Главное
Гид по Москве
Приметы и советы

Автор

Валерий Чаава
Бог войны с затонувшей лодки
[b][i]Сегодня утром удалось дозвониться до Финляндии, и нам сообщили, что финский торпедист, потопивший 21 августа 1941 года нашу подводную лодку «С-7», жив и рвется в Россию на встречу с русским коллегой.А накануне я сидел в низкой комнате на первом этаже дома того самого «русского коллеги» — последнего оставшегося в живых из всего экипажа нашей субмарины.— И что? — спросил он меня. — Никто не помнит? — Некоторых помнят. Фамилии, конечно, известны все, даже в книгу памяти подводников внесены. Но кто есть кто... Вы, простите, последний. Вас ведь тогда четверо спаслось. Командир Лисин, Хрусталев, Оленев и вы.Субботин пристально посмотрел на меня. Левая парализованная рука равномерно дергалась у бедра.В правой он держал длинный мундштук, в котором уже давно погасла «Прима».— Я помню всех. Почти всех. У меня память!..[/i][/b]А день начинался прекрасно. Мы мчались по трассе на Владимир и, если бы не слепящее солнце да то и дело сновавшие по сторонам машины, все напоминало бы идиллическую картину.Справа и слева темнел лес, разрываемый порой частоколом крыш населенных пунктов, над речками и болотами стелился сизоватый туман под цвет утреннего неба, отчего казалось, что поодаль деревья просто парят в воздухе. Немного поплутав по Владимиру, мы нашли дорогу на Муром и понеслись по ней. Шоссе было прекрасным. Машин почти нет. По краям сидели люди и, несмотря на раннее утро, предлагали ведра оранжевых, издали похожих на апельсины, лисичек. Нестерпимо хотелось бросить все, остановиться и пойти в лес с ведром. Нет, с корзиной — в нее больше помещается.Но мы мчались на Муром, чтобы оттуда проследовать в другую губернию, в городок со странным для средней полосы России, как нам казалось, финским названием Выкса.Проскочив Муром, спустились к наплавному мосту через Оку, рядом с которым стояло что-то похожее на дебаркадер. Много женщин и мужчин в одних купальниках стирали белье, чистили, драили, скребли ковры. Зрелище показалось настолько забавным, что на обратном пути мы решили непременно все заснять....В Выксу мы приехали в начале двенадцатого. Нашли дом восемнадцать и стали звонить. Наконец на втором этаже полуизбы-полугородского дома открылось окно, и немолодая женщина спросила: — Вы насчет холодильника? — Да нет. Мы корреспонденты из «Вечерней Москвы», мы предупреждали.— Так вас мы вчера ждали.— Машина сломалась.И вот мы в той самой комнате с низкими потолками и небольшими окнами, с которой и начался рассказ. На диване пожилой человек пристально в нас вглядывается и раскуривает давно погасшую сигарету.— Вот, — говорит он, показывая на то место, где должна быть левая нога. — Из больницы только. Ногу отрезали.— А что случилось? — Да это... — хочет сказать слово женщина, встречавшая нас, но он резко перебивает ее: — Сам скажу... По глупости все.Ногти заболели. Вот я и решил попарить. Да промашка вышла. Сунул ногу в крутой кипяток. А там лекарств каких-то не оказалось.Все шампунем вымыли. Так вот и отрезали. Только из больницы.Насчет шампуня я не понял, но переспрашивать не стал.— А вы знаете, что вашу «С-7» шведы отыскали. Хотят поднять.— Слышал. Так что, пусть поднимают. Там ребята.— Мы вам подарок привезли. Ко дню Военно-морского флота. Тельняшку.Я передаю ему пакет, он рассматривает полосатую матросскую нательную рубаху.— Сейчас жену позову, — говорю я.— Не жена это. Сестра. С женой давно разругался.В это время входит хозяйка и помогает Субботину надеть тельняшку. Он жадно сосет мундштук с докуренной до конца «Примой».Одному ему ее не сменить.Тогда я беру мундштук, вставляю в нее крошащуюся сигарету, протягиваю и даю прикурить. Он благодарит молча, кивком.— Скажите, а вы хорошо помните ту ночь? — Я-то? Хорошо. Да об этом Азаров писал.— В книге о капитане Лисине Сергее Прокофьевиче? — Да. В ней.— Так ее мало кто читал. А у нас газета.— Хорошо помню. Наверху были Лисин, Хрусталев, наш штурман, Оленев и я. Мы всплыли для подзарядки батарей. И тут торпеда. Потом уж я узнал, что нас финн «Морской черт» достал. Так их лодка называлась. Оказались в ледяной воде. Октябрь. Постепенно собрались вместе. Там, где луна вышла, — шведский берег, а где темень, — финский.Мы решили плыть к шведскому, хоть и видели по берегу кромку льда. Хотя, конечно, не доплыли бы. Вода, как ледяной кипяток.Вдруг подлодка подплывает.Лисин говорит, что тут где-то наша «Щука» ходить должна. Но это была не она. Финны. Баграми втащили нас на палубу.Незадолго до этого немецкий гросс-адмирал Дениц приказал своим морякам не спасать экипажи торпедированных вражеских судов. Но это были финны.Они ему не подчинялись.— И что дальше? Вас всех вместе держали? — Да нет. Лисина и Хрусталева отдельно, а нас с Оленевым отдельно.Повезли в город Кеми. Там много было пленных. Еще одного нашего подводника встретили, но с другой лодки.— И что вы там делали? — Шкатулки. Я же модельщик. Знаете такую профессию? Вот я делаю деревянную модель. По ней отжигают форму, а уж потом отливают деталь. Так я, — он вдруг рассмеялся, — не одну в день делал, а две. Одну фельдфебелю отдам. А другую художнику, втихаря. Он ее всякими природными видами распишет и толкнет. Так что кой-какой прикорм у нас был. А то на баланде из картофельной шелухи не очень-то протянешь.— А как вас освободили? — Это особый случай. Уже скоро нас будут освобождать, все к тому идет. Так нас, чтобы подкормить немного (худые же все были, как черти), к помещикам отправили на работы. Чтоб и подкормились немного.Попал я к одному. А у него весь подвал дома зацементирован. Бойницы. Оружия всякого полно. На случай обороны.Прошло три или четыре дня, а ему повестка на войну. Он вернулся из их комиссариата, взял винтовку, вышел во двор. Еле успел увернуться. Пуля в окно жившей неподалеку его сестры попала.— Ранил кого? — Да нет, только стекла побил. А я к его сестре. Некуда больше. Она меня спрятала.Сказала: «Не бойся. Он сюда не придет». Так прожил я несколько дней. Потом вышел как-то на улицу. Смотрю, какой-то финн идет и ведет два велосипеда.Спрашивает меня по-фински что-то. А я понять не могу. Показывает пальцами: мол, на велосипеде умеешь? Я киваю. Он дает мне велосипед и знаками показывает — поехали. Приехали в их комендатуру или еще что-то.Там он и говорит, что я жив. А Вайно уже бумагу написал, что убил меня. Взял этот финн меня к себе домой. Он на озере жил, шлюзы там поднимал и опускал.Месяца три там у него и жил, пока не освободили.— Хороший человек был этот финн? — Хороший. И сестра Вайно тоже хорошая.— А как наши вас освободили, в Сибирь не послали? — Нет. Я же на лодке комендором был. Артиллеристом по-вашему. Так что переучился с сорокапятки на семидесятишестимиллиметровое орудие — и в пехоту. На флот не направили.Он замолчал, и я понял, что сигарета кончилась. Вытряхнул окурок, вставил новый и разговор потек дальше.— Вы знаете, у нас есть фотография экипажа вашей подлодки.Вот и в нашей газете опубликована. Мы тут написали, что неизвестно, кто на ней. Список есть.Лица есть. Но какая фамилия чья...— У меня есть такая фотография.— Василий Сергеевич, вы не могли бы назвать? А то ведь...— Если помру — и некому будет, — подхватывает он недоговоренную мной мысль.— Я не это хотел сказать.— Да ладно. Давайте смотреть. Начнем отсюда.Субботин, немного щуря глаза, начинает перечислять имена своих товарищей, лежащих в субмарине у Аландских островов. Начинает с первого ряда, но почему-то справа налево. Я пытаюсь не упустить ничего и то и дело переспрашиваю.— Вот, — говорит он, показывая пальцем на того, что выглядывает из-за спины присевшего на корточки моряка: — Бурый, Лимарь, Журавлев, Сухарев... Так-так... Иванов, Куница, Лукаш... А вот этих двух не помню. Не помню. Молодые. Недавно прибыли.Второй ряд он начинает с матроса, который стоит и как бы относится уже к третьему ряду, но так ему удобно, и я не мешаю: — Назин, Шкурко, врач. Новиков, Гусев, Лисин, командир.Дубровский, Ямпольский (он опять перескакивает в следующий ряд, не замечая этого, и называет трех крайних), Иванов, Егоров и не знаю.Дальше. Третий ряд он перечисляет без первого человека, которого отнес ко второму.Хрусталев, Оленин, затем двоих не помню, Брянский, Лешенко, Хомутов, Иванов. Первый в последнем ряду... забыл. Забыл... старшина трюмных. Вот вылетело. Пошли дальше. Тоже не знаю. Винокуров, Михайлов, Пятибратов, Субботин.— Вы то есть, Василий Сергеевич? — Ну да. Значит, Субботин.Скачко. Журавлев (эту фамилию он произнес во второй раз, хотя Журавлев на лодке был один).Сорокин, наш комсомольский секретарь. Не знаю, Сенокос, Шинкаренко, наш кок. Все...— Шведы хотят поднять вашу лодку. У вас там что-то памятное осталось? — Да нет. Ничего. Хотя Орден Ленина. Да, там остался.— Где? Я примерно рисую план лодки, а он мне подсказывает: — В хвостовом отсеке. В седьмом. Нас там было четыре человека и две торпеды.— А сколько всего отсеков? — Семь. Командирский — третий.— А вы позже встречались с ребятами, которые спаслись? — Да, в Ленинграде. А вы знаете, за что я в сорок втором Орден Ленина получил? За то, что из орудия расстрелял вражеский транспорт. Триста снарядов в него всадил.— А чей, немецкий, финский, шведский? Ведь Швеция была нейтральная...Он вдруг сверкнул на меня глазами, как смотрят на человека, который еще ничего не понимает в жизни, и сказал, как отрезал: — Не наш! — А москвичи, ребята из области? — Да были, были. Скачко, Сорокин...— Но их там было больше. Мы вот список опубликовали в газете.— Может, из новых. Ну пополнение...На стене стенд. На него наклеены вырезки из газет. Фотографии. На одной из них, с оторванным краем, так что зацепило и часть лица, молодой здоровый краснофлотец с Орденом Ленина на груди. Пока я рассматривал стенд, Субботин молчал, но когда стал разглядывать этот снимок, подал голос: — У меня таких фотографий двадцать одна штука была.— А где они? — Девки растащили. И эту пытались отодрать, вон край пошкарябали.На карточке был бог войны.Красивый, сильный уверенный в себе и своей неотразимости герой. Да и было от чего терять голову девчатам. Я повернулся к дивану. Сигарета опять погасла, и я вставил в мундштук новую...Тяжело это, когда и человек хочет что-то рассказать, и тебе интересно слушать. А надо уходить. Потому что ехать еще шесть часов, а материал должен успеть в номер.— Выпьем? — спросил я, доставая из сумки специально привезенную из Москвы бутылку водки, — за ваших боевых товарищей.— Можно, только много не наливай.Я плеснул на сантиметр от донышка. Старый человек, кто знает. Себе налил столько же.— Да что ты по стенке размазал? — Я же все равно ее вам оставлю.— Да? — недоверчиво переспросил он, потом добавил: — Я после ранения уже не мог модельщиком работать. Кочегарил до пенсии.Тогда я налил по полной, и мы выпили. Володя Гердо не стал.Он за рулем, а нам ехать и ехать....На обратном пути мы были молчаливы. Снимать моющую и стирающую толпу на дебаркадере уже не хотелось. На подъезде к Владимиру солнце оказалось слева, и стволы деревьев перечеркивали полотно шоссе своими тенями так, что оно казалось длинным, полосатым рукавом матросской тельняшки.А я думал о том, что прошлое он помнит действительно хорошо, а в том, что было недавно, сбивается. И понял почему: он живет в том, неведомом для меня, времени, когда был молод, красив и силен. А теперяшняя жизнь, время проскальзывают как-то незаметно, мимо. Не волнуя и не трогая. Точно он оказался на обочине сегодняшней жизни, или само время оказалось на обочине его сегодняшней жизни.Наверно, на днях будут опять звонить из Финляндии. Его, как там выразились, «коллега». Действительно, есть время разбрасывать камни и время собирать их. Сегодня как раз оно и наступило. Но я представлял себе, как придет благополучный финн в комнату к Субботину. Увидит его, которому ногу отрезали из-за того, что лекарств не было, и мне стало не по себе. Стыдно стало...[b]P. S. [/b][i]Мы решили еще раз повторить список наших земляков, погибших на этой субмарине. Фамилии некоторых Субботин не назвал.[b]Москвичи: Воронежцев А. Н., Назин И. Ф., Скачко П. А., Сорокин Н. Д., Стрельцов Н. К. И житель Московской области Гавриков М. И.[/b]Может, кто-то из них попал в число пока неизвестных? Может быть, кто-то вспомнит и дополнит список? [/i]
