Жизнь специального назначения

[i]Телеканал Ren TV готовит к эфиру масштабный проект «Документальный сериал Ren TV». Одна из составляющих цикла — серия фильмов-расследований журналиста Игоря Прокопенко «Военная тайна». Каждый фильм приоткрывает завесу тайны над секретными страницами новейшей истории: «Лихорадка Эбола — тайна вируса смерти» о работе секретных лабораторий Минобороны РФ с наиболее опасными вирусами, «Был ли сотрудником ЦРУ Матиас Руст?» с демонстрацией секретной видеосъемки допросов Руста, приземлившегося на самолете в 1987 году на Красной площади, «Тайна чернобыльской катастрофы».Автор цикла [b]Игорь ПРОКОПЕНКО [/b]рассказал корреспонденту «TV-Текста» о проекте.[/i][b]ТТ: В чем суть цикла «Военная тайна»? И.П.: [/b]Сейчас очень модно на ТВ делать расследования. Эти расследования, мне кажется, уже дошли до того предела, когда история превращается в фарс. Например, в телерасследованиях криминальных историй задействуют актеров, а за кадром суровый голос рассказывает о том, кто кого ударил, кто кому передал пачку денег. Мы решили сделать расследование в классическом его понимании. Сейчас очень много уголовных дел, поэтому мы сознательно дистанцируемся от этого, ведь в нашей жизни расследовать приходится многое, и криминальная часть здесь не самая главная. Мы брали темы достаточно известные, истории, которые имели большой резонанс, но время прошло и ничего не прояснилось. Чернобыль — одна их таких тем. Официальная версия — ошибка персонала. Мы подошли к проблеме с другой стороны и историю Чернобыльской аварии реконструировали заново. Одна из наиболее убедительных версий, которую официальное расследование затронуло только по касательной, — сверхмалое землетрясение.[b]ТТ: Странно получается. Зачем списывать катастрофу на людей, если виновата природа? И.П.: [/b]Дело в том, что за какое бы расследование мы ни брались, везде возникает словосочетание «официальная версия». И оно подразумевает, что это версия неполная, только часть правды. Но принято считать, что это и есть истина и такой путь расследования единственно правильный. К чему он может привести — другой вопрос. Мы рассматриваем и другие версии, они бывают от официальной достаточно далеки. Мы не говорим о том, что можем точно установить истину. Мы даем повод для размышления, в том числе и ученым, и правоохранительным органам, и спецслужбам.Ведь есть истории, которые, на мой взгляд, вообще не укладываются в обычную логику. Например, в 1985 году в Испании во время международной конференции пропал видный советский ученый-ядерщик профессор Александров. Пропал — и все, нет человека. Мы задаемся вопросом: почему он пропал и почему его никто не ищет? Мы связываемся с Интерполом, там спрашивают: «Как фамилия фигуранта?».Отвечаем: «Александров». — «Странно, у нас нет такого». Даже изощренная писательская фантазия до этого бы не додумалась. Это готовый шпионский сюжет: физикядерщик, автор теории «ядерной зимы», доказывающей катастрофические последствия применения атомной энергии, едет на конференцию и исчезает средь бела дня.Возникает вопрос: «Может, он кому-то мешал?» Да, может быть, ведь его работа могла помешать ВПК СССР. А может, он кому-то был нужен? Он мог попасть в секретную лабораторию за рубежом. Мы выстраиваем такую логическую цепочку.Но в суде вынесли постановление: «Безвестно отсутствующий», что абсурдно даже с точки зрения юридического языка.[b]ТТ: Как вам удается добывать сверхсекретную информацию? И.П.: [/b]В названии «Военная тайна» правды больше, чем, например, в названии «Совершенно секретно», по простой причине: в первом словосочетании заложен элемент иронии. По-настоящему секретная информация не имеет права появляться на экране. И когда люди с серьезными лицами говорят: «Вот это у меня совершенно секретная информация», это не правда. Мы берем информацию для служебного пользования, только в той ее части, которая не ведет к разглашению чего-то целого. Вообще рассекречивают лишь частички дел, но даже они могут натолкнуть на мысль. А в целом работает тот принцип, что 80% секретной информации добывается путем анализа открытых источников.[b]ТТ: Почему вы беретесь в основном за дела давно минувших дней? И.