в партизанском отряде, откуда сообщил о себе в Москву. Его вывезли на «У2», доставили сразу в МК партии к первому секретарю Щербакову, давнему знакомому, и тот распорядился немедленно выдать ему новый партбилет. Потом Волина наградили боевым орденом и партизанской медалью. Ну не счастливчик ли? Ведь за закопанный партбилет другим выдавали билет «волчий», а то и на Колыму отправляли. А тут и немцы упустили, и свои не обидели. Впрочем, борьба против «безродных космополитов», развернувшаяся в конце 40-х, его не обошла. Но когда был убит его друг Соломон Михоэлс и когда дочь и ее вполне русские подруги-студентки говорили о разгуле антисемитизма, Волин все еще отторгал от себя черные мысли. — Это были романтическая честность и внутреннее нежелание знать, — считает В. Волина. — Он продолжал думать, что это случайные ошибки. Но в конце своей жизни он потерпел два краха. Первый — смерть жены, моей мамы, которую он любил нежно и возвышенно. На мамином обручальном кольце было выгравировано «Наш священен союз», а на папином — «Я его никогда не разрушу…». Второй крах — ХХ съезд партии и доклад Хрущева. Это стало для отца колоссальной трагедией. 16 февраля 1957 года в «Комсомольской правде» под рубрикой «Беседы старого пропагандиста» вышла статья Б. М. Волина. На полях газеты рукой его дочери написано: «Последний разговор с редактором 15.2 в 22 часа, в 24 часа Б. М. не стало…».