Общество
Все самолеты возвращаются на землю
[i]Уже ближе к концу разговора я спросил у генерал-лейтенанта авиации, Героя Советского Союза, заслуженного летчика-испытателя СССР Степана Анастасовича Микояна, считает ли он, что существуют бесстрашные люди.То есть люди, которым вовсе неведомо чувство страха.Он задумался, а потом сказал: — Ну, а что такое страх? Если под этим понимать какие-то панические действия в момент опасности, то я знал и знаю многих, у которых достаточно выдержки, чтобы не паниковать.И в этом смысле у них нет чувства страха. Но если говорить об обостренном чувстве опасности, о возможности потерять жизнь, то я не верю, что такие люди существуют.[/i][b]«Як» вспыхнул, как факел...[/b]В конце тридцатых мальчишки к летчикам относились примерно так же, как в шестидесятых-семидесятых к космонавтам. Гремели имена отважной семерки первых Героев СССР, спасших людей с «Челюскина». Перелеты экипажей Чкалова, Громова, Расковой будоражили воображение. Тяжелые бомбовозы и юркие истребители, пролетавшие в дни военных парадов над Красной площадью вызывали восторг. А песня «Все выше, и выше, и выше...» гремела из динамиков каждый день как гимн мужеству и верности Родине. Было от чего закружиться голове.В газетах то и дело мелькали сообщения о высоких воинских наградах летчикам, и посвященные знали, что это там, в Испании, бьются с итальянскими «Фиатами» и «Савойями», немецкими «Хейнкелями», «Юнкерсами» и «Мессершмиттами» наши «Ишачки» и «Чайки», на которых летают отважные сталинские соколы.Летчиками мечтали быть все: и мальчишки с заводских окраин, и те, чьи отцы занимали высокое положение в государстве. Не стал исключением и старший сын Анастаса Ивановича Микояна Степан.В семье этому не противились. Вначале хотелось пойти в аэроклуб. Но Василий Сталин, который из 10-го класса школы ушел в Качинское летное училище и с которым Степан давно дружил, отсоветовал. Сказал, что не очень-то жалуют в Каче аэроклубовских, и уж если идти в летчики — то в военные и прямо туда.Так после 10-го класса Степан и его друг Тимур Фрунзе, после смерти отца воспитывавшийся в семье К. Ворошилова, решили окончательно — они будут летчиками. И летом 1940 года, пройдя медкомиссию и сдав экзамены, они стали курсантами Качинского авиационного училища. У них не было иллюзий насчет того, с кем придется воевать: Франция была повержена, Англию утюжили воздушные армады Геринга...А в Качинском училище шла обычная курсантская жизнь, без скидок и привилегий для всех. Честно говоря, услышав такое, я не очень-то поверил и переспросил собеседника: а что и наряды на кухню получали? Разумеется, ответил он, удивляясь моему вопросу, даже сортир драил.В полетах на У-2, Ут-2, УТИ-4 прошел почти год.22 июня мирная жизнь закончилась.Германия напала на СССР. Курсанты спешно доучивались. В июле в училище поступил брат Степана Владимир, а 3 сентября вышел приказ о выпуске из училища. Затем запасной полк, а в декабре — замерзшее от небывалых холодов московское небо, полеты на прикрытие наших войск — совершенно нелепый и трагический случай, едва не стоивший Степану жизни. Впрочем, сейчас по прошествии лет иногда кажется, что случившееся 16 января 1942 года в подмосковном небе как бы исчерпало лимит невезения в его летной жизни. Не совсем, конечно, но по большому счету, наверное, да.А случилось вот что. Пара наших самолетов вылетела на перехват вражеского разведчика «Юнкерс-88» в район Истры. Командир, чувствуя нетерпение молодого летчика попробовать свои силы, пустил его ведущим пары, а сам шел позади, прикрывая его. К моменту подлета наших самолетов немецкий разведчик уже ушел, но Степан, страстно желавший помериться силами с врагом, вдруг увидел тройку истребителей и, не долго думая, ринулся в атаку. Уже выйдя на дистанцию прицельного огня, он вдруг сообразил, что это наши истребители «Як-1» (сам летел на таком же), только выкрашенные в цвета зимнего камуфляжа.Не открывая огня, Степан отвернул, ушел в вираж. Но, видно, у кого-то из летчиков встреченной группы сдали нервы.Не разобравшись в ситуации, он развернулся и пошел следом. Степан сделал пару виражей, и понимая, что на хвосте у него свой, вышел в горизонтальный полет. Но «Як» зашел в хвост и открыл огонь. Зеленая трасса очереди прошла рядом с кабиной и вспорола обшивку крыла. В баках вспыхнул бензин. Поначалу пламя было небольшим, и Микоян решил посадить самолет. Земля приближалась, но вдруг пламя вспыхнуло с новой силой. Ему все-таки посчастливилось посадить самолет «на пузо». Обожженному, со сломанной ногой удалось выбраться из машины до того, как начали рваться боеприпасы. Какие-то деревенские мальчишки довезли его до дороги, а оттуда на санях — в медсанбат.Он сильно обгорел и лечился почти полгода.— Знаете, Валерий, именно тогда, в Куйбышеве, я познакомился с сыном Никиты Сергеевича Леонидом Хрущевым. Он тоже лечился после ранения.[b]— А что он был за человек? [/b]— Очень славный. Веселый. Был у него грешок — любил выпить, но и в этом состоянии — душа-человек. Спокойный. Добрый.[b]— Он ведь потом погиб? [/b]— Да. Мне рассказывали как. Дело в том, что Леонид в начале войны был бомбардировщиком, совершил несколько боевых вылетов, был сбит, упал на нейтральную полосу, сломал ногу и с трудом добрался до своих. Ну а потом, после излечения переучился на истребителя. Но, понимаете, тут нужен совсем другой, как сейчас говорят, менталитет. Он не сразу формируется. Не успел, видно, Леонид приноровиться. Его потом «Фокке Вульф» на вираже сбил. На вираже вообще сбить очень трудно, к тому же «фоккер» тяжелее, менее маневрен. Подвело Леонида бомбардировочное прошлое...[b]— Степан Анастасович, а вот наши самолеты в первый период войны были хуже немецких? [/b]— Ну я вот скажу про «Як». Я на нем летал. По скорости он «Мессершмитту» не уступал. По маневренности — превосходил. Ну чуть уступал по вооружению. Так что ничуть не хуже.[b]— Тогда почему мы несли такие большие потери? Лучший немецкий летчик Хартман сбил 352 самолета. Лучший наш — в пять раз меньше. Почему? Неужели наши летчики хуже? [/b]— Нет, конечно, хотя причин много.Одна из них, на мой взгляд, заключается в том, что немцы далеко не всегда вступали в бой. Только в том случае, если у них преимущество в высоте, скорости, численности, если они идут со стороны солнца. Наши же не имели права уйти от схватки, в каком бы положении ни находились. Даже в самом невыгодном, иначе считалось «уклонение от боя» — и не избежать объяснений в особом отделе. Или другое — приходит приказ прикрывать передовую. И летчики должны находиться там как можно дольше. А что это значит? Это значит, что полет проходит в сам о м экономичном режиме.Медленно для истребителя. Немцы же налетают стремительно, атакуют, что называется, с лету. А ведь в воздушном бою секунды решают дело...Затем служба в 434-м истребительном авиаполку. Именно здесь, под Сталинградом, осенью, на его машине погиб брат Володя, с которым, волею судеб, они оказались однополчанами.В один из сентябрьских дней Степан с утра участвовал в двух больших воздушных боях. Вскоре опять сигнал — в воздух. И тогда командир приказал ему отдохнуть, а машину уступить брату, у которого самолет стоял в ремонте. Из того боя Володя не вернулся. Очевидцы говорили, что атакованный неприятелем, самолет вошел в отвесное пике, потом вроде попытался выйти из него, но вновь круто сорвался и врезался в землю.Наверно, летчик был ранен или убит еще в воздухе. И, хотя место падения было указано точно, ничего так и не нашли. Такое там было месиво. Но через год после смерти Владимира летчиком-истребителем стал третий брат — Алексей, только что окончивший девятый класс.Война тем временем шла своим чередом. Через какое-то время Степана по приказу Сталина-младшего перевели на Северо-Западный фронт, в 32-й гвардейский авиационный полк, в мае 1943-го попал в ПВО Москвы. По тем понятиям это был тыл, и Микоян сильно обиделся на друга детства, с которым всегда был на «ты». Несколько лет избегал встреч. И только после войны узнал, что Василия вызывал Верховный и сказал примерно следующее: Тимур Фрунзе погиб, Леонид Хрущев погиб, Володя Микоян погиб, ты этого побереги.[b]— А что за человек был Василий? [/b]— Он был разным. Бывал добрым и отзывчивым, а бывал грубым. Вино любил и женщин. Это его и сгубило.[b]Учить машины летать [/b]После войны летчик Микоян решил продолжить учебу, и в 1945 году поступил в Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского. В тот год ее стены заполнили наряду с техниками и боевые летчики. И хотя все собирались получить инженерную специальность, бросать летать не собирался никто. И вот на третьем курсе несколько человек написали письмо тогдашнему министру обороны Н. Булганину с просьбой разрешить им летать. И разрешение пришло. Правда, с условием, что летать будут только на тех типах машин, которые им знакомы по прошлой службе. Но, оседлав привычный «Як-3», ребята скоро освоили и «Ла-5», а потом еще два самолета Лавочкина — «семерку» и «девятку». Но, учась в академии, они лучше других понимали, что это уже вчерашний день военной авиации. Начиналась эра реактивных самолетов.И тогда, позабыв про старую обиду, Степан Микоян поехал домой к старому другу. Василий принял его радушно, а узнав суть просьбы, тут же отдал распоряжение. А через несколько дней трое друзей-однокурсников — Микоян, Герой Советского Союза Георгий Баевский и Юрий Насенко впервые в жизни подняли в воздух реактивный «Як-17».Поглядев на то, как они уверенно пилотируют машину, тамошний начальник Акуленко сказал: — Могу выпустить и на «МиГ-9», но разрешения нет.И тогда срочно на самолет, опять к Василию, тот дает указание, и через день все трое облетывают уже новую машину.Через год, и опять через Сталина-младшего, Степан выбил разрешение на освоение новейшего «МиГ-15». Так что к окончанию учебы они были вполне подготовлены не только как инженеры, но имели некоторый опыт полетов на реактивных машинах..И когда прибыл «вербовщик» из ГК НИИ ВВС и стал набирать выпускников академии в ведущий испытательный институт страны, новоиспеченные инженеры выложили перед ним свои летные книжки. То, что они летали на разных типах самолетов, решило их судьбу. Шесть человек взяли. Микоян попал в отдел испытания самолетов-истребителей. Позже отдел стал ядром нового Управления испытаний комплексов перехвата и самолетов-истребителей, и Микоян возглавил его, через полтора года стал генералом , а последние 13 лет, вплоть до 1978 года, был первым заместителем начальника всего НИИ ВВС.[b]— Степан Анастасович, а бывают летчики везучие и невезучие? [/b]— Не знаю. В моей летной жизни было немало критических ситуаций, но я даже ни разу не выбрасывался с парашютом. Впрочем, мне вообще были запрещены тренировочные прыжки с парашютом после перелома ноги.[b]— Ну а если бы пришлось при испытаниях катапультироваться? [/b]— Пришлось бы и пришлось. Кто ж заранее загадывает. Был случай, например, при стрельбе с «МиГ-19» у меня в трех метрах перед носом снаряд разорвался.Потом механики двадцать семь дыр насчитали в самолете, но посадить удалось. А еще был случай: на взлете отказ управления — с переходом на аварийное. Самолет только оторвался от земли и начал клевать. Полет, как на горках, — вверх- вниз. Еще чуть-чуть, и удар о землю. Управление явно запаздывает. И все-таки удалось взлететь и посадить машину. Дефект нашли. А ведь до этого пять машин разбилось по этой же причине.Или вот вы спросили про страх. Был один случай. В 1972 году у меня — задание по выполнению пилотажа на последней модификации двадцать первого — «МиГ -21м». Я должен был сделать петлю, не убирая газа. И вот, пройдя верхнюю точку и уже выводя машину, вдруг почувствовал, что сам собой включился форсаж. Тяга резко возросла, и самолет почти отвесно понесся к земле. А на очень высоких скоростях самолеты хуже управляемы. Вижу где-то над головой линию горизонта, тяну ручку на себя, в глазах темнеет, то есть возможность восприятия сузилась до минимума, некогда даже бросить взгляд на приборы. Одна мысль в голове: вывести или сейчас удар, вот сейчас удар...Когда вывел машину метров, двести до земли оставалось. Потом выяснили, в чем дефект, и устранили.