[b]Искусствовед Георгий Никич, главный куратор Международного форума художественных инициатив, открывшегося в Москве в десятый раз, категорически против слова «юбилейный». Юбилея никакого нет – и проект малобюджетный («пока», уточняет, впрочем, Никич), и никаких следов торжественно-банкетной, упаси боже, составляющей. «Ключевое слово для нас – «инициативы», - говорит главный куратор, – так что главное здесь – включиться. А сказать про наш десятый форум, что это единое, цельное событие, я надеюсь, нельзя. Все, что мы выставили, очень разнообразное».[/b]Тут как раз впору и о теме поговорить. Ведь каждый из десяти прошедших форумов был «подверстан» к какой-то теме, непременно актуальной для современного художественного мира, будь то «Самочувствие художника в городе», «Искусство как туризм» или попросту «Рай». А сегодня арт-богема решила поделиться с публикой соображениями на тему «Мы».«Мы – это все, что нас объединяет, и все, что нас разъединяет, – тоже «МЫ», – говорит Георгий Никич. – Страхи, надежды, профессия, возраст – все те очевидные банальности, в которых присутствует самоопределение себя». А как думают сами художники?[b]Мы поем хором?[/b]Как просто все было раньше! «Мы» – это была новая историческая формация, строящая общество высшей социальной справедливости. К тому же «мы», как известно, первые в мире полетели в космос и ничуть не стеснялись так и говорить, нимало не беспокоясь, что первым-то был Гагарин, а МЫ вовсе и ни при чем и даже (многие) на самолетах летать боимся. Вот что значит коллективное мышление! А потом пришли демократия и плюрализм – вдвоем, держась за руки. И как все стало сложно! Случилась полная потеря самоопределения.На выставке висит нарочито накарябанная от руки нетвердым дрожащим почерком микроисповедь: «А если начать с того, что нас уже нет, тех, что находились в отношениях, претендовали, желали, выглядели. Нет оболочек. Остались смутные очертания понятий, полей смыслов…» Понятия стали смутны – но мы-то ведь по-прежнему есть! И хотя потеряли самоидентификацию, но пытаемся нащупать иную. Опираясь при этом на все, что кажется твердым – от многословного наукообразия до плеча первого попавшегося ближнего.Художник Евгений Нестеров: «МЫ» появляется на линии конфликта с заявлением о фундаментальной враждебности социальной, политической или экосреды, с признанием индивидуальных несостоятельностей».А вот слова Натальи Турновой: «Мы – это те, на кого я смотрю как на самого себя, приписывая им свои взгляды, чувства, убеждения. Человек клонирует собственное «Я», воссоздавая в других свои проблемы, потребности».Вот какие философски сложные высказывания – а суть одна и та же: «обожравшись» психологией индивидуализма, художники нащупывают путь к психологии коллектива, общины, извечной русской художественной артели – под стать артели средневековых иконописцев, гончаров и стеклодувов Нового времени или современных изготовителей керамических игрушек.Насколько такой путь перспективен для современного искусства, вырастающего из нынешней, насквозь индивидуализированной жизни, не желающей поддаваться никаким «верховным» попыткам систематизации? Есть на выставке инсталляция под названием «Хор». Это маленькая белая комнатка, где прямо на стене можно сколь угодно долго наблюдать видеопроекцию – четверых самозабвенно поющих мужчин и женщин. Долго там не простоишь – каждый тянет про свое, как в басне Крылова, так что какофония дикая. Но сопроводительная подпись все объясняет. «Никто из нас не может понять другого, даже когда мы вместе. Мы поем хором, но не слышим друг друга и поем разное. Но как сделать, чтобы не казалось, что звука нет по техническим причинам?»[b]Любовь и морковь[/b]Что же остается делать тому, кто утратил ориентацию, перестал узнавать себя в прошлом, кому любое зеркало кажется выдернутым из Королевства кривых зеркал? Конечно, строить рожи миру, кривляться, нащупывать самого себя через шутовство. И вот этого на выставке хватает.Шутовской стеб представлен в разных вариантах. Сексуальный с классическими гуманитарными ассоциациями – «Каротокамасутра» Геннадия Гущина, «подглядывавшего» на рынках за сексуальными играми двух морковок и выставившего их по двое, так и сросшихся в чудовищных объятиях, по паре в обычных поллитровых стеклянных банках. Облагородив, впрочем, филологическим отсылом к известной сказке Гофмана о страстной любви морковного гнома к анемичной немецкой блондиночке.Смешно? А вот стеб политически мрачный: огромная камуфляжная шапка Мономаха, из которой высовывается пушечное дуло и слышны разрывы бомб (Дмитрий Цветков, «Достояние республики»). Политически забавный: на картине Александра Виноградова и Владимира Дубоссарского «Индеец» – вождь краснокожих, размахивая томагавком, скачет по прерии на лошадке по имени «СССР».