П.: [/b]Мы расследуем не только прошлое. Мы занимаемся делом Холодова, делом Рохлина, но большой проект из кусочков этих материалов пока невозможен. Сейчас делаем расследование взрыва на Пушкинской. Мы рассматриваем эту проблему, беря за точку отсчета первый взрыв на почве национализма, который произошел в Москве в 70-е гг. Тогда КГБ работало хорошо, террористов искали два года и нашли по клочку газеты «Советский спорт». Причины, механизм и цели тогда были те же самые. Я считаю, что сейчас это чеченский след, очень многие вещи на это указывают. Прошлогодние взрывы, Манежная площадь, Волгодонск, Буйнакск — все эти теракты будут затронуты в фильме, мы попытаемся проследить связь.[b]ТТ: Может ли ТВ сейчас как-то помочь людям, успокоить их после пережитой трагедии? И.П.: [/b]Успокоить можно только чем-то конструктивным. Не надо зацикливаться на переносе трупов. Труп можно показать один раз. Но зачем это делать постоянно? И человека этим не оживить, и наше понимание проблемы от этого глубже не станет. Надо сосредотачиваться на том, что делать дальше, начиная от решения психологических проблем. В прошлом году, когда произошли взрывы домов, я смотрел на море трупов по телевизору и пытался понять, что я сам могу сделать об этом для ТВ. Мы попытались по горячим следам проанализировать, где же мы оказались, в каком веке, на какой планете 6 сентября 1999 года. Вы помните, что ситуация тогда сложилась тяжелейшая — страшно было ехать в метро, страшно идти домой, ложиться спать. Мы позвали психиатра, который советовал, что делать.Программа имела колоссальный резонанс. Мне кажется, что именно этот путь правильный. В Израиле, например, каждый ребенок в школе с семи лет получает памятку; там есть уроки, есть курсы, обучающие поведению в подобных ситуациях.Израиль — воюющая страна. А кто сказал, что Россия не воюющая? Воюющая, и давно. Мы живем в состоянии паники, а нет ничего страшнее паники. Вот когда опасность осознана, с ней жить гораздо проще. Человек должен понимать, в какой ситуации он живет, но это понимание не формируется там, где бесконечно показывают выносы трупов. Это должно быть знание другого характера.[b]ТТ: Какие еще проекты можно ожидать от вас в ближайшее время? И.П.: [/b]Сейчас мы вместе с соавтором Оксаной Барковской и режиссером всех моих проектов Андреем Селивановым заканчиваем еще один документальный сериал, который называется «Голоса из безмолвия». О женщинах-разведчицах. Десять серий, каждая посвящена отдельной личности. Премьера на Ren TV будет в сентябре-октябре, потом он пройдет на ОРТ.Мы знаем Зорге, Блэйка, Штирлица. Почему? Да потому что все они провалились. А вот те, кто не проваливается, живет с этим 30 и более лет, не имея возможности что-то сказать. Мы нашли таких людей через Службу внешней разведки. Решили снимать именно о женщинах, ведь в такой опасной работе каждая женщина уникальна.Была, например, такая писательница — Зоя Воскресенская. На самом деле Зоя Воскресенская — это Зоя Рыбкина — великая разведчица с очень сложной изломанной судьбой. Она прошла через увольнение, когда были последние репрессии. Она попала в зону в Воркуту, после того как расстреляли Берию. И вернулась Зоя Рыбкина из Воркуты в 1956 году уже не великой разведчицей, а великой писательницей. Это было последнее ее перевоплощение, выполненное, как всегда, с блеском.Уникальность фильмов в том, что мы реконструируем жизнь этих разведчиц на основе реальных кинокадров, снятых там, где они жили и работали. Мы, конечно, все материалы отдаем сначала на просмотр в спецструктуры, где нам говорят, что можно давать в эфир, а что нет. Часто мы не имеем возможности показывать лица этих людей. Ведь многие еще живы или живы их родные, а спецслужбы — это не игрушки.[b]ТТ: Откуда появляются видеоматериалы с откровениями разведчиков? И.П.: [/b]В конце 80-х годов пожилых разведчиков незадолго до смерти ставили перед видеокамерами и говорили: «Рассказывайте». И они рассказывали. Ведь разведка — это такое дело, где что-то знают максимум два человека. Если они умирают, то уже никто ничего не узнает, а надо, чтобы в истории все оставалось. По крайней мере для служебного пользования.