[b]— Гагарину с Серегиным именно этих двухсот метров и не хватило...[/b]— Да. Не хватило.[b]— И все-таки летчики-испытатели гибнут. Вы ведь тоже многих друзей недосчитались.[/b]— Да. Многих. Игорь Соколов у меня на глазах погиб. Мы в паре летели. Я на «МиГ-19», он на «Су-7». Разошлись после выполнения учебных атак, и вдруг я по радио слышу, что у него сдал двигатель. Прямо над Щелково. Прыгать нельзя — внизу город. Так он тянул, тянул самолет, стараясь уйти подальше и теряя скорость, пока не упал плашмя.Но сколько жизней спас. Потом выяснилось, что это была его ошибка. Вернее, не только его. Компоновка в кабине была неудачная. Выключатель прицела был рядом с выключателем автоматики двигателя. Он по ошибке перевел не тот тумблер. Потом все это изменили.Или Саша Кузнецов на «МиГ-25». В одном из полетов машину стало вращать. Он катапультировался, но, видно, килем зацепило. Приземлился мертвый.В чем дело, никто понять не мог. Создатели истребителя не верили, что машина так странно себя ведет. Потом уже напичкали ее датчиками, и полетел Олег Гудков. Случайно нашел этот критический режим и вошел в него. Самолет завертело. Он катапультировался, но, увы, слишком поздно... Однако, черный ящик все записал.Или еще Виктор Андреев на «Су-11».У двигателя, как мы говорим, зависли обороты. Надо катапультироваться, а под крылом огромный химзавод. Так он тоже тянул, тянул, попытался сесть на аэроклубовский аэродром «на пузо», но при приземлении погиб. Да хватит, наверно, этих печальных историй.[b]— Степан Анастасович, вы помните трагический случай, связанный с гибелью во Франции на авиасалоне в Бурже нашего сверхзвукового пассажирского лайнера «Ту-144».Было несколько версий. В том числе и пролет французского истребителя, и даже то, что пилоту помешала кинокамера, выпавшая из рук находившегося в кабине инженера. А у вас, как у летчика, есть версия этой трагедии? [/b]— Да. Ну во-первых, летчик Михаил Козлов, прекрасный летчик, сразу после взлета стал делать «горку». Чтобы не ударить в грязь лицом перед «Конкордом».Но он не истребитель и горок, видно, давно не делал. Самолет нос задрал, а нос длинный, горизонт исчез.Летчик рывком отдал штурвал от себя. Но самолет-то — бесхвостка. Он легко слушается именно этой команды — штурвал от себя. Сразу клюнул носом, переходя в пикирование. А когда пикируешь, земля всегда кажется ближе, чем есть на самом деле.Такой психологический момент. Еще, быть может, можно было вывести, но Козлов опять взял штурвал на себя слишком резко. Прочности машине не хватило. Пассажирский лайнер не рассчитан на такие перегрузки. Не истребитель. Крылья и сложились. А, может, Козлов и не пристегнут был, его на штурвал кинуло. Так что потерял однудве секунды, а это решило все. Кстати, и мой друг Саша Щербаков тоже так считает.[b]— И самолет остался на земле. А разве не обидно, столько труда вложено — и такая страшная катастрофа, перечеркнувшая будущее машины.[/b]— Это не единичные случаи, когда машины так и остаются на земле. Некоторые просто неудачные. Но есть и иные судьбы. В конце пятидесятых не пошел в серию прекрасный и перспективнейший бомбардировщик Мясищева «М-50», поскольку Хрущев решил, что стратегическая авиация утратила свое значение из-за развития ракетостроения. В шестидесятые такая же судьба постигла прекрасный бомбардировщик Сухого «Т-4».[b]— Но, говоря в общем смысле, самолет и не может улететь навечно.Это не космический корабль. Все самолеты, как и летчики, возвращаются на землю.[/b]— Да, возвращаются на землю. Но важно — как.[b]Вместо послесловия — Скажите, в судьбе самолета очень многое зависит от конструкторов. А что зависит от летчика? [/b]— Я вам расскажу одну историю. Во время корейской войны один северокорейский летчик перелетел на нашем «МиГ-15» в Японию. Ну американцы стали сравнивать нашу машину и их основной на ту пору истребитель «Сейбр». И один из американских летчиков спросил у знаменитого Егера, первым преодолевшего звуковой барьер, какая машина лучше. Тогда Егер предложил ему сесть в «Сейбр», а сам взлетел на «МиГе». И через несколько минут зашел в хвост оппоненту.— Эта машина лучше, — сказал пилот после посадки, подходя к «МиГу».— Давай поменяемся.Они поменялись машинами, и Егер, уже на «Сейбре», опять зашел в хвост своему «противнику». Это не притча, это быль.[b]— Степан Анастасович, вы летали многие годы на истребителях, бомбардировщиках, а после того, как вам врачи запретили пилотировать боевые машины, летали на транспортниках, вертолетах .Но скажите, что вы испытываете, когда путешествуете по воздуху в качестве пассажира.[/b]— Вопрос на засыпку. Вы знаете, я, конечно, понимаю, что гражданские машины надежны, очень надежны. Пилоты — мастера своего дела. Но иногда, когда я лечу пассажиром, когда штурвал не у меня в руках, мне кажется, что именно в этом полете мое летное везение закончится...
Общество
«Меч-рыба» наносит удар под водой
[b]Последний поход [/b][i]8 марта 1968 года советская ракетная подводная лодка К-129, по американской классификации «Гольф-II», не вышла на связь. Такое изредка случалось. В этом еще не было ничего катастрофического — в море порой складывалась непредвиденная ситуация: лодка могла оказаться вблизи кораблей потенциального противника, а потому, избегая обнаружения, обязана была хранить радиомолчание. Но когда подлодка не ответила и на контрольную радиограмму 10 марта, в штабе Тихоокеанского флота поняли, что случилось что-то непредвиденное. Командование организовало поиск. В море вышли надводные корабли, вылетели самолеты.Командир 29-й дивизии подводных лодок, куда входила и К-129, контр-адмирал [b]Виктор Дыгало [/b]на другой субмарине пошел по маршруту исчезнувшего ракетоносца. Шли почти строго на юго-восток, повторяя маршрут К-129 и пытаясь найти хоть что-то, что пролило бы свет на тайну исчезновения подводного корабля.Но ничего — ни обломков, ни других характерных признаков катастрофы: соляры или масла — на поверхности обнаружено не было.[/i]Уже почти не было сомнений, что советская ракетная подводная лодка проекта 629-А с тремя баллистическими ракетами и ядерным оружием на борту навсегда осталась где-то в морских глубинах.Адмирал понимал: ничто на Земле так не умеет хранить тайны, как море... Тогда, вглядываясь в синюю гладь воды, он пытался разобраться в происшедшем. Комдив прекрасно знал, что и лодка, и экипаж были полностью готовы к выполнению боевого патрулирования, и в то, что всей команды — командира лодки Владимира Кобзаря, офицеров и многих матросов которой он хорошо знал,— уже нет в живых, не верилось.Но после того как в назначенный срок, 5 мая, К-129 не вернулась на базу, в гибели ее уже не оставалось сомнений.В эти дни вспоминались прошедшая жизнь, служба с однополчанами и лица тех ребят, которых он больше уже никогда не увидит. А еще он думал о том, что ему придется написать 98 похоронок родным и близким людей, которых знал и в которых верил. Мысль, точно по волнам, скользнула вглубь, в далекий отсюда большой приморский город.[b]Дорога под воду [/b]...Одесса жила морем. На Привозе, как и во времена Гаврика и Пети, торговали скумбрией, кефалью и бычками, а бравые краснофлотцы гуляли по широким бульварам, и мальчишки с завистью глядели на их ладную и красивую форму. Ах, эта чудная, замечательная морская форма...Ананий Дыгало работал официантом, а по характеру был человеком крутым. Решений своих не менял. А поскольку младший из трех сыновей, Виктор, хорошо рисовал, то и принято было решение, что после 7-го класса он пойдет в художественное училище.Виктор пошел. Ходил на занятия с мольбертом под мышкой, но однажды не удержался и забрал документы и сдал их в ОВМСШ № 6 — Одесскую военно-морскую школу. Мечталось о дальних походах, а тут еще и штаны совсем поистрепались, а у учеников этой школы были такие замечательные клеша! И ничего, что вместо ленточек на бескозырках у учеников школы были всего лишь банты, море было рядом — коснись рукой — вот оно.Но сказать отцу о том, что бросил художку, было страшно. И вот как-то велели всем забрать домой форму, а утром явиться в ней. Так вот и предстал перед отцом. Тот оглядел его, как Тарас Бульба сыновей, помолчал, а потом махнул рукой: — Думал, ты Айвазовским станешь, но вдруг адмирал Нахимов из тебя получится? Насчет Нахимова отец немного промахнулся, а вот насчет адмирала в буквальном смысле как в воду глядел.Так Виктор Дыгало получил отцовское благословение на морскую судьбу. Это было в сороковом, а через год началась война. Десятки немецких и румынских дивизий навалились тогда на Одессу. Гарнизон и весь город сражались героически.200 километров траншей и эскарпов выкопали и построили тогда курсанты одесских училищ. Но врагов было в десятки раз больше. Курсантов эвакуировали. Присягу молодой краснофлотец принял только в сорок втором. Потом фронт, постоянное движение вдоль линии огня в попытках заткнуть свежей бригадой морской пехоты двадцатикилометровую дыру.Затем заполненные водой чуть ли не по грудь окопы и бомба, угодившая прямо в траншею. Виктору перебило ногу. Пока добрался до госпиталя № 1991, началась гангрена.«Дяденька, не отрезайте!» — взмолился молодой боец.Доктор помотал головой, потом промолвил: «Ладно, попробую».Так он три часа «пробовал». Когда раненый пришел в себя, думал — отрезали. Потянулся — есть нога! Чудный врач оказался этот доктор Ольшанский. Он своего пациента «цыганком» прозвал. Позже Дыгало приезжал к нему, адмиралом был, а Ольшанский, завидев гостя, всегда кричал жене: «Цыганский табор приехал!».Потом, уже после войны, была служба на подводном флоте. Был переход его лодки из Балтийского в Белое море по Беломоро-Балтийскому каналу, когда с субмарины сняли все, что возможно, подняли корпус на понтоны да так и провели по всему пути, минуя многочисленные шлюзы. Затем, уже своим ходом, Северным морским путем — на Камчатку, в состав Тихоокеанского флота. А вскоре его новую лодку направили на ремонт. Только прибыв по назначению, Виктор Дыгало понял, зачем их направили на судоремонтный завод, — лодка подлежала модернизации. На ней решено было установить только что созданный ракетный комплекс из двух ракет с ядерными боеголовками. Модернизировали долго.Пришлось вызывать специалистов с материка. Но в конце концов лодку во второй раз спустили на воду.[b]Звезды на погонах [/b]Но вскоре случилось ЧП. В то время как командир субмарины был в командировке, на лодке случился пожар. Старпом, отвечавший в отсутствие командира за порядок на корабле, перепугался и на вопрос залетного начальника из Москвы, кто командует кораблем, назвал фамилию Дыгало. В Москву полетела телеграмма о том, что единственная на Тихоокеанском флоте ракетная подводная лодка выведена из строя.Ответ из Главного штаба ВМФ не заставил себя долго ждать — командира разжаловали из капитана второго ранга в капитаны третьего. Поармейски — из подполковников в майоры.Но уже через год у разжалованного капитана появился шанс отличиться. В октябре 1959 года после визита в Китай во Владивосток заехал Н. С.Хрущев. И решил тогдашний Первый секретарь ЦК и Председатель Совета Министров оценить боевые возможности нового оружия. В 9.30 пришел эсминец с начальством на борту. Перед командиром лодки — сам Хрущев, первый секретарь Хабаровского крайкома КПСС В. Чернышев, главнокомандующий ВМФ СССР адмирал флота Советского Союза С. Г.Горшков, командующий Тихоокеанским флотом адмирал В. И. Фокин.Хрущев поглядел на часы и спросил: — Каков распорядок на кораблях? — В час — обед, потом адмиральский час, — доложил Фокин.— Ну так и не будем нарушать распорядок. В двенадцать — стрельбы.И только хотел было командир лодки раскрыть рот, чтобы объяснить главе партии и правительства, что в эти сроки никак не уложиться, потому что только на выход из бухты в открытое море около часа нужно, да еще потом, по правилам стрельбы ракетой Р-11ФМ, лодка три часа должна идти строго определенным курсом на цель, чтобы все рассчитать и отладить очень капризную систему наведения, как увидел, что Горшков ему из-за спины кулак показывает: «Молчи!». Да еще приказывает готовить к пуску две ракеты.Одним словом, обрубили они тогда швартовы и — полный вперед.