Бог войны с затонувшей лодки

[b][i]Сегодня утром удалось дозвониться до Финляндии, и нам сообщили, что финский торпедист, потопивший 21 августа 1941 года нашу подводную лодку «С-7», жив и рвется в Россию на встречу с русским коллегой.А накануне я сидел в низкой комнате на первом этаже дома того самого «русского коллеги» — последнего оставшегося в живых из всего экипажа нашей субмарины.— И что? — спросил он меня. — Никто не помнит? — Некоторых помнят. Фамилии, конечно, известны все, даже в книгу памяти подводников внесены. Но кто есть кто... Вы, простите, последний. Вас ведь тогда четверо спаслось. Командир Лисин, Хрусталев, Оленев и вы.Субботин пристально посмотрел на меня. Левая парализованная рука равномерно дергалась у бедра.В правой он держал длинный мундштук, в котором уже давно погасла «Прима».— Я помню всех. Почти всех. У меня память!..[/i][/b]А день начинался прекрасно. Мы мчались по трассе на Владимир и, если бы не слепящее солнце да то и дело сновавшие по сторонам машины, все напоминало бы идиллическую картину.Справа и слева темнел лес, разрываемый порой частоколом крыш населенных пунктов, над речками и болотами стелился сизоватый туман под цвет утреннего неба, отчего казалось, что поодаль деревья просто парят в воздухе. Немного поплутав по Владимиру, мы нашли дорогу на Муром и понеслись по ней. Шоссе было прекрасным. Машин почти нет. По краям сидели люди и, несмотря на раннее утро, предлагали ведра оранжевых, издали похожих на апельсины, лисичек. Нестерпимо хотелось бросить все, остановиться и пойти в лес с ведром. Нет, с корзиной — в нее больше помещается.Но мы мчались на Муром, чтобы оттуда проследовать в другую губернию, в городок со странным для средней полосы России, как нам казалось, финским названием Выкса.Проскочив Муром, спустились к наплавному мосту через Оку, рядом с которым стояло что-то похожее на дебаркадер. Много женщин и мужчин в одних купальниках стирали белье, чистили, драили, скребли ковры. Зрелище показалось настолько забавным, что на обратном пути мы решили непременно все заснять....В Выксу мы приехали в начале двенадцатого. Нашли дом восемнадцать и стали звонить. Наконец на втором этаже полуизбы-полугородского дома открылось окно, и немолодая женщина спросила: — Вы насчет холодильника? — Да нет. Мы корреспонденты из «Вечерней Москвы», мы предупреждали.— Так вас мы вчера ждали.— Машина сломалась.И вот мы в той самой комнате с низкими потолками и небольшими окнами, с которой и начался рассказ. На диване пожилой человек пристально в нас вглядывается и раскуривает давно погасшую сигарету.— Вот, — говорит он, показывая на то место, где должна быть левая нога. — Из больницы только. Ногу отрезали.— А что случилось? — Да это... — хочет сказать слово женщина, встречавшая нас, но он резко перебивает ее: — Сам скажу... По глупости все.Ногти заболели. Вот я и решил попарить. Да промашка вышла. Сунул ногу в крутой кипяток. А там лекарств каких-то не оказалось.Все шампунем вымыли. Так вот и отрезали. Только из больницы.Насчет шампуня я не понял, но переспрашивать не стал.— А вы знаете, что вашу «С-7» шведы отыскали. Хотят поднять.— Слышал. Так что, пусть поднимают. Там ребята.— Мы вам подарок привезли. Ко дню Военно-морского флота. Тельняшку.Я передаю ему пакет, он рассматривает полосатую матросскую нательную рубаху.— Сейчас жену позову, — говорю я.— Не жена это. Сестра. С женой давно разругался.В это время входит хозяйка и помогает Субботину надеть тельняшку. Он жадно сосет мундштук с докуренной до конца «Примой».Одному ему ее не сменить.Тогда я беру мундштук, вставляю в нее крошащуюся сигарету, протягиваю и даю прикурить. Он благодарит молча, кивком.— Скажите, а вы хорошо помните ту ночь? — Я-то? Хорошо. Да об этом Азаров писал.— В книге о капитане Лисине Сергее Прокофьевиче? — Да. В ней.— Так ее мало кто читал. А у нас газета.— Хорошо помню. Наверху были Лисин, Хрусталев, наш штурман, Оленев и я. Мы всплыли для подзарядки батарей. И тут торпеда. Потом уж я узнал, что нас финн «Морской черт» достал. Так их лодка называлась. Оказались в ледяной воде. Октябрь. Постепенно собрались вместе. Там, где луна вышла, — шведский берег, а где темень, — финский.