[b]В основе каждой публикации этой рубрики – конкретное уголовное дело из Центрального архива КГБ-ФСБ.[/b]Все началось с обычной актерской пирушки. Выпили по рюмке чая – и давай травить политические анекдоты. Потом кто-то, как водится, плеснет еще, пустит нетрезвую слезу, обнимет ближайшего друга и заявит хорошо поставленным голосом, что Ленин и Троцкий – титаны, а все остальные – пигмеи, правда, среди них есть такие замечательные люди, как Зиновьев, Каменев и Бухарин. «А Сталин?» – поинтересуется ближайший друг. – «Что Сталин, его во время революции никто и знать-то не знал!» А уже утром отчет об этом разговоре будет лежать на столе начальника Управления НКВД по Московской области всесильного Реденса и в бедовой голове сына сапожника родится план беспощадной чистки авгиевых конюшен столичных театров.[b]Акт I. У нас бы Тельмана расстреляли[/b]Так появилось следственное дело № 12690 по обвинению в антисоветской агитации среди артистов Театра имени Ермоловой Георгия Юльевича Баумштейна (Бахтарова) и Евгения Анатольевича Бонфельда (Кравинского).В постановлении об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения говорится: «Баумштейн Г. Ю. достаточно изобличается в том, что он, являясь антисоветски настроенным, систематически ведет среди окружающих его лиц злостную контрреволюционную, троцкистскую агитацию, направленную против мероприятий партии и правительства, и распространяет провокационные слухи. Мерой пресечения избрать содержание под стражей».Что касается Бонфельда, то ему предъявили еще более серьезное обвинение: «В среде своих сослуживцев высказывал явно террористические настроения в отношении вождей и руководителей партии и соввласти».На первом же допросе Баумштейн признал, что в разговорах с сослуживцами восторгался Муссолини и Гитлером, говорил, что они талантливые руководители, выдающиеся личности и сильные люди.– Следствие располагает данными, что вы беседовали об этом с артистами вашего театра Николаем Лосевым и Верой Леоненко. Подтверждаете это?– Да, – сник Баумштейн.– А какие контрреволюционные разговоры вы вели с Бонфельдом и Грудневым?– Никаких… Хотя припоминаю, что однажды в их присутствии Троцкого называл самой популярной личностью. Разумеется,наряду с Лениным.– А что вы говорили в связи с освобождением и приездом в СССР болгарских коммунистов Димитрова, Попова и Танеева?– Я заявил… Я сказал, что Германия с этим делом прошляпила. У нас за такие дела, как поджог рейхстага, не то что бы не выпустили, а давно бы расстреляли.Потом следователь взялся за Бонфельда. Доказать, что он затевал террористический акт против руководителей партии и правительства, не удалось, зато следователь смог вытянуть признание в том, что он восторгался идеями германского фашизма и с пониманием относился к аресту вождя немецких коммунистов Эрнста Тельмана.– Тельман – враг немецких фашистов, – заявил Бонфельд. – А враг есть враг, если он не сдается, его уничтожают. По крайней мере, так поступают в Советском Союзе. Так что фашисты поступили с Тельманом очень мягко, у нас бы его расстреляли.Потом были допросы свидетелей, которые, конечно же, все подтвердили. Вскоре дело было передано на рассмотрение печально известного Особого совещания, которое вынесло беспрецедентно мягкий по тем временам приговор: три года ссылки в одну из областей Казахстана. В театре облегченно вздохнули: ссылка – это не лагерь, к тому же и Баумштейну, и Бонфельду разрешили работать по специальности.[b]Акт II. Есть групповое дело![/b]1937 год для начальника 6-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВУД Московской области лейтенанта Шупейко прошел досадно бесплодно – ни одного расстрела и ни одного группового дела. А отличиться хотелось: нельзя же всю жизнь ходить в лейтенантах! И тогда Шупейко нырнул в архив и наткнулся на дело Баумштейна. В его показаниях упоминаются актеры Ермоловского театра Лосев, Груднев и Вера Леоненко. Шупейко запросил анкеты упомянутых актеров и пришел в неописуемый восторг. Лосев! Это же именно то, что надо! Сын крупного фабриканта и домовладельца, выпускник Коммерческой академии и Московского университета, поручик царской армии, несколько лет провел в германском плену, мог бы служить в Красной Армии, но, сославшись на нездоровье, отказался.Так появилось дело № 6330 по обвинению Лосева Николая Константиновича, который «является одним из активных участников контрреволюционной фашистско-террористической группы, вскрытой в Театре имени Ермоловой». Арестовали Лосева 30 апреля 1938 года. В тот же день – первый допрос, на котором актер виновным себя ни в чем не признал и заявил, что никакой фашистско-террористической группы в театре нет.