[i]Так сошлись звезды на небосклоне нашей культуры (а к таковой мы причисляем и публицистику), что сегодня и завтра исполняется 75 лет знаменитым правозащитникам: братьям Рою и Жоресу Медведевым (сегодня), которые, слава богу, живы и здравствуют, и Юлию Даниэлю (завтра), которого, увы, уже нет с нами.Эти люди внесли более чем серьезный вклад в осуществление тех перемен в нашей стране, благодаря которым мы, в частности, имеем возможность писать о них. Возможность, в которую верили единицы. Медведевы и Даниэль — в первой шеренге этих идеалистов.[/i] [b]Даниэль. Надо ломать [/b][i]Сначала фамилии «Даниэль и Синявский» произносились шепотом. Их арест за переправку за рубеж «порочащих строй» произведений означал: времена «оттепели» кончились. Позже их имена звучали уже громко, с «либеральным» пафосом. Сегодня их, увы, вспоминают все реже. О своем отце рассказывает Александр Даниэль, историк, активист (это определение было выбрано не без колебаний) общества «Мемориал».[/i][b]— Поэт Генрих Сапгир однажды сказал, что у Юлия Даниэля в глазах была «извечная усталость».Вы отца тоже знали «усталым»? [/b]— Я знал его разным. После лагерей — да, наверное. Он, человек мягкий и абсолютно не категоричный, стал жестче.[b]— Как ваш отец воспринимал свою специфическую известность? [/b]— Никак. Он был ею не приручен.[b]— Сколько вам было лет в 65-м? [/b]— Пятнадцать.[b]— Для вас арест отца был неожиданностью? [/b]— Нет. Когда я приехал к нему в январе на зимние каникулы (отец жил в Москве, а мы с мамой — в Новосибирске), он дал мне почитать повесть «Говорит Москва». Потом спросил: «Ну как?» А я важно, со всем снобизмом интеллигентского ребенка тех времен: «Ну, вполне ничего и довольно талантливо». И тут он сказал: «Это я написал». Я, признаться, ничего, кроме наивной гордости, не почувствовал. Никакого внимания на то, что это подпольное заграничное издание, не обратил и не испугался. Я знал, что за «это» могут посадить, но реально было другое — вот, отец пишет. Потом уже понял, зачем он дал мне книгу: гэбисты уже дышали в затылок, дело шло к аресту. Наверное, хотел, чтобы арест не стал для меня шоком.[b]— Но шок все-таки был? [/b]— Нет. Отец четко сработал. Восьмого сентября, еще не зная об аресте Синявского, он улетел к нам в Новосибирск. На следующий день его вызвали в местное управление ГБ, 12-го ему велели вернуться в Москву. Арестовали во «Внукове». Почему не в Новосибирске — не знаю, может быть, экономили казенные деньги, в Москву-то он вернулся за свои средства.[b]— Он вам писал из лагерей? [/b]— Да. Выяснилась следующая вещь: по правилам лагерного распорядка он может отправлять два письма в месяц, а ему — кто угодно и сколько угодно. И он писал в ответ огромные «общие» письма. Когда письмо приходило, собирались большой компанией, читали вслух. Для иногородних корреспондентов снимали копии. Мне кажется, в письмах отец нашел свой жанр. Только что мы их издали: огромный том — рассуждения о литературе, обо всем и ни о чем, никаких потуг на значительность.[b]— А почему его перевели из лагеря во Владимирскую тюрьму? [/b]— Дело вот в чем. Когда отца привезли в мордовские лагеря, их с Синявским сразу же разделили (однодельцев всегда старались «разбить»), и они ни разу не встречались. Отношение к ним было дифференцированным. К Даниэлю — очень жестким: его проверяли на прочность. Синявский — матерый антисоветчик. Написал много крупных вещей, к тому же по табелю о рангах он выше — член Союза писателей, кандидат наук, новомировский критик. А Юлий Маркович... Ну что? Поэт-переводчик, к тому же (хоть на суде оба и не признали себя виновными) в последнем слове произнес несколько фраз, из которых следовало: его позиция менее жесткая. Значит, слабое звено. Значит, надо ломать. И в аварийную бригаду определили, с его фронтовой искалеченной рукой, и в карцер сажали, и в ПКТ (помещение камерного типа — внутренняя тюрьма). В 67-м перевели в маленький лагерек на отшибе, в котором легче было гадости делать. В общем, прокрутили по полной программе. Оказалось, что бессмысленно. Отец себя выдержал.