Мы решили плыть к шведскому, хоть и видели по берегу кромку льда. Хотя, конечно, не доплыли бы. Вода, как ледяной кипяток.Вдруг подлодка подплывает.Лисин говорит, что тут где-то наша «Щука» ходить должна. Но это была не она. Финны. Баграми втащили нас на палубу.Незадолго до этого немецкий гросс-адмирал Дениц приказал своим морякам не спасать экипажи торпедированных вражеских судов. Но это были финны.Они ему не подчинялись.— И что дальше? Вас всех вместе держали? — Да нет. Лисина и Хрусталева отдельно, а нас с Оленевым отдельно.Повезли в город Кеми. Там много было пленных. Еще одного нашего подводника встретили, но с другой лодки.— И что вы там делали? — Шкатулки. Я же модельщик. Знаете такую профессию? Вот я делаю деревянную модель. По ней отжигают форму, а уж потом отливают деталь. Так я, — он вдруг рассмеялся, — не одну в день делал, а две. Одну фельдфебелю отдам. А другую художнику, втихаря. Он ее всякими природными видами распишет и толкнет. Так что кой-какой прикорм у нас был. А то на баланде из картофельной шелухи не очень-то протянешь.— А как вас освободили? — Это особый случай. Уже скоро нас будут освобождать, все к тому идет. Так нас, чтобы подкормить немного (худые же все были, как черти), к помещикам отправили на работы. Чтоб и подкормились немного.Попал я к одному. А у него весь подвал дома зацементирован. Бойницы. Оружия всякого полно. На случай обороны.Прошло три или четыре дня, а ему повестка на войну. Он вернулся из их комиссариата, взял винтовку, вышел во двор. Еле успел увернуться. Пуля в окно жившей неподалеку его сестры попала.— Ранил кого? — Да нет, только стекла побил. А я к его сестре. Некуда больше. Она меня спрятала.Сказала: «Не бойся. Он сюда не придет». Так прожил я несколько дней. Потом вышел как-то на улицу. Смотрю, какой-то финн идет и ведет два велосипеда.Спрашивает меня по-фински что-то. А я понять не могу. Показывает пальцами: мол, на велосипеде умеешь? Я киваю. Он дает мне велосипед и знаками показывает — поехали. Приехали в их комендатуру или еще что-то.Там он и говорит, что я жив. А Вайно уже бумагу написал, что убил меня. Взял этот финн меня к себе домой. Он на озере жил, шлюзы там поднимал и опускал.Месяца три там у него и жил, пока не освободили.— Хороший человек был этот финн? — Хороший. И сестра Вайно тоже хорошая.— А как наши вас освободили, в Сибирь не послали? — Нет. Я же на лодке комендором был. Артиллеристом по-вашему. Так что переучился с сорокапятки на семидесятишестимиллиметровое орудие — и в пехоту. На флот не направили.Он замолчал, и я понял, что сигарета кончилась. Вытряхнул окурок, вставил новый и разговор потек дальше.— Вы знаете, у нас есть фотография экипажа вашей подлодки.Вот и в нашей газете опубликована. Мы тут написали, что неизвестно, кто на ней. Список есть.Лица есть. Но какая фамилия чья...— У меня есть такая фотография.— Василий Сергеевич, вы не могли бы назвать? А то ведь...— Если помру — и некому будет, — подхватывает он недоговоренную мной мысль.— Я не это хотел сказать.— Да ладно. Давайте смотреть. Начнем отсюда.Субботин, немного щуря глаза, начинает перечислять имена своих товарищей, лежащих в субмарине у Аландских островов. Начинает с первого ряда, но почему-то справа налево. Я пытаюсь не упустить ничего и то и дело переспрашиваю.— Вот, — говорит он, показывая пальцем на того, что выглядывает из-за спины присевшего на корточки моряка: — Бурый, Лимарь, Журавлев, Сухарев... Так-так... Иванов, Куница, Лукаш... А вот этих двух не помню. Не помню. Молодые. Недавно прибыли.Второй ряд он начинает с матроса, который стоит и как бы относится уже к третьему ряду, но так ему удобно, и я не мешаю: — Назин, Шкурко, врач. Новиков, Гусев, Лисин, командир.Дубровский, Ямпольский (он опять перескакивает в следующий ряд, не замечая этого, и называет трех крайних), Иванов, Егоров и не знаю.Дальше. Третий ряд он перечисляет без первого человека, которого отнес ко второму.