Вышли в море, легли на боевой курс, в три раза быстрее норматива рассчитали параметры пуска. Всего пятнадцать минут, как легли на курс, а уже надо готовиться к пуску. Тут прибежал бледный командир боевой части (БЧ-2) Бардинов и зашептал: — Так же нельзя, я в журнал запишу! — Записывай, что хочешь, но чтоб в двенадцать ноль-ноль ракета ушла со стола! Вскоре лодка всплыла. Открылась шахта, вместе с пусковым столом поднялась ракета. Кабельтовых в пяти от лодки покачивался эсминец с начальством. Оттуда сигнал: «Старт разрешаю». И ракета пошла. Лодка срочно погрузилась, как бы уклоняясь от возможного ответного удара. Затем опять вышла на поверхность. На эсминце взлетел сигнал: «Добро. Флагман одобряет ваши действия».И через секунду: «Следовать за мной». Часа через полтора подошли к назначенному пирсу, и к Дыгало подбежал взволнованный командир эсминца: «О! Виктор! Ракета попала в цель. Прямо в щит! Никита Сергеевич прямо на палубе в пляс пустился, когда ему это сообщили. Сжал кулак и стал трясти над головой, а потом пониже спины постучал, приговаривая: «Вот где они у меня сейчас!».Видать президента Дуайта Эйзенхауэра и иже с ним имел в виду».Вариант такой был один на миллион. У наших ракет тогда нормальное отклонение при стрельбах было в восемь километров. И это считалось хорошим результатом. Головка-то мегатонная, все равно все в округе уничтожит. А тут моряки считай при нарушении всех правил ракетной стрельбы (а куда было деваться?) с ходу прямехонько в сам щит попали. В клочья его разнесли.А ведь ракета летела по инерции.Никакого самонаведения тогда в помине не было! Тут же Хрущев на радостях приказал присвоить ему следующее звание, и когда явился командир по вызову на прием, где собрались все приехавшие и местные шишки, Хрущев подошел к нему, держа в руках погоны капитана второго ранга.Спросил: «У вас на флоте как положено: сначала выпить или погоны вручить?». «Погоны», — услышал в ответ. Протянул Хрущев погоны и налил водки. Выпили. «Да ты не стесняйся, — говорит, — проходи к столу. Закусывай». А там такого наворочено, чего во второй раз новоиспеченный капитан второго ранга в жизни не видел. Только отказался он. Публика больно звездная и в прямом, и в переносном смысле. Да и мысль в голове вертелась, что на лодке канистра со спиртом и консервов ящик, и свои ребята ждут. Одним словом, прошлое разжалование было забыто, и в приказе значилось: «Присвоить в порядке восстановления».А еще как-то раз отправили дизельную лодку в плавание через экватор к южной оконечности Латинской Америки. Вода за бортом плюс двадцать пять. В моторном отделении — все семьдесят. Матросы в обморок падали. Немцы-то еще в войну на свои океанские лодки кондиционеры ставили, а у нас парилка да и только. И тогда устроили на корабле праздник Нептуна. Сам командир дивизии в морское божество обрядился, как положено, с трезубцем, водорослями морскими, одним словом, всеми прибамбасами. Одного матроса обрядили в супругу властителя морских глубин, другого — в его сына Тритона, да так и прошествовали по всем отсекам, смеясь и озорничая. Зато когда вернулась лодка из изнурительнейшего похода, выстроился экипаж на палубе, и командующий флотом спросил у одного из матросов, который показался ему еще бледнее остальных: «Ну как, тяжело было?». Тот улыбнулся и ответил: «Терпимо. С нами комдив был, а с ним и помирать весело!». Разве такое забывается...[b]Кто потопил К-129? [/b]...Но тогда, в мае 1968-го, он написал 98 похоронок на весь экипаж К-129 и слег с инфарктом. После той катастрофы в послужной список его попала запись о неполном служебном соответствии.Правительственная комиссия выдвинула сразу несколько версий происшедшего: — провал на запредельную глубину из-за внезапного поступления больших масс забортной воды через неисправную газовую или воздушную заглушку устройства для работы двигателя под водой (РПД); — повреждение прочного корпуса подводной лодки от взрыва гремучего газа в отсеке при зарядке аккумуляторной батареи из-за превышения допустимой концентрации водорода; — таранный удар надводного корабля в условиях пониженной видимости; — столкновение с другой подводной лодкой в подводном положении.Недавно по телевидению во второй раз был показан фильм Евгения Киселева «Тайна гибели К-129». Но, как ни странно, ни тогдашнему командующему Тихоокеанским флотом Н. Н. Амелько, ни одному из главных участников тех событий, командиру дивизии, в состав которой входила К-129, Виктору Ананьевичу Дыгало, в нем фактически не нашлось места...[b]— Виктор Ананьевич, что, по-вашему, произошло на самом деле с лодкой? Из фильма явствует, что произошел взрыв аккумуляторных батарей.[/b]— Да ничего из этого фильма не явствует. В нем заранее была выбрана одна-единственная версия. Причем именно та версия, которая устраивала американскую сторону. Могу вам сказать одно: за все время существования подводных лодок не было ни одного случая, чтобы лодка не вернулась на базу из-за взрыва аккумуляторных батарей. Я нисколько не сомневаюсь, что фильм этот преследует одну-единственную задачу — как можно ярче показать возможности США в области технологий, в частности судоподъема. И в этом смысле он свою задачу выполнил с лихвой. Так что вовсе не тайна гибели лодки интересует авторов.Сама тайна полностью осталась за кадром ленты.[b]— Значит, вы придерживаетесь другой версии? [/b]— Версий много. В том числе и такая: в надводном положении лодку протаранило какое-то судно. Однако и она не выдерживает критики. На фотографиях лежащей на дне К-129 отчетливо видно, что у нее опущены все выдвижные устройства. В том числе радиолокатор и РДП. К тому же люки наглухо задраены. Следовательно, лодка была в подводном положении.[b]— Так что же, по-вашему, произошло с К-129? [/b]— По данным нашей разведки, через несколько дней после исчезновения нашей лодки в японский порт Йокосука на одну из передовых баз ВМС США с сильно поврежденной рубкой зашла атомная подводная лодка США «Суордфиш» — в переводе «Меч-рыба» — и стала на аварийный ремонт под завесой глубокой секретности. Повреждения лодки были настолько сильны, что в течение последующих почти полутора лет она не отмечалась в разведсводках как несущая боевое патрулирование. Кстати, лодка «Суордфиш» пришла в Йокосуку именно за тот отрезок времени, который ей понадобился бы, чтобы дойти от места гибели К-129 до ближайшей базы. Напрашивается вывод о том, что именно «Суордфиш» стала причиной гибели К-129. Скорее всего, дело происходило так: американская подлодка маневрировала вблизи нашей, они как бы играли друг с другом в кошки-мышки. Такое часто случается. Столкновение могло произойти в результате поворота К129. Ее новый курс не был своевременно определен на «Суордфиш». В последний момент американцы попытались уклониться от столкновения, уйти на глубину, но было поздно: острой рубкой «Суордфиш» ударила между вторым и третьим отсеками К-129. В образовавшуюся пробоину хлынула вода, и наша лодка камнем пошла вниз.[b]— Итак, вы полагаете, что «Меч-рыба» оправдала свое мрачное название, а столкновение, конечно, непреднамеренное, произошло в результате неудачных маневров американской субмарины. Но этот вывод вы делаете на основании, как бы сказал юрист, лишь двух «косвенных улик»: сильно поврежденной рубки «Суордфиш» и предполагаемого времени ее прихода в Йокосуку от места предполагаемого же столкновения.[/b]— Есть один очень важный фактор, которому до сих пор не уделено должного внимания. На многочисленных фотографиях погибшей К-129 отчетливо видно, что лодка лежит на каменистом грунте на глубине 5700 метров, чуть наклонясь на левый борт, но в корпусе между вторым и третьим отсеками четко видна узкая глубокая пробоина, как от удара огромным топором. А надо знать, что у атомных подлодок США есть одна особенность — высокое и узкое, как лезвие топора, ограждение боевой рубки. Убежден, что этим самым топором «Суордфиш» и перерубила нашу лодку. Но самое главное даже не в этом.После того как наши поисковые работы прекратились, к месту гибели К-129 довольно точно вышла американская атомная подводная лодка «Хэлибат», оборудованная специальными подводными аппаратами для поиска затонувших на большой глубине объектов. А это могло значить только одно — флот США и ЦРУ знали точные координаты места гибели нашего подводного корабля. А источником столь точной информации могла быть только лодка, сама участвовавшая в столкновении.[b]Сверхсекретная операция «Дженнифер» — Погодите, Виктор Ананьевич, но какое американцы имели право разыскивать и исследовать нашу подводную лодку?! Даже затонувшая, она принадлежала нашей стране.[/b]— Дело, конечно, происходило в нейтральных водах. Но если бы мы заявили о гибели подлодки и обозначили примерный район ее нахождения в Извещении мореплавателям, никто бы не посмел к ней сунуться. Но в те годы Советский Союз никогда не сообщал публично ни о трагических событиях в стране, ни тем более о гибели военных кораблей. Этим и воспользовались американцы. Не забывайте, шла «холодная война». Именно поэтому в головах адмиралов и генералов ЦРУ и созрела идея поднять нашу лодку, чтобы узнать секреты нашей ядерной технологии. Ведь на борту находились самые современные по тем временам ракеты с ядерными боеголовками и две торпеды со специальными боевыми частями.[b]— Вы говорите о том, что точные координаты американцы могли узнать только от лодки, участвовавшей в столкновении. Но позже, когда операция «Дженнифер» стала общеизвестна, США утверждали, что определили координаты К129 по данным системы подводной разведки и наблюдения SOSUS, которая зафиксировала шум ее гибели.[/b]— Ерунда это, ребята. Когда в мае того же шестьдесят восьмого года в Атлантическом океане погибла американская подводная лодка «Скорпион», шум разрушавшегося корпуса лодки зафиксировала все та же система SOSUS, однако акватория места гибели была определена квадратом со сторонами в сто миль. «Скорпион» искали три месяца, и в поисках принимали участие сорок кораблей и пятьдесят самолетов. Вот какова была точность SOSUS! [b]— Как вы думаете, когда у них родилась идея тайного подъема нашей подводной лодки, известная теперь как операция «Дженнифер»? [/b]— Не знаю. Но, надо сказать, операцию они провели впечатляюще. Разработку огромного специального судна, которое позже получило название «Гломар Эксплорер», поручили миллиардеру Говарду Хьюзу. В корабле было настоящее «двойное дно» — невидимый снаружи огромный бассейн, который мог вместить в себя целиком всю К-129. Операция потребовала затрат в четыреста миллионов долларов. В современных ценах это намного больше миллиарда. Для конспирации они объявили это судно новейшей морской буровой платформой, которая должна была добывать полезные ископаемые со дна моря. Причем дезинформация была поставлена столь профессионально, что многие компании стали разрабатывать подобные суда для разведки шельфа, чтобы не отстать от компании Хьюза. И все-таки сведения об этом секретнейшем проекте просочились в печать. Причем самым курьезным образом. В служебные помещения миллиардера Хьюза проникли профессиональные взломщики, но когда вскрыли сейф, вместо ожидаемых миллионов наткнулись на бумаги. Полагая, что те представляют немалую ценность, они похитили их и попытались продать ЦРУ. ЦРУ отказалось торговаться, опасаясь вызвать ажиотаж и желая спустить дело на тормозах. Вот тогда-то некоторые сведения из рук взломщиков и просочились в прессу. Но это было уже после попытки подъема К-129.[b]— Насколько можно понять из фильма, эта попытка оказалась не совсем удачной.[/b]— По американским сведениям, при подъеме лодки (операция проводилась в июне—августе 1974 года) обломился один из захватов, лодка переломилась, и та ее часть, где были ракеты, вновь ушла на дно. Но они вполне могли и слукавить. Зачем раскрывать тайну? Известно только, что они по нашим морским обычаям захоронили тела пяти матросов и офицера, которые удалось поднять, и в девяносто втором году тогдашний глава ЦРУ Роберт Гейтс передал пленку с записью захоронения коллегам в России. Несколько лет назад первый заместитель главкома ВМФ И. В. Касатонов проводил «круглый стол» с американскими сенаторами, в числе которых было несколько бывших адмиралов. Я выступал на этом «круглом столе» именно с сообщением о судьбе К-129. Один из американских адмиралов обещал помочь разобраться в вопросе. Я долго ждал сообщения от него, а потом написал ему письмо с напоминанием о его обещании.[b]— И вы получили от него ответ? [/b]— Получил, и довольно интересный: он сообщал, что в момент катастрофы американская подлодка находилась в 300 милях от К-129. Однако значительно интереснее была приписка о том, что американская сторона хотела бы узнать о судьбе американских летчиков, сбитых во Вьетнаме и якобы исчезнувших в советских лагерях. Похоже было на предложение обменять одну тайну на другую....[b]— И последний вопрос: в фильме говорилось, что при катастрофе одна из ядерных ракет, или торпед, могла выпасть и теперь представляет собой угрозу.[/b]— Несерьезно все это. Так, чтобы страху, драматизма нагнать, сказано. Да вы даже поврежденную лодку поставьте на попа, трясите ее — ничего не выпадет. Такая там система защиты. А если даже выпадет (допустим такое для людей с очень богатой фантазией), ты ее хоть кувалдой колоти — ничего не произойдет. Ее же очень умные и ответственные люди проектировали.И безопасность зарядов стояла на первом месте....В декабре прошлого года президент России наградил всех членов экипажа К-129 орденом Мужества. Посмертно. Часть наград передана семьям погибших. Поиски остальных семей продолжаются. Но где бы они ни были, они все еще хотят знать правду о трагедии корабля. И эта статья — попытка рассказать эту правду.[b]НА ФОТО:[/b][i]В мае 1968-го контр-адмирал Виктор Ананьевич Дыгало написал 98 похоронок на весь экипаж К-129 и слег с инфарктом[b]Координаты гибели К-129: [/b]40о08’ Северной широты, 179о37’ Восточной долготы [/i]