[b]— Сработала логика противостояния? [/b]— Именно. Они как рассуждали? Ты так не прогнулся — значит мы попробуем иначе. Ах, ПКТ не помогает? Значит, во Владимирскую тюрьму — он там провел год и два месяца. Дело еще вот в чем: отец был человек необыкновенно контактный. Андрей Донатович — созерцатель, философ, «сам по себе», в лагере был не бог весть как общителен. А у отца были две «стихии» — люди и книжки. Вокруг него, естественно, стали объединяться национальные землячества, на которые разбит всякий порядочный лагерь. Для начальства это самое неприятное. Юлий Маркович — поэтпереводчик, живущий в чужих культурах, и те же кавказские землячества — его родная стихия.Прибалты? Украинцы? То же самое: он переводил Драча, Коротича... Со многими лагерными украинцами (на Украине как раз прошли аресты среди творческой интеллигенции) у него были общие знакомые! — Он был щедр на дружескую похвалу? — Нет. В лучшем случае он мог сказать: «Неплохо. Мне нравится». Иногда, правда, влюблялся в какое-нибудь стихотворение.Тогда говорил: «Каково!» Не был аналитиком, не любил раскладывать по полочкам ни людей, ни литературу. Не считал себя писателем, категорически этого слова избегал. «Я — литератор», — говорил он. Если просили высказаться более определенно, отвечал: «Поэт-переводчик».Он все беллетристические вещи писал сразу набело, а переводы черкал до бесконечности. Я думаю, что на самом деле он был неплохой писатель. Но, помимо этого, он был гениальным читателем. Мы так и назвали книгу, фразой из письма — «Я все сбиваюсь на литературу».[b]— Как он воспринял перестройку? [/b]— Спокойно, что меня удивило. Правда, он уже действительно очень устал, его мучили болезни, ему было трудно жить, но интерес к окружающему сохранялся. Как-то обмолвился: «А что еще могло быть?» Для него ход событий был естественен. Это мы думали, что все на века.По-моему, в самые последние дни он испытывал тревогу. В «Говорит Москва» есть фрагмент о кровопролитии в Нагорном Карабахе, написанный в 60-м году, — в 88-м его все цитировали.А отца очень злили рассуждения о пророчествах: «Глаза надо было иметь, тоже мне пророчество».Он абсолютно равнодушно принял свою «политическую» реабилитацию — юридическая произошла после смерти. Да, стали писать о деле Синявского и Даниэля, стали публиковаться его стихи и даже проза — но воспринял ли он, что «Юность» опубликовала «Искупление»? За месяц до смерти ему было уже совсем плохо.[b]— Вы всегда были близки? [/b]— Всегда. «Провалов» не было, но и «лобызаний» тоже. Я его чувствовал, мне кажется, и он меня тоже. Говорят, мы очень похожи.[b]— Когда говорят «Юлий Даниэль», вы себе какого Даниэля представляете? [/b]— Я его себе представляю... на диване. Он очень любил писать и читать на диване. Я тоже люблю.[b]P.S. [/b][i]Завтра в «Мемориале» можно будет услышать Даниэля — единственную сохранившуюся трехминутную запись его голоса на магнитофонной пленке. Ее Юлию Марковичу удалось сделать в лагере и переправить на «большую землю». Он хотел, чтобы пленка непременно и немедленно попала на «Свободу» или «Би-би-си», но «услышит свет» она только сейчас.[/i][b]Братья по разуму Медведевы[/b][i]Когда братья Медведевы начинают рассуждать об общественно-политических проблемах, то кажется, что они обращаются не к тебе лично, а к невидимой внимательной аудитории. Однако стоит задать «несерьезный» вопрос, и ученые мужи быстренько превращаются в бесшабашных двойняшек, которые перебивают друг друга, ерничают и хохочут.В эти минуты трудно поверить, что сегодня братьям Медведевым исполняется семьдесят пять лет. Даже не на двоих.[/i][b]— Даже сейчас, если не принимать во внимание бороду Жореса Александровича, вас очень легко перепутать. Случалось пользоваться вашим сходством? [/b][b]Жорес: [/b]Нас в детстве все время путали. Поэтому с третьего класса мы стали учиться в разных школах. Но сходством ни до этого, ни после в личных целях не пользовались. Рой за меня никогда экзаменов не сдавал, я за него тоже. Мы оба учились хорошо. Зато в молодости мы любили розыгрыши.