Хрусталев, Оленин, затем двоих не помню, Брянский, Лешенко, Хомутов, Иванов. Первый в последнем ряду... забыл. Забыл... старшина трюмных. Вот вылетело. Пошли дальше. Тоже не знаю. Винокуров, Михайлов, Пятибратов, Субботин.— Вы то есть, Василий Сергеевич? — Ну да. Значит, Субботин.Скачко. Журавлев (эту фамилию он произнес во второй раз, хотя Журавлев на лодке был один).Сорокин, наш комсомольский секретарь. Не знаю, Сенокос, Шинкаренко, наш кок. Все...— Шведы хотят поднять вашу лодку. У вас там что-то памятное осталось? — Да нет. Ничего. Хотя Орден Ленина. Да, там остался.— Где? Я примерно рисую план лодки, а он мне подсказывает: — В хвостовом отсеке. В седьмом. Нас там было четыре человека и две торпеды.— А сколько всего отсеков? — Семь. Командирский — третий.— А вы позже встречались с ребятами, которые спаслись? — Да, в Ленинграде. А вы знаете, за что я в сорок втором Орден Ленина получил? За то, что из орудия расстрелял вражеский транспорт. Триста снарядов в него всадил.— А чей, немецкий, финский, шведский? Ведь Швеция была нейтральная...Он вдруг сверкнул на меня глазами, как смотрят на человека, который еще ничего не понимает в жизни, и сказал, как отрезал: — Не наш! — А москвичи, ребята из области? — Да были, были. Скачко, Сорокин...— Но их там было больше. Мы вот список опубликовали в газете.— Может, из новых. Ну пополнение...На стене стенд. На него наклеены вырезки из газет. Фотографии. На одной из них, с оторванным краем, так что зацепило и часть лица, молодой здоровый краснофлотец с Орденом Ленина на груди. Пока я рассматривал стенд, Субботин молчал, но когда стал разглядывать этот снимок, подал голос: — У меня таких фотографий двадцать одна штука была.— А где они? — Девки растащили. И эту пытались отодрать, вон край пошкарябали.На карточке был бог войны.Красивый, сильный уверенный в себе и своей неотразимости герой. Да и было от чего терять голову девчатам. Я повернулся к дивану. Сигарета опять погасла, и я вставил в мундштук новую...Тяжело это, когда и человек хочет что-то рассказать, и тебе интересно слушать. А надо уходить. Потому что ехать еще шесть часов, а материал должен успеть в номер.— Выпьем? — спросил я, доставая из сумки специально привезенную из Москвы бутылку водки, — за ваших боевых товарищей.— Можно, только много не наливай.Я плеснул на сантиметр от донышка. Старый человек, кто знает. Себе налил столько же.— Да что ты по стенке размазал? — Я же все равно ее вам оставлю.— Да? — недоверчиво переспросил он, потом добавил: — Я после ранения уже не мог модельщиком работать. Кочегарил до пенсии.Тогда я налил по полной, и мы выпили. Володя Гердо не стал.Он за рулем, а нам ехать и ехать....На обратном пути мы были молчаливы. Снимать моющую и стирающую толпу на дебаркадере уже не хотелось. На подъезде к Владимиру солнце оказалось слева, и стволы деревьев перечеркивали полотно шоссе своими тенями так, что оно казалось длинным, полосатым рукавом матросской тельняшки.А я думал о том, что прошлое он помнит действительно хорошо, а в том, что было недавно, сбивается. И понял почему: он живет в том, неведомом для меня, времени, когда был молод, красив и силен. А теперяшняя жизнь, время проскальзывают как-то незаметно, мимо. Не волнуя и не трогая. Точно он оказался на обочине сегодняшней жизни, или само время оказалось на обочине его сегодняшней жизни.Наверно, на днях будут опять звонить из Финляндии. Его, как там выразились, «коллега». Действительно, есть время разбрасывать камни и время собирать их. Сегодня как раз оно и наступило. Но я представлял себе, как придет благополучный финн в комнату к Субботину. Увидит его, которому ногу отрезали из-за того, что лекарств не было, и мне стало не по себе. Стыдно стало...[b]P. S. [/b][i]Мы решили еще раз повторить список наших земляков, погибших на этой субмарине. Фамилии некоторых Субботин не назвал.[b]Москвичи: Воронежцев А. Н., Назин И. Ф., Скачко П. А., Сорокин Н. Д., Стрельцов Н. К. И житель Московской области Гавриков М. И.[/b]Может, кто-то из них попал в число пока неизвестных? Может быть, кто-то вспомнит и дополнит список? [/i]