Общество
Дважды Адмирал Флота Советского Союза
[i]Он трижды был контр-адмиралом, дважды вице-адмиралом, также дважды Адмиралом Флота Советского Союза. В отставку его, разжалованного, отправили в звании вице-адмирала.После его смерти несколько лет на его могильной плите не было надписи о звании.Указывалось лишь то, что [b]Николай Герасимович Кузнецов [/b]был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. И только спустя много лет, в восьмидесятые годы, при М. С. Горбачеве, его посмертно восстановили в звании, на надгробье появилась надпись «Адмирал Флота Советского Союза».[/i]Он родился на севере, в глухой деревне Медведки, на берегу реки Ухтомки, впадающей в Северную Двину. И разве мог кто предположить тогда, что, в общем-то, совершенно «сухопутный» мальчишка, если не считать соседства с рекой, станет самым знаменитым советским флотоводцем.Взлет его был действительно фантастическим. Он начал с трех классов начальной школы, а уже в 1926 году с отличием окончил Высшее военно-морское училище им. М. В. Фрунзе.Служба на корабле сначала старпомом, затем командование крейсером «Червона Украина» на Черном море, который вскоре сделал лучшим во флоте, работа военно-морским советником в республиканской Испании во время гражданской войны, командование Тихоокеанским флотом и в тридцать пять вдруг взлет до Наркома ВМФ СССР.Это было тревожное время. Германия уже поглотила Австрию, подмяла под себя Чехословакию, фашистская Италия развязала войну против Албании. В Испании фалангисты, поддерживаемые странами «оси», вытесняли республиканцев к французской границе. В воздухе явно пахло новой мировой войной.Именно в это время во главе флота стал один из самых молодых наркомов — адмирал Николай Герасимович Кузнецов....А война была уже на пороге. Несмотря на Пакт о ненападении между СССР и Германией, наиболее дальновидным из советских руководителей становилось ясным, что именно нацистская Германия является врагом № 1. В те годы наш флот был слабее германского. В стране была принята большая программа создания действительно мощного надводного и подводного флота. Закладывались новые крейсера, линкоры типа «Советский Союз», новые подводные лодки и эсминцы. Однако на все это нужны были годы и годы, а война уже стучалась в наши двери.Вернемся в самый канун начала войны. Вечер 21 июня 1941 года. В 20.00 к наркому Кузнецову пришел только что прибывший из Берлина военно-морской атташе М. А. Воронцов. Николай Герасимович позже вспоминал: «...В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии.Повторил: нападения надо ждать с часа на час.— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.— Это война! — ответил он без колебаний...» И тогда Н. Г. Кузнецов фактически на свой страх и риск принял решение о приведении флота в самую высокую боевую готовность. Готовность № 2 была объявлена им еще два дня назад.Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01.15 22 июня 1941 года. Если бы на следующее утро не началась война, неизвестно, вернее, очень даже известно, чем могла закончиться карьера адмирала.Его непременно обвинили бы в паникерстве, в провокационных приготовлениях, быть может, даже в трусости, хотя именно для того, чтобы самостоятельно принять такое решение, необходимо было великое личное мужество.И война началась. В 3 часа 7 минут немецкие бомбардировщики бомбили Севастополь, но на флоте их уже ждали. Еще несколько строк из воспоминаний Н. Г. Кузнецова: «...Немецкие самолеты подходили к Севастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожекторы, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолетов загорелось и начало падать. Другие торопились сбросить свой груз. У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможность выйти в море. Противнику это не удалось.Мины упали не на фарватер, а на берег. Часть попала в город и взорвалась там, разрушая дома, вызывая пожары и убивая людей.Мины спускались на парашютах, и многие жители думали, что это выбрасывается воздушный десант. В темноте принять мины за солдат было немудрено. Невооруженные севастопольцы, женщины и даже дети бросились к месту приземления, чтобы схватить фашистов. Но мины взрывались, и число жертв росло. Однако налет был отбит, и рассвет 22 июня Севастополь встретил во всеоружии, ощетинившись орудиями, которые смотрели в небо и в море».В те первые дни, когда немцам удалось уничтожить значительную часть нашей авиации и танков именно ударами с воздуха, наш флот не потерял ни одного боевого корабля.А еще через две с небольшим недели 1-й минно-торпедный полк морской авиации совершил первый ночной налет на Берлин. Наша армия отступала по всему фронту, а самолеты морской авиации Ил-4 (ДБ-3ф), стартовав с острова Эзель в Балтийском море, бомбили столицу рейха.Война потребовала огромного напряжения сил. Тысячи моряков пришли на помощь пехоте. «Черной смертью» за цвет одежды и несгибаемое мужество называли их немцы.Они воевали под своими морскими флагами, закусывая в атаке кончики лент на бескозырках, чтобы их не сорвало встречным ветром, не сбило шальной пулей. Запертые в Ленинграде корабли Балтийского флота огнем орудий помогали солдатам отражать атаки врага. И даже тяжело поврежденный бомбой линкор «Марат» бил по передовой из уцелевших орудий главного калибра.Нельзя рассказать о войне на море в одной небольшой публикации. Заметим лишь, что за эти годы наш флот под командованием Н. Г. Кузнецова уничтожил около 1 300 транспортов, более 1 200 боевых кораблей и вспомогательных судов противника. Авиация флота уничтожила до 5 000 самолетов врага. Флотами было высажено около 120 десантов с моря, в то время как противнику не удалось осуществить ни одного. Именно за эти боевые заслуги по окончании войны с Японией Н. Г. Кузнецов был удостоен звания Героя Советского Союза. К тому времени, по сути, специально для него было учреждено новое воинское звание — Адмирал Флота Советского Союза. Казалось, позиции наркома незыблемы.Но главный кремлевский крупье любил и умел тасовать колоду. Вскоре после окончания войны командовать Одесским военным округом, а на самом деле в южную ссылку, был отправлен легендарный маршал Г. К. Жуков. С Н. Г. Кузнецовым вождь поступил еще круче: через несколько лет после войны его и еще трех адмиралов Л. М. Галлера, В. А. Алафузова и Г. А. Степанова обвинили в передаче документации на парашютную торпеду союзникам. И как ни доказывали обвиняемые, что секрет этот был секретом Полишинеля, а данные о торпеде давно опубликованы в технических журналах, — приговор суда был суров: троих адмиралов осудили и посадили, а самого Кузнецова разжаловали в контр-адмиралы. Позже их реабилитировали, но адмирал Л. М. Галлер так и умер в тюрьме.Но и после этого Кузнецов не обозлился на мир, а поехал на Дальний Восток к новому месту службы. Авторитет его на флоте был так высок, что вскоре опального адмирала опять затребовали в столицу. Здесь не могли обойтись без него.Одного хозяина в Кремле сменил другой. Вернулся в столицу и Г. К. Жуков, ставший через некоторое время министром обороны. Но в последние годы отношения его с Кузнецовым не заладились. Сейчас трудно судить, что тому было причиной. Кузнецов обладал на флоте таким же авторитетом, что и Жуков в армии. Быть может, это вызывало у Жукова ревность. Он, впрочем, вполне заслуженно считал себя первым военным страны. Или раздражало прославленного маршала то, что уж очень настойчиво Н. Г. Кузнецов отстаивал интересы флота, как считал министр, в ущерб интересам армии. К тому же строптивого адмирала сильно недолюбливал Н. С. Хрущев, который имел собственную «концепцию» строительства флота. Нужен был только повод. И он подвернулся.29 октября в 01 ч. 30 мин. 48,5 сек. (запись из вахтенного журнала)1955 года на рейде Севастополя внезапно взорвался и через 2 ч. 45 мин. опрокинулся и затонул линейный корабль Черноморского флота «Новороссийск». В момент взрыва погибли около 200 моряков, еще более 400 так и остались заживо погребенными в корпусе перевернувшегося корабля. К тому времени Главком уже несколько месяцев болел, но тем, кто искал повод для того, чтобы избавиться от строптивого адмирала, до этого не было дела. Правительственная комиссия пришла к выводу, что главной причиной трагедии могла быть необезвреженная донная мина, оставшаяся еще со времен войны.Впрочем, не исключалась и возможность диверсии. Дело в том, что корабль, носивший имя «Новороссийск», долгое время назывался совсем иначе. Это был старый, спущенный на воду еще до первой мировой войны, а перед второй мировой модернизированный итальянский линкор «Джулио Чезаре» («Юлий Цезарь»), в 1949 году переданный нам по репарациям в качестве компенсации за понесенные в войне потери.Ходили упорные слухи, что это была диверсия итальянских подводных пловцов, которыми во время войны командовал князь Джулио Боргезе.Тайна гибели линкора так до сих пор и не раскрыта. А вот то, что виновным «оказался» Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов, — давно ни для кого не секрет.Как вспоминал легендарный флотоводец, в начале 1956 года его вызвал Г. К. Жуков и «в течение пяти— семи минут, в грубой форме» заявил, что на флотах он не пользуется никаким авторитетом, что он снимается с должности и понижается в звании до вице-адмирала без права восстановления...Примечательно, что осенью 1957го сам Г. К. Жуков был отправлен Н. С. Хрущевым в отставку почти с теми же формулировками. В Кремле обретал силу новый тасователь колоды...В отставку его отправили в звании вице-адмирала. Жизнь очень сурово обошлась с ним, но он никогда не жаловался, мужественно принимая и взлеты, и падения, которые ему уготовила судьба. Он написал несколько книг, которые и сейчас читаются с огромным интересом, так как это рассказ человека, который был свидетелем великих исторических событий.Сегодня просторы мирового океана бороздит гордость нашего флота — авианосец (будем называть этот корабль тем, чем он является на самом деле) «Адмирал флота Николай Кузнецов». Сначала он назывался «Тбилиси», затем — «Леонид Брежнев», и только с третьей попытки корабль получил то имя, которое должен был носить с момента закладки....На могиле адмирала на Новодевичьем кладбище через много лет после смерти было выбито посмертно же восстановленное его воинское звание — Адмирал Флота Советского Союза, а в столице создан общественный фонд увековечения памяти адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова, которым руководит его сын Владимир....Завтра исполняется 95 лет со дня его рождения.