[b]Рой: [/b]Например, такие. Допустим, Жореса ждут в гости. Я прихожу вместо него, сажусь за стол, со всеми разговариваю, выпиваю, закусываю. Тут раздается звонок в дверь. Это пришел Жорес. Все в растерянности, потому что двух Жоресов Медведевых никто не ожидал. Точно так же я иногда приходил в гости. Разыгрывать было легко, потому что Жорес жил в Обнинске, а я в Москве.[b]Жорес: [/b]А вот когда Рой стал депутатом и начал выступать по телевизору, то публика его очень быстро запомнила. Тогда я после многолетнего отсутствия вернулся в Москву и часто ездил на такси. Водители меня постоянно спрашивали: «Вы случайно не Рой Медведев?» Я отвечал, что я его близкий родственник.Зато когда я читал курс своих лекций, то демонстрировал документальные снимки однояйцевых и разнояйцевых близнецов: китайцы, англичане и Рой и Жорес Медведевы. Я использовал фотографии из нашего семейного архива. Два абсолютно одинаковых младенца, потом — идентичные трехлетние детишки, юноши, молодые люди. А потом я показывал наши самые свежие фотографии. И слушатели сразу понимали, что этот лектор, сукин сын, сам себя показывает.[b]— Кто из вас двоих все-таки появился на свет раньше? [/b][b]Жорес: [/b]Рой родился на полчаса раньше меня. Но сейчас это уже не так заметно.[b]— Как вы будете отмечать день рождения в этом году? [/b][b]Рой: [/b]В моем деревенском доме.[b]Жорес: [/b]Рою предлагали снять кинотеатр «Россия», заплатить несколько тысяч долларов...[b]Рой: [/b]Мы решили, что обойдемся деревней...[b]— Что вы пожелаете друг другу на день рождения? Рой: [/b]Здоровья.[b]Жорес: [/b]Он мне пожелает, чтобы я сделал его новую книгу американским бестселлером.[b]— Насколько я знаю, вы планировали выпустить в конце этого года совместную книгу об Иосифе Сталине.Рой: [/b]Книга уже написана и выйдет в свет в марте будущего года, а отдельные главы появятся в виде брошюр в конце ноября. В течение десяти лет мы писали различные очерки о Сталине, потом это все сложилось в книгу.[b]Жорес: [/b]Наша новая книга называется «Неизвестный Сталин». Ведь на самом деле про Сталина никто ничего толком не знает. Все в курсе сталинского террора, но мало кому известно, что Сталин, например, увлекался архитектурой. Хотя об этом можно было бы догадаться, глядя на пресловутые «высотки». Сталин сам просматривал все проекты, читал специальную литературу, давал советы архитекторам и проявлял при этом довольно высокую эрудицию. Сталин — это такая фигура, про которую никто ничего не знает, поэтому про него можно писать совершенно спокойно.[b]— Рой Александрович, рассказывают, что в 1984 и 1985 годах около вашей квартиры находился милицейский пост, фиксировавший паспортные данные всех приходящих к вам людей. Это шутка? Рой: [/b]Это действительно было так. В 1983 году председатель КГБ Чебриков направил письмо Андропову с предложением репрессировать Роя Медведева или выслать его за границу. Я это письмо привел в своей книге об Андропове. Андропову не хотелось быть автором репрессий. И тогда он решил усилить контроль за моими связями, не допускать ко мне иностранных журналистов и людей из провинции, которые ко мне приезжали. И вот в этом подъезде, куда вы вошли, до мая 1985 года стоял милицейский пост: дежурили круглосуточно, тут же машина. Задействованы были свыше двадцати человек.Соседи очень этому радовались, потому что был порядок, была охрана. Капитан, старший лейтенант и лейтенант стояли в форме, как почетный караул. Зимой они были очень довольны и мне говорили: «У вас пост хороший, здесь тепло». Я им книжки давал, детективы разные, чтобы скучно не было. Что же касается корреспондентов, которых ко мне не пускали, то за мной присылали служебную машину, и я спокойно ехал в корпункт или в посольство.