Попытка нарисовать галерею обыденного сознания, «спрятавшись» за техникой примитивного детского рисунка, – это личный стеб художника Александра Лифшица. Тут и клоунесса – раскрашенные острые пряди волос, широкая улыбка пожилой домохозяйки, красный шутовской нос. Фокусник – усатый господин в цилиндре, таких обычно рисовали иллюстраторы детских сказок. Но есть и бравый капитан, и герой советского фольклора – старый добрый работяга. «Мы не даем миру накрениться и опрокинуться», – написал Александр Лифшиц. Но мир уже давно накренился так круто, что, кажется, вот-вот опрокинется. И это тоже можно почувствовать на выставке.[b]Рыбки умрут мгновенно[/b]Жизнь стала жестока. Как и все в эпоху рынка, она теперь имеет свою стоимость – которая столь пугающе мала, что в шутовских штучках, в иное время вызывавших бы только снисходительную улыбку, все чаще звучат трагические, мрачные ноты.Инсталляция в черной комнате с приглушенным электрическим светом. Шесть новеньких кофемолок с большими оранжевыми кнопками, подключенных к электроразмножителю. Каждый посетитель может приблизиться (хотя чего там приближаться – входя, упираешься прямо в экспонат!) и легким движением руки «запустить» любую.Но внутрь кофемолок налита вода, и в каждой плавает ослепительно красивый, тоже оранжевый, крупный меченосец. Ему очень тесно – ведь рыбки эти привыкли к большим аквариумам, не говоря уж о тех, кто действительно живет на свободе, в океане… Смелость художников, придумавших инсталляцию «Смерть Deadline», подсказала им необычный ход: напрямую обратиться к каждому из тех, кто есть «МЫ». Коллективное бессознательное, напичканное кровавыми кошмарами сегодняшнего мира, оказывается перед индивидуальным выбором: а не совершить ли самому игрушечное убийство? «Любой может нажать на кнопку и включить аппарат, – написано под кофемолками. – Рыбки умрут мгновенно».Остается надеяться, что такового все же не найдется.[b]Шуты-энциклопедисты[/b]Занимающий половину зала «Музей объявлений» Александра Плуцера-Сарно – шутовская энциклопедия постсоветской жизни. Здесь и массовый психоз начала 90-х, связанный с появлением сект, всегда расцветающих в эпоху безвременья. Призыв в «Аум Синрике» с портретом «его святейшества Асахары», цветущего, толстого, лохматого. Объявление о лекциях по религии солидных, выхоленных, пожилых американских супругов-проповедников. А рядом – святая простота: «Смерть тараканам!» или «Желающим похудеть».Впрочем, есть и немало изысканностей. «Это здоровье нации! Кто хочет из сутулого юноши превратиться в стройного стремительного идальго и стать чемпионом Олимпийских игр? Вы будущая прелесть, ножки которой будут ласкать взгляды петербуржцев!» – «Курсы претензионистов.Специалисты по хозяйственным спорам». – «Курсы фриволите. Плетение кружев». Извечное русское: «В продаже всегда холодное свежее пиво!» И вдруг в это жаркое кипение площадной рыночной жизни врывается трагедия, о которой написано от руки на листочке в клетку из школьной тетради: «Старушка ушла из дома и не вернулась. Маленькая, горбатая. Страдает склерозом (нет памяти)».А на подлинную энциклопедию современного «МЫ» претендовали результаты социологических опросов ROMIR, вывешенные между экспонатами. Увы, они не складываются в единую картинку и не дают представления о НАС разнообразных. Результаты предсказуемы: из народов мира ближе всего по духу оказываются поляки, потом с немалым отрывом следуют сербы; предпочтительные блюда национальной кухни – уха и борщ; наиболее известные традиции – Пасха и Масленица; образ родины ассоциируется с русской природой и матерью. В списке самых выдающихся людей на почетных местах – Петр Первый, Сахаров, Солженицын, Пушкин; в возрастной группе до 35 лет фамилия «Сталин» отсутствует, зато в группе старше 35-ти он есть, но где-то в конце. А кто из всех правителей России последнего века по опросам ближе всех к народу – тут уж вовсе никаких неожиданностей. Можно и не называть – и так слышим каждый день по нескольку раз.И все-таки прав Георгий Никич. Единого впечатления экспозиция не оставляет. «МЫ» разные, хотя и являем друг другу тенденцию к поиску объединения. Вот только объединяться тоже можно по-разному. С лозунговым пафосом, вызывающим сильные подозрения в напыщенной неискренности: «Мы – подразумевает силу. Мы – страна. Мы – земляне». (Георгий Острецов). Или без ложного пафоса, но с мрачноватой сильной иронией, как нельзя лучше передающей циничный материализм времени: «Я – это мешок с костями. Мы – это уже два мешка с костями» (Демиденко.UK).[b]На илл.: [i]Владимир Логутов (Самара). Открытая мастерская.[/b][/i]