Общество
Последний герой бывшей страны
[i][b]...Номер его Звезды Героя Советского Союза — 11664, а ордена Ленина — 460776. Это последние номера высших отличий СССР. На них история обеих наград заканчивается. Он был последним из удостоенных этого звания. Указ о награждении был подписан 24 декабря 1991 года, а на следующий день страна перестала существовать. Президент одной страны ушел, президент России, вновь появившейся на карте, заявил, что он никого не награждал.Вручать знаки отличия оказалось некому...[/b][/i]Леонид Солодков родился в Луганске. Отец его, отслуживший семь лет в армии — после войны с демобилизацией не спешили, — расставшись наконец с военной службой и женившись, в 1958 году, когда сыну еще не было и года, решил поехать на комсомольскую стройку в город Волжский. Здесь и прошло детство Лени.Учился он легко и как ученик всегда был в числе лучших. Правда, характер имел заводной, за что ему нередко доставалось от преподавателей.По окончании школы без особого труда поступил в Обнинский филиал МИФИ, но института не окончил. Теперь он с улыбкой вспоминает это время: — Понимаешь, стал жить один, без родителей. Соблазнов куча. Увлекся спортом, да и девчонки мне всегда нравились. Молодой был, нетерпеливый...Одним словом, вскоре институт был заброшен. Экс-студент вернулся домой. А тут зачастили повестки из военкомата. Страна призывала молодого человека отдать долг Родине. Повестки приходили с угрожающей регулярностью, а тон их становился все строже и строже. И тогда он принял решение поступить в летное училище. Прямо над их домом часто проносились стремительные самолеты. Это влекло. Да и быть летчиком тогда было престижно.Однако отец, узнав о новой идее сына, категорически воспротивился его планам. «Я, говорит, за тебя семь лет в авиации отбарабанил!» Да и все в округе знали, что самолеты нередко бились.И тогда Леонид развернул газету, где были перечислены все военные училища страны, подумал и выбрал Ленинградское высшее военно-морское инженерное ордена Ленина училище им. Ф.Э. Дзержинского. В этом выборе значительную роль сыграли два фактора: первый — красивая морская форма, второй — то, что училище находилось в городе, в котором побывал когда-то в детстве и который произвел на него неизгладимое впечатление.Он поступил в водолазный класс.Отбор по всем параметрам был наистрожайший. Ничуть не слабее, чем у космонавтов. Здесь учиться ему понравилось. Он окончил курс в числе первых и получил квалификацию водолазного специалиста — высшую квалификацию в подводном деле.Получил и диплом инженера-судостроителя.— Да, Леонид, разброс широкий — то стремление в небеса, то под воду. Почему по земле-то ходить не хотелось? — Не знаю. Почему-то всегда тянуло в экстремальные ситуации. Испытать себя хотелось, наверно.— Ну хорошо, водолазный специалист — это общее название. А вот была специализация? — Мы проходили все дисциплины. Я просто решил стать спасателем.— А на диверсантов вас учили? — Разумеется. Кто-то пошел и по этой стезе. Все зависит от наклонностей человека.Он распределился на Черное море и стал служить на спасательном судне, обучая водолазному делу курсантов.— А были у вас критические ситуации? — Курсанты у меня не гибли, хотя вообще-то такие трагические случаи были.— А с вами самим что-то неординарное случалось? — Ну однажды прорвал костюм. Вода стала поступать внутрь.— Вы перепугались? — Да нет. Я уже был опытным подводником. Знал, что она займет часть объема примерно по грудь, а потом остановится. Ее не пустит оставшийся в скафандре воздух. Так меня и подняли наверх....Казалось бы, служба шла исправно, но какая-то необъяснимая сила тянула его на еще большую глубину. Он хорошо знал, что уже в семидесятые годы люди погружались на глубины в 160—170 метров. И это был далеко не предел.Главная опасность — это кессонная болезнь. Достаточно сказать, что, проработав час на глубине 60 метров, водолаз, чтобы не погибнуть, должен был подниматься на поверхность более суток, а если все это происходило на 160, то целых трое! Это казалось тупиком.Другая проблема, подстерегающая подводников при дыхании воздухом на глубине, — это азотное отравление. Человек становится как пьяный. Леонид со смехом вспоминает случай, когда один из курсантов, нарушив правила погружения и попав в такую ситуацию, вдруг завопил, что у него к заднице приклеилась русалка, а другой пытался перерубить шланг, приняв его за щупальца осьминога...Но наука не стояла на месте. Придумывались всевозможные дыхательные смеси, в состав которых входили кислород, гелий, азот, но полностью проблему решить так и не удалось. И тогда родилась идея создать специальные камеры (в принципе это был сильно усовершенствованный водолазный колокол), в которых можно было бы поднимать людей на поверхность под тем давлением, под которым они работали на глубине, и уже на поверхности постепенно выводить их из состояния «погруженности». Работы эти велись в городе Ломоносове под Ленинградом. И вот в 1986 году Солодкову удалось перевестись в этот институт.К тому времени здесь была построена специальная, единственная в мире установка, которая создавала все условия пребывания человека на сверхбольших глубинах... на суше. То есть в специальных отсеках создавались условия, при которых человек ощущал все то, что происходит с ним в темных глубинах мирового океана.Это был очень сложный и дорогостоящий комплекс. Специальная группа акванавтов начала работы с погружения на 100 метров продолжительностью 5—10—15 суток с коротким «прыжком» на 150 метров. Следующая группа начинала со 150 и совершала короткий «прыжок» на 200, и так далее. За состоянием здоровья испытателей следили лучшие медицинские силы страны. Но проблемы оставались. Внутри замкнутого пространства люди могли помочь себе только сами, потому что экстренная разгерметизация в случае оказания экстренной же помощи неминуемо привела бы к смерти экспериментаторов. В такой ситуации их не могло спасти никакое чудо. Даже космонавты, находившиеся высоко над Землей, могли бы в случае необходимости получить помощь гораздо раньше, чем люди, добровольно «замурованные» в комплексе, которых от нормальной для нас среды обитания отделяла всего-то толщина стен комплекса.Вскоре на стенде достигли глубины в 300 метров. Дальше — глубже.Затем еще одна ступень, потом еще одна. Осенью 1988 года пришла очередь Солодкова идти в комплекс.Всех шестерых, а именно таковым был состав команды, тщательнейшим образом обследовали. Затем медкомиссия дала «добро». В составе группы акванавтов 6 человек: командир, два врача и три опытнейших инструктора. Однако этот эксперимент отличался от остальных не только тем, что проводился в запредельных условиях — в условиях, соответствующих погружению на 450 метров, — такого еще не было, но и тем, что акванавтам предстояло провести в комплексе не 15, как обычно, а 25 суток! Рекорд, достойный разве только Книги Гиннесса. Им предстояло испытать новое водолазное оборудование, электрообогрев, телефонию, провести эксперименты по дыхательным смесям. Все это предстояло сделать в специальном бассейне, который был оборудован на комплексе и где давление воды также соответствовало проектной глубине погружения. То есть человек испытывал давление в 46 атмосфер! — Большинство проблем началось после отметки в триста метров. Совершенно пропали вкусовые ощущения. Меню у нас было первоклассное, но мы ощущали продукты только глазами, на вкус у них не было ни аромата, ни запаха. Постепенно в голове появлялась какая-то мешанина. Вообще психофизиологи считают, что на таких глубинах наблюдается потеря умственной деятельности на пятьдесят — девяносто процентов. Изменения в организме происходят буквально на молекулярном уровне. Дыхательная смесь — это два процента кислорода, один — азота, остальное — гелий. Нормальная температура в двадцать один градус. Стоит ей повыситься или понизиться хоть на полградуса и начинает бросать либо в жар, либо в холод. Если в дыхательной смеси кислорода чуть меньше нормы — апатия, чуть больше — дикая раздражительность, неестественный блеск в глазах. Суставы трещат. И боли! Но постепенно это проходит. Однако мы совершенно не понимали друг друга. Говоришь — какие-то булькающие звуки, тебе говорят — то же самое. Правда, с нами погружались двое, которые уже проходили эксперимент на глубине в четыреста. Они понимали друг друга.Через какое-то время и мы стали разбираться в том, кто кому что говорит. И все-таки даже врагу такого не пожелаешь...— Но что толкало на это? Это ж прямо мученичество какое-то...— Не знаю. Самолюбие скорее, гордость. Упрямство, может быть. И помочь тебе некому. Врачи сами выходили из строя. У одного из ребят кожа клочьями с ног сползла. К концу эксперимента нас в строю всего двое осталось. Воздух плотный. Ведешь рукой, а пальцы шевелятся, как под воду ладонь погрузил. Выдыхать сложнее, чем вдыхать. А надо снаряжение испытывать. Даже сейчас, как вспомню, нехорошо становится. Но есть в армии слово «надо». Надо лезть в треклятый бассейн. А там тебя, чуть что, как кипятком обдаст. А еще железку под водой пилить...Кровь берут. Из вены еще куда ни шло, а из пальца хоть клещами дави — не давится. Все мы датчиками облеплены, ну не знаю, как слепнями. А потом короткий прыжок на пятьсот! 12 часов работали. Чего там только не делали: тренажеры крутили, всякие тесты. Опять НСВД прихватил...— Что прихватил? — Да не я прихватил, а нас прихватило. НСВД — это нервный синдром высоких давлений. Что-то вроде психологического шока. Но из него выросло ощущение радости — мы первые! Мы смогли! И целый месяц выходили на поверхность. А как миновали отметку в сто метров, так все болячки стали зарастать. Представили меня к Герою, но дали орден Красного Знамени. Видно, решили наверху — не космонавты же. Какие они герои?! Ныряют, ну и пусть ныряют себе. И решил я демобилизоваться.Уже и документы подготовил. Но тут узнаю, что собирается команда на пятьсот. А желающих нету. Многие нашли причину, чтобы отказаться. А в водолазном деле святой закон: если человек по какой-либо причине не хочет идти под воду, нездоров, настроение плохое или предчувствие, никакой командир его послать не может. Это и на обычных глубинах так, а уж на запредельных... Пошел я к начальнику и говорю, что готов нырнуть, тот дал добро. Я в медкомиссию. А тут загвоздка. Дело в том, что у меня уже несколько лет одно ухо не слышало. И я врачей все время обманывал. Такую систему распознавания врачебных подвохов изобрел, что комар носа не подточит. А перед демобилизацией взял и заявил, что ухо не слышит. Проверили — точно не слышит. И представляете, опять заявляюсь и прошу. Еле уломал их. Даже расписку написал, что под мою ответственность. Собрал группу, и пошли вниз: я, двое врачей — Сергей Ганенко и Александр Бойцов — и три инструктора-водолаза: Егор Крупа, Виктор Разумович и Петр Федорчук.На этот раз привычнее было. К тому же со мной напарник был, с которым мы в прошлый раз ходили, Егор Крупа. Только началось погружение — треть, а у нас ЧП. Человек прямо на наших глазах распух. В чем дело, никто понять не может. А за нами всякие медицинские светила следили. Вообще на наше «отслеживание» очередь стояла из профессоров и академиков. Выясняли, выясняли.Хоть эксперимент прерывай. Наконец один мудрый доктор сказал: да это аллергия. И точно, оказалась аллергия на мед. Никогда не было ее, а в этих условиях ее как прорвало. Со здоровьем вообще жуткое дело: при таких давлениях, извините за подробности, всякая гадость в нас росла. Порой изо всех щелей выворачивало. Как-то я сам полностью вырубился. Чувствую, совсем невмоготу.Кричу врачу: «Саня! Умираю!» Он сует мне какое-то лекарство, а сам еле на ногах стоит. Выпил я лекарство и провалился в никуда. Потом открываю глаза и не могу понять: я уже на земле или в раю? Больше суток в полной отключке был. К обеду отошел. Потом другой отключился на двое суток, потом еще один на несколько дней. Когда доктора вырубались — это еще ничего, но когда водолаз — дело худо, кому-то надо было его работу делать. Да и уборка каждые три-четыре часа — иначе нельзя. Но дело сделали. Пятнадцать суток на полукилометре! И опять месяц выходили.Опять представили на Героя. А это начало девяносто первого. Весь мир о наших достижениях трубит, а у нас — как ничего. Несколько месяцев прошло. В августе ГКЧП. Никому ни до чего нет дела. Потом сообщают, что Указ на столе у Горбачева. И опять тишина.Вдруг двадцать пятого декабря звонок из Москвы: ребята знакомые сообщают, что накануне, в последний день работы, Горбачев два указа подписал — о присвоении Алле Борисовне звания «Народная артистка СССР» и мне — Героя. Я не поверил.Тем более никто не вызывает. Да и страна уже другая. Не то Россия, не то СНГ. Как выяснилось, и наградуто вручать мне некому. Один президент ушел, другой отнекивается: дескать, я не награждал, кто награждал, пусть тот и вручает. В общем, пошла канитель. И вдруг где-то после десятого января... а! точно! — тринадцатого, прилетает парнишка с пакетом домой, я как раз в филиал, к смежникам ездил, и давай тараторить: собирайся в Москву награду получать. Собрался, купил у «жучка» на вокзале билет в СВ, на вокзале встретили. Проводили в штаб, несколько раз проинструктировали и повезли в Министерство обороны, то, что на Арбате. Там генералов видимо-невидимо. Сияние звезд больше, чем на небе. И тут я. Капитан третьего ранга. Тридцать три года мне тогда было. Мальчишка.Собрались все в зале, выходит маршал Шапошников, он был тогда, если не ошибаюсь, командующим вооруженными силами стран СНГ, и говорит что-то в таком роде: «Товарищи, прежде чем начать наше заседание, хочу сообщить, что, несмотря на разброд и шатания, есть люди, которые достойно выполняют свой долг...» и так далее. Потом пригласили меня. Маршал вручил мне Звезду и орден. Я открыл было рот, чтобы ответить по уставу: «Служу Советскому Союзу». Да осекся. Что делать?! СССР уже нет. Российской фразы еще нет. Так я сказал просто: «Спасибо, Евгений Иванович!» и ушел.А в девяносто четвертом демобилизовался...Мы разговаривали с Леонидом Михайловичем Солодковым в день, когда отмечался его профессиональный праздник — День Военно-Морского Флота. Он специально назначил нам встречу пораньше, чтобы во второй половине дня пойти к друзьям.— А награды наденете? — Да нет. Я вообще без формы пойду. Мы там наверняка выпьем.Придется домой возвращаться, а зачем людям видеть морского офицера навеселе? Пусть и офицера в запасе...
