Один день на пороге вечности

[b]Дома, в Латвии, на «Долгую жизнь» публика записана на три года вперед. Спектакль объездил стран двадцать, получил несколько престижных наград (последняя из которых – «Золотая маска», ближайшая – европейская «Новая театральная реальность»).[/b]Успех спектакля режиссер Алвис Херманис объясняет просто – Европа стремительно стареет и предчувствует свою будущую дряхлость и беспомощность. Но пять стариков из коммуналки Херманиса не боятся своей дряхлости – они в ней живут. Помогают друг другу, флиртуют, поют песни, принаряжаются, имеют хобби и даже устраивают себе солярий. Они немощны и блаженны, несчастны и покойны. И время для них остановилось.«Долгая жизнь» началась с того, что около года молодые актеры наблюдали за стариками, ходили в дома престарелых, скупали и даже собирали по помойкам предметы быта. Ржавый велосипед, допотопные розетки, полуистлевшие фотографии, телевизоры с ручками, потрескавшаяся ванная, свечки, вазочки, засохшие цветы, какие-то семейные реликвии, продавленные кровати, засаленные пододеяльники, растянутое ветхое белье на веревочках, закоптившийся чайник.Ни одного «бутафорского» предмета – все настоящее, теплое, замусоленное, сохранившее теплоту чьих-то рук и отпечаток чьей-то судьбы. Нашей общей судьбы. Когда над сценой загорается тусклый свет старых лампочек, впору ахнуть от того, насколько театральной может быть подлинность. По иронии судьбы в каком-то театральном ведомстве «Долгую жизнь» не хотели регистрировать из-за отсутствия литературной основы.Звучит бессвязный лепет приглушенного радио, и в старой коммунальной «трешке» пробуждается жизнь. Две супружеские пары и один одинокий старик начинают борьбу со своими телами за каждое движение, поворот, за каждый надетый носок. Херманис признавался, что его молодые актеры периодически нуждаются в специальных массажах – слишком «вживаются» их тела и лица в старость, сгорбленность, тики и морщины.«Долгая жизнь» – это серия сценок, происходящих в трех комнатах, на кухне и «совмещенном санузле» – успевай только головой крутить, чтобы охватить эту полифонию старости. Вот двое стариков собираются на кладбище к молодому сыну. Помогают друг другу одеться, собирают лопатки и грабельки, две гвоздички из вазы. Но… нет сил куда-то двинуться дальше комнаты. Его сморил сон, она, всплакнув по привычке над фотографией, оттирает слезу с рамки.Вот одинокий старик высаживает лук в отрезанном пакетике из-под кефира, разговаривая с каким-то неведомым своим оппонентом, которому не успел ответить при жизни. И настраивает старенький синтезатор – у соседей намечается вечеринка. Заходит соседка – галочья походка, шепелявый подсвист от каждого шага. Но искушение спеть в микрофон велико, она и поет неожиданно чисто и страстно, и в этом пении возникает былая красотка.Вот другой старик, в которого вселился бес перфекционизма, вечно лезет наверх, по хромым комодам и сломанным телевизорам – то покрасить потолок, то привесить свою картину, то спрятаться во время игры в прятки так, чтобы никто не нашел. И толстая астматичная жена снимает его, как ребенка, предварительно отшлепав. Вот все собираются на вечеринку, надевают «чистенькое», повязывают единственные свои галстуки. А после, скинув одежду, принимают ультрафиолетовые ванны, подставляя скрюченные тела под этот ирреальный свет.Так прожит еще один день – такой же долгий и покойный, свободный от страстей и смысла, как вечность, у порога которой они задержались.