[b]— Рой Александрович, вы работали учителем истории и директором вечерней школы в Свердловской области, потом были директором школы в Ленинградской области. Что вам запомнилось из того времени? Рой: [/b]Было много эпизодов, но к моей нынешней жизни они не имеют отношения.Жорес: Его ученики нашли гранату, и она взорвалась. И Рой как директор школы нес уголовную ответственность.[b]Рой: [/b]Ну это же было в Ленинградской области, там после войны оставалось много оружия.[b]Жорес: [/b]А во времена Хрущева Рой вырастил в своей школе рекордный урожай кукурузы и страшно этим гордился, поскольку кукуруза, растущая в Ленинградской области, — вещь редкая. А я его не консультировал, хотя и окончил Сельхозакадемию.[b]Рой: [/b]Мы в то время постоянно получали руководящие ценные указания. Ну например, развести во всех школах голубей или кроликов. Мы выращивали этих кроликов, чтобы потом сдавать их на мясо. И когда кролики выросли, дети стали причитать: «Ну дяденька! Ну Рой Александрович! Ну можно этих кроликов не убивать?!» Я раздал этих кроликов по домам, потому что отдать их на мясокомбинат было непедагогично.[b]— Когда вы поняли, что стали политическим деятелем? Рой: [/b]Моя политическая деятельность началась в определенный день и час, но я этого не понимал. В этот момент я сидел на Первом Съезде народных депутатов. На закрытом, не освещавшемся прессой заседании появилась некая внутренняя оппозиция. И я не мог понять, почему она возникла, ведь вроде бы собрались сторонники Горбачева, люди, поддерживающие перестройку. Я не понимал, что среди двух тысяч человек есть полторы сотни, которые хотят на горбе перестройки уехать еще дальше. На второй или третий день съезда эти люди начали выступать против Лукьянова. Я не знал всех подробностей их намерений, но видел, что они говорят придирчиво, пристрастно, тенденциозно. Это вызвало у меня протест. Я написал записку Горбачеву о том, что я мог бы выступить в поддержку Лукьянова.Мое импровизированное выступление произвело впечатление, но я не понимал, что выступил перед всей страной, поскольку съезд транслировали в прямом эфире. Многие депутаты тоже этого не понимали, потому что мы с утра до вечера сидели в зале и не видели этих телевизионных передач. Выступали Попов, Собчак, Ельцин, Горбачев, Сахаров — это было как спектакль, этакий демократический цирк.И я тоже выступал. По сути, это было мое первое неосознанное политическое действие.Жорес: А я в политику не входил, я вступал в науку. Я в съездах не участвовал, в английский парламент не избирался. Может, мои работы и влияли на чьи-то взгляды, но я — не политик. Если меня назовут политиком, я обижусь. Честный человек политиком быть не может.[b]Досье «ВМ» [/b][i]Юлий Даниэль, писатель, поэт, переводчик, диссидент. Родился 15 ноября в 1925 году в Москве. Воевал, был ранен. Окончил филфак областного пединститута. Вслед за своим другом Андреем Синявским (псевдоним Абрам Терц) опубликовал на Западе в начале 60-х несколько повестей и рассказов под псевдонимом Николай Аржак. За это в 1966 году был осужден на 5 лет лагерей. Умер в декабре 1988 года.[/i][b]Досье «ВМ» [/b][i]Рой Медведев родился 14 ноября 1925 года в Тбилиси. В 1951 году окончил философский факультет Ленинградского государственного университета. В 1951–1957 годах был преподавателем средней школы. С начала 60-х годов — активный участник диссидентского движения. С 1970 года до настоящего времени занимается литературно-публицистической деятельностью как «свободный ученый». Последовательный сторонник «правильного» социализма.[/i][i]Жорес Медведев родился 14 ноября 1925 года в Тбилиси. Окончил Сельхозакадемию. Ученый-биолог, автор ряда книг по генетике. Публицист. С начала 60-х годов принимал активное участие в диссидентском движении. В мае 1970 года за свою общественно-политическую деятельность был помещен в Калужскую психбольницу общего типа. В 1973 году выехал из СССР и был лишен советского гражданства. В настоящее время работает в Англии.[/i]