Общество
Сороковые, роковые...
[b]Ситуация на фронте в начале октября сорок первого складывалась трагически. После окружения наших армий под Вязьмой дорога на Москву оказалась для немцев открытой. Именно в эти дни Верховный главнокомандующий позвонил в Ленинград генералу армии Георгию Константиновичу Жукову, успевшему к тому времени стабилизировать положение на подступах к северной столице, и попросил взять на себя управление Западным фронтом.[/b][i]Самый опасный удар в те дни немцы наносили с северо-запада, со стороны Юхнова. Жуков выехал на фронт. И здесь почти случайно обнаружил целую танковую бригаду. Именно ее он поставил заслоном против танковых колонн генерала Гота, подперев танкистов курсантами двух подольских училищ — пехотного и артиллерийского. Но даже человеку невоенному было ясно, что намертво остановить немцев такими силами невозможно.По всем правилам ведения военных действий, необходимо было создавать новую, глубоко эшелонированную линию обороны.Но правила правилами, а война — войной. Сил и средств не было. Приходилось просто латать дыры в разваливающейся системе обороны столицы. Необходимо было выиграть время. Именно в силу этих причин утром 6 октября в лагере под Солнечногорском был поднят по тревоге сводный курсантский полк Московского пехотного училища имени Верховного Совета РСФСР — кремлевцы. Их было 1350 человек.Шли пешком до Клина, потом до Волоколамска, далее до села Суворово. Полк был трехбатальонного состава, и один батальон, в котором служил Абрам Ефимович Львов, был переброшен под Ярополец. Небольшой городок, известный, пожалуй, только тем, что здесь находилось имение матери Натальи Гончаровой, жены Александра Сергеевича Пушкина....Абраму Ефимовичу двадцать второго января исполняется восемьдесят пять. Он сидит напротив меня и курит сигареты одну за другой. Я курю не меньше, а потому разговор у нас получается: не надо прерывать беседу, чтобы выскочить на балкон и торопливо сделать пару-тройку коротких жадных затяжек.[/i][b]— Абрам Ефимович, как вы попали в кремлевские курсанты? Вы что, с детства мечтали быть военным? [/b]— Нет, мой генерал. (Это у моего визави такая веселая манера общаться с собеседником.) Я учился в обычном институте, который назывался Московский институт электрификации и механизации сельского хозяйства имени Вячеслава Михайловича Молотова. Вообще-то раньше это был факультет Тимирязевки, а потом он превратился в институт.[b]— И когда вы поступили?[/b] — В тридцать восьмом.[b]— Значит, в сорок первом...[/b]— Как раз перешел на четвертый курс. А с четвертого курса студентов на фронтне брали. У нас была броня. Так, кажется, это называлось. Но уже на следующий день после начала войны я пошел в райком партии с просьбой направить меня на фронт. Я ведь комсомольцем был. Мы все были патриоты. Я и сейчас патриот и не понимаю некоторых нынешних веяний. Разве можно жить в стране и ругать ее? Гадко это. Ну да не об этом речь.[b]— И что, вас взяли на фронт?[/b] — Направили в создававшуюся ополченскую дивизию. Вернее, сначала направили на обучение. Расположились мы под Солнечногорском, за озером Сенеж. Прекрасные, должен вам, мой генерал, сказать места. Прошло около месяца, и вдруг общее построение. Зачитывают список.Считай — почти две роты набралось. В том числе называют и мою фамилию. Построили нас, и — шагом марш! Оказывается, нас перевели в сводный полк курсантского училища. Армии не хватало командиров, вот нас, студентов и у кого высшее образование, и направили на учебу. Только кончилась наша теория утром шестого октября. Началась военная практика.[b]— Тяжело там было? [/b]— Сказать тяжело — ничего не сказать. Во-первых, шли мы пешим строем. Сейчас прочитаешь у какого-нибудь автора «перебросили», да никто нас не перебрасывал. Ногами перебрасывались.А мне еще станина от станкового пулемета досталась.[b]— От «Максима», что ли? [/b]— Ну да. Железка еще та. Тяжелая.[b]— А как вы были вооружены?[/b] — Погано. У нас на вооружении были автоматические винтовки СВТ. Десятизарядные. Дрянь редкая.[b]— А почему дрянь?[/b] — Да капризная система, хуже не бывает. В нее чуть песочек попал, так ее и заело. С ней на парадах ходить хорошо, а в бою — извини, говно. Но, правда, я ее потом сменял.[b]— Как сменяли?[/b] — А просто у конников на карабин выменял. Карабин — это машина. Блеск! [b]— А кроме винтовок у вас что-то было? [/b]— Несколько станковых пулеметов. Несколько ручных, дегтяревских, с дисками.[b]— РПД?[/b] — Ну да. И трехпушечная батарея. Полковые пушки.[b]— И этим вы хотели остановить немцев!? Танки Гота?[/b] — Да нет. Этим, мы конечно, не остановили бы. Но нас подпирали сначала два, а потом три противотанковых полка. Левее нас стояла знаменитая панфиловская дивизия, а еще левее — сибирская дивизия генерала Белобородова.Вот это была дивизия. Краса и гордость! Полнокровная, в четырнадцать тысяч штыков. В наших-то по две—четыре тысячи. А тут! Вооружена, обмундирована. В полушубках, валенках — сам черт не брат. Ну а справа у нас стояли конники. Видел я, мой генерал, как наши конники по прямому приказу Сталина немцев атаковали. Через речку Ламу. Так немцы их в упор расстреливали.[b]— Польша перед Второй мировой тоже конницей гордилась. Лучшая конница в Европе считалась, да выяснилось, что немецкий танковый батальон мог целую отборную дивизию положить...[/b]— У нас не лучше было. Красиво пошли, хотя Жуков считал эту контратаку гибельной, но Верховный настоял. Боже, как немцы их косили. Ну куда же с шашками-то на танки?! Многое на войне перевидал, а эту атаку до сих пор забыть не могу. Хоть плачь.[b]— Ну а вам тоже досталось? [/b]— У нас из тысячи трехсот пятидесяти бойцов восемьсот полегло. Навеки там остались. А меня ранило. Осколки мины в обе ноги. Меня вообще за войну три раза ранило и один раз контузило. Но об этом чуть позже расскажу. Отправили в госпиталь. Сначала я в Коммунистическом госпитале лежал. Он теперь «имени Бурденко» называется, потом в Сокольники перевели. Вскоре и офицерское звание получил. Ну а после госпиталя направили в город Алатырь, это в Чувашии. Там формировалась сто сорок первая дивизия.Тогда она просто так и называлась. А уж к концу войны стала именоваться гвардейской, Киевской, Краснознаменной, ордена Богдана Хмельницкого.[b]— А потом как сложилась ваша фронтовая судьба?[/b] — Ну, можно сказать, везде побывал. Был под Сталинградом. Правда, не в основании нашего контрудара. Там под Сталинградом такая битва была! Немцы постоянно снимали с фронта свои войска, а на их место ставили союзников — венгров и румын. Против нас в конце концов венгры оказались. Они как солдаты получше румын — те совсем нестойкие были, но против немцев и венгры гораздо слабее. Ненавидели мы немцев тогда смертельно, но что они вояки — факт. Тем больше чести нашим солдатам, что такого врага одолели.В общем, стояли мы против этих венгров до тринадцатого января сорок третьего. А у нас на той стороне Дона плацдарм был небольшой. Решили провести разведку боем. Да так удачно, что прорвали их оборону и как двинули вперед, аж до реки Сейм дошли. Здесь нас и застала Курская битва. Затем обходили Киев, с севера обошли, перерезали дорогу на Житомир, так что немец вынужден был эвакуировать город. Потом Прикарпатье. Вот здесь меня сначала ранило, а потом и контузило. Недели две ничего не слышал и голова гудела, как колокол.Мы на лошадях тогда ехали.[b]— Вы умеете верхом? [/b]— Да нет, мой генерал.[b]— Да рядовой я, Абрам Ефимович, говорил же вам.[/b]— Да поговорка у меня такая. Ты не обижайся. И никаким не верхом. В фаэтоне мы ехали на двух лошадях по дороге. Впереди возница. Так вот правая лошадь наступила на противотанковую мину. Лошадей — в клочья. Возницу ранило. А меня с товарищем моим метров за десять взрывной волной отшвырнуло. Вот так получилось.Потом воевали в Венгрии. Да что я тебе все это рассказываю? Таких, как я, тысячи и миллионы.Обо всем и обо всех не расскажешь. Я ведь тебя не за этим ждал. Я про Ярополец рассказать хочу. Несправедливость там.[b]— Одну минуту, Абрам Ефимович, вот тут на фотографии я вижу медаль «За отвагу». Причем ранняя медаль. Еще на прямоугольной колодке. Значит, в начале войны получили. А тогда редко награждали. Не до наград было.[/b]— Я ее за битву под Москвой получил. Но уже после первого ранения.[b]— А еще вот у вас на выходном пиджаке орден Красного Знамени. А ни на одной, даже послевоенной, фотографии его нет.[/b]— Это другая история. Я его после войны получил. То есть я был награжден-то во время войны, да меня, видать, потеряли. Вот недавно вручили. Такое бывает. Но погоди, не перебивай. Тут ведь какое дело. Вот где я тебе рассказывал о боях под Яропольцем, где восемьсот наших ребят полегло, мы там в местном краеведческом музее экспозицию сделали, посвященную павшим товарищам из сводного пехотного полка.Кремлевским курсантам, одним словом. Я там карту боев за Москву сделал. На четырех ватманах. Мне внучки помогали.Еще одну карту, тоже на четырех ватманах, очень подробную, — о боях под самим Яропольцем.Книг мы туда навезли. Настоящая экспозиция получилась. Память о ребятах. Ты знаешь, ведь каждый год мы, оставшиеся в живых, ездим. Приезжают нынешние курсанты. Возлагаем цветы на могилы. А летом часть курсантов проводит здесь раскопки и перезахоранивает павших бойцов — с воинскими почестями.А тут, брат, глупость получается. Наша экспозиция занимает угол в местном краеведческом музее, ярополецком. И вдруг какая-то умная голова додумалась: дескать, не место такой экспозиции в краеведческом музее, поскольку он сам — бывшее имение матери Натальи Гончаровой.Я, конечно, понимаю. Пушкин — величайший поэт. Двести лет отметили. Но разве наши павшие ребята не достойны памяти? Старые мы, и боюсь я, если уйдем, никому дела до них не будет. А так ведь память. Лица на фотографиях. Сейчас вот Громова губернатором выбрали. Если бы до него дойти, он, как человек военный, боевой генерал, непременно разобрался бы с этим вопросом. Вот в чем моя главная забота. Мы и в совет ветеранов обращались, там пообещали помочь, но это, похоже, тот случай, когда обещанного три года ждут. А что с нами через три года будет, кто ведает? Старые ведь мы все.[b]— Я вам вот что обещаю, Абрам Ефимович, я напишу эту статью, подчеркну предыдущие ваши слова жирной линией и отвезу в офис Громова. Если в руки передать не удастся, то отдам помощнику и зарегистрирую. По всей форме. Я думаю, если оно до него дойдет, он поймет, в чем дело.Сам воевал и терял товарищей. А ведь память — это часть нашей жизни, или слова «мы будем вас помнить вечно» — не более чем расхожая фраза.[/b]— Спасибо, мой генерал. Как будет какой результат, звони. А лучше заезжай. Непременно заезжай. Я тебе еще многое могу рассказать.[i]...Вот такая история. Имение матери Натальи Гончаровой, конечно, важно. И никто не спорит, что Пушкин — наш величайший поэт, но зачем дрова-то ломать? Так вот наломаем дров, а потом стыдно будет. Фотографиям в глаза смотреть стыдно будет.[/i][b]НА ФОТО:[/b][i]Абрам Ефимович за две недели до отправки на фронт[/i]
Общество
НИКТО НЕ ХОТЕЛ УМИРАТЬ
[i]Сегодня писатель Анатолий Игнатьевич Приставкин отмечает грустный юбилей. Не потому, что больно много лет исполняется — как раз с возрастом все у него нормально, 70. Не потому, что будет мало желающих поздравить — как раз от обилия поздравляющих Приставкин и скрылся на даче. Просто его долгая, почти десятилетняя, работа по спасению человеческих жизней окончена.[/i]Его провидческая пронзительная повесть «Ночевала тучка золотая...» не спасла нас от Чечни, зато президентская Комиссия по помилованию, которую он возглавлял с 1992 года, помогла выжить 57 тысячам граждан России. Вопреки всеобщему мнению, далеко не все они — матерые убийцы, большинство — все те же, столетней давности, «злоумышленники»: отбывшие за первое, не бог весть какое, преступление годы и годы за решеткой, заболевшие в тюремном аду туберкулезом и ненавистью люди.Комиссии больше не существует (потому что комиссия, которую будет возглавлять, как ожидается, Никита Михалков, — это совсем другая история). Беззащитные и сильные герои писателя Приставкина знали прежде него самого: в мире «бесполезно искать справедливости». Можно только ждать и надеяться — вопреки. Теперь даже это — нельзя.Руководство страны, которая живет по принципу «от сумы и от тюрьмы не зарекайся», в которой сидел каждый пятый, которая слушает в такси исключительно блатные песни, посчитало, что Приставкин и компания милуют... слишком многих. Как считают некоторые эксперты, пала «последняя цитадель государственного гуманизма».История «падения» такова: в августе 2000 года президент Путин поручил заместителю главы президентской администрации Виктору Иванову проанализировать деятельность комиссии. В январе 2001 года Иванов обвинил комиссию в непрофессионализме: слишком мягком отношении к преступникам. И предложил усилить ее состав чиновниками из Минюста. С тех пор послания комиссии почти не доходили до президента, а сейчас ее работа и вовсе приостановлена.[i]Здание бывшего ЦК КПСС на Новой площади. Шестой этаж. Кабинет, который когда-то занимали Иван Полозков и Владимир Пуго. На стенах — портреты всех министров внутренних дел Российской империи и СССР. Длинный стол. Карта всех лагерей Советского Союза. А еще на стене — большая фотография: члены Комиссии. Лица тех, кто жив, и тех, кого уже нет: Булата Окуджавы, Льва Разгона. В этом кабинете (видимо, все-таки несчастливом: его когда-то пришлось освятить) мы и беседовали с Анатолием Игнатьевичем.[/i]— Пока мы идем против течения, против потока. Страна ожесточена, она потеряла ориентиры. Нам часто звонят по телефону — грозят «со всеми нами разобраться».Булат часто шутил по этому поводу и как-то прочитал экспромт, который есть в моей новой книге «Долина смертной тени». Называется это стихотворение «Тост Приставкина»: Это наши маленькие праздники, Наш казенный, праведный уют, Несмотря на то, что мы проказники, Срока нам пока что не дают.Слово «милосердие» звучит для многих только как помилование убийцы, который завтра набросится с топором на очередную жертву. Но таких, как Чикатило, было всего пятеро. Зато были люди, которых осуждали на три года, на пять лет за кражу козы или бидона молока.Таких случаев много. В первые же дни работы я попросил принести дела с судебными ошибками. Папок до потолка набралось. В числе прочих там были громкие дела: и «витебское», и «смоленское» и «иркутское»... Академик Кудрявцев отметил, что на Западе — до 5 процентов судебных ошибок, а у нас — втрое больше.[b]— Так казнят ли у нас сейчас людей? [/b]— По решению Конституционного суда от 2 февраля 1999 года, вынесение смертных приговоров запрещено до тех пор, пока по всей стране не будут созданы суды присяжных. Но это требует много средств и времени. Правда, есть силы, которые пытаются обойти это решение путем создания окружных судов присяжных и таким образом обойти решение высшей судебной инстанции страны. Что у них получится, время покажет. Тем более что вопрос опять может вернуться в Конституционный суд.[b]— В Америке смертная казнь есть в некоторых штатах...[/b]– Нам постоянно указывают на США! Хотя в штатах, где нет смертной казни, уровень преступности ниже. И это опыт чистый, данные не засекречены. Однажды я на одной из международных конференций прямо с трибуны так и попросил американского делегата: ну отмените же вы смертную казнь, вы нам так мешаете! Так тот человек встал, подошел ко мне и молча пожал руку. Или вы думаете, там никто ничего не понимает? И еще: у американцев сейчас ждут смертной казни 3600 человек. Казнят у них в год в среднем 50 человек. Нетрудно посчитать, сколько времени на это понадобится.[b]— Более семидесяти лет.[/b]— Кто из них столько проживет? Для абсолютного большинства это фактически пожизненное заключение, хотя и под постоянным страхом смерти.[b]— А нужна ли такая жизнь? [/b]— Они не хотят умирать! Даже если осужденный просит его расстрелять (к нам приходила пара таких писем), он просит прислать книги. Они привыкают так жить. А кто у нас боится смертной казни? Не преступники, они понимают, что наш мораторий вряд ли будет отменен. Существования смертной казни боятся те, кто понимает, что узаконенное человекоубийство — это кровавое пятно на совести людей.[i]Совесть — разная. Люди тоже. Чиновники из Минюста, видимо, спят спокойно. Наверное, это потому, что у них было «неприставкинское» детство. Кстати, сам писатель Приставкиным был не всю жизнь: мальчику, скитавшемуся по детским домам, пришлось менять фамилию много раз. То и дело кажется, что в его героях — и в Ваське из «Солдата и мальчика», и в Сашке с Колькой-Кузьменышах из «Тучки» есть что-то от него тогдашнего и сегодняшнего — «вопреки» живущее неистребимое желание правды.[/i]— Не было у меня документов. А придумал фамилию, значит, сочинил себе и новую жизнь. Да и как было жить иначе? За многими водились разные грехи. В «Кукушатах» описан реальный случай: группа подростков разгромила детдом и сбежала. Позже по нашему «внутреннему радио» мы узнали, что их окружили войска и расстреляли. Старшему было двенадцать. Одичавшие дети войны. А в прессе сообщили, что уничтожена группа бандитов.[i]Мама его умерла от туберкулеза в самом начале войны («Значительно позже этой же болезнью болели и моя сестра, и я. А через многие годы я узнал, что мама ушла из жизни в один день с Мариной Цветаевой. Ее могилу, как и могилу Цветаевой, тоже потеряли»), отец воевал на фронте, а сын ждал писем по детским домам. В «Тучке» лирический герой (иначе не скажешь), временами врывающийся в повествование, говорит: «Некоторых (своих товарищей по детдомам. — Авт.) я помнил, по странной исключительности детской памяти, не только в лицо, но и по фамилии и имени и попытался через десяток лет отыскать. Открыточки такие желтенькие с запросом на адресные столы (сотню, не меньше), разослал — и ни одна на принесла адреса. Ни одного письмеца ни от одного нашего... И вот уж печатаюсь двадцать пять лет; а фамилии те, не скрывая, намеренно выношу в рассказах, в повестях, очерках, и снова — ни словечка в ответ. Страшная мысль: неужто я один выжил изо всех? Неужто так и сгинули, затерялись? Не проросли?» Не проросли. К ним не вернулись отцы. К Приставкину он вернулся.[/i]— Он спас меня. Нашел на Кавказе, забрал. Я до сих пор храню его открытку, в которой он писал, что они уже пересекли границу нашей страны и скоро он за мной приедет. Я любил его страшно. Возвращаясь домой, высматривал издали, не мелькнет ли огонек в нашем окне. И каждый раз сердце понемногу, по капле, остывало. Общаться с ним было не сказать чтобы трудно, просто он был занят собой, своими делами. По происхождению обыкновенный крестьянин, он выращивал лук на продажу и мочил яблоки. Однажды я пришел с работы, а он сидит с какой-то бабой. Сидят, выпивают и смеются. Тогда в предбаннике я взял молоток и стал стучать. Он вышел и спросил: что я делаю? Я ответил, что гвоздь забиваю. Он ушел, а я опять принялся стучать. Потом она вышла, раскричалась: что такое? Что это за звереныш? Отец говорит: извини, он просто мальчик... Словом, он проводил ее, а во в мне еще что-то остыло.[i]Потом, много позже, прозанимавшись в Литинституте в семинаре Льва Ошанина, Приставкин ушел из «возвышенной» поэзии в прозу. Просто так ему удобнее было сказать главное: нельзя, чтобы остывало...[/i]
Развлечения
Эксклюзивы
Вечерка ТВ
Приметы и советы
Проще, чем кажется
Мнения
Сергей Лесков 
Сергей Лесков 

Плоды периода дикой экономики

Виктория Филатова
Виктория Филатова

Нейросеть штурмует офисы

Михаил Щипанов
Михаил Щипанов

Китайский тупик для Трампа

Митрополит Калужский и Боровский Климент 
Митрополит Калужский и Боровский Климент 

О каком Царствии Небесном говорят православные христиане

Все мнения
О проекте
▲
vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.

  • 1) Нажмите на иконку поделиться Поделиться
  • 2) Нажмите “На экран «Домой»”

vm.ru

Установите vm.ru

Установите это приложение на домашний экран для быстрого и удобного доступа, когда вы в пути.