Второй допрос состоялся 8 мая. Судя по дрожащей подписи под протоколом и диким признаниям, с актером основательно поработали заплечных дел мастера.– Я признаю, что с первых же дней утверждения советской власти чрезвычайно враждебно относился к политике партии и правительства, а также к руководству ВКП(б) и государства. Это сблизило меня с группой контрреволюционных элементов из числа артистов театра. Признаю, что о руководителях партии и правительства отзывался озлобленно, с ненавистью и применением различных оскорбительных выражений. Я выражал надежды на реставрацию в СССР капиталистических порядков и восхвалял фашистского вождя Гитлера.– С кем вы вели такого рода беседы? – полюбопытствовал Шупейко. – С одним из самых активных участников нашей группы Унковским и его женой Урусовой.Наклевывалось «групповое дело», и лейтенанта понесло. В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову. Дальше, как говорится, дело техники: все оговаривали всех, и в итоге складывалось впечатление, что в театре действительно существует тесно спаянная антисоветская группа.Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до того, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий».В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.– Были среди нас и такие элементы, которые прямо заявляли, что при первой возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства, а именно Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова.– Кто именно делал эти заявления?– Унковский и Демич-Демидович.[b]Акт III. Не шпионка, а подруга[/b]К разговору с Унковским Шупейко готовился загодя: что ни говори, он не какой-нибудь безродный актеришка, а внук известного всей России адмирала, командира воспетого Гончаровым фрегата «Паллада».Когда Михаила Унковского ввели в кабинет, Шупейко даже привстал – настолько поразил его этот красивый и гордый человек. Для проформы следователь спросил, признает ли себя Унковский виновным в контрреволюционной деятельности, и, получив отрицательный ответ, зачитал показания арестованных коллег, а заодно и тех, кто проходил в качестве свидетелей. Коллеги, разумеется, подтвердили, что и советскую власть он не любит, и роли советских героев играть отказывается, и Гитлером восхищается, не говоря о том, что пьет, на квартире устраивает оргии, молодых актрис склоняет к сожительству, а свою жену использует для продвижения по карьерной лестнице.Прочитав показания «свидетелей» и хорошенько «подумав» под аккомпанемент барабанной дроби кулаков чекистов, непоколебимый до этого Унковский поведал, что он-де и сторонник фашизма, и одобряет террор, и ненавидит Сталина. В ответ на вопрос, кто разделяет его взгляды, назвал Чернышева, Лосева и Эверта.Вскоре следственные дела Лосева, Макшеева, Унковского, Демич Демидовича, Чернышева, Эверта и Урусовой были завершены и направлены на рассмотрение Особого совещания. Вот только с Верой Радунской вышла промашка. Ее арестовали по подозрению в шпионаже «в пользу одного иностранного государства», но свести концы с концами никак не удавалось. В результате плодотворных умозаключений следователей выходило, что Радунская не шпионка, а всего лишь… любвеобильная подруга нескольких иностранных дипломатов.Когда на одном из допросов ее попросили назвать имена мужчин, с которыми она находилась в интимных отношениях, список получился таким пространным, что посмотреть на советскую Мессалину сбежались следователи из соседних кабинетов. Сейчас уже трудно установить, где здесь правда, а где ложь, но факт, что Радунская признавать себя шпионкой решительно не желала. И тогда Особое совещание осудило ее как «социально опасный элемент» и приговорило к пяти годам исправительно-трудовых работ.Что касается ее коллег по театру, то всем дали по восемь лет, кроме Урусовой, которая удостоилась десяти.[b]Эпилог[/b]По большому счету, Театр имени Ермоловой надо было закрывать: ведущие актеры в лагерях, лучшие спектакли с репертуара сняты, публика обходит прокаженное место стороной. Но художественный руководитель театра Николай Хмелев понимал, что театр надо сохранить любой ценой: он искал новые пьесы, приглашал талантливую молодежь, репетировал днем и ночью. И театр выстоял.Между тем, войдя во вкус «творческой» работы, следователь Шупейко так увлекся, что сломанных судеб ермоловцев ему показалось мало, и он затеял куда более грандиозный процесс над артистами Московской эстрады и цирка. По делу были арестованы 57 человек, 8 из них расстреляли. То ли из-за излишней инициативности, то ли по другим, неведомым нам причинам, но в 1939-м было возбуждено дело… против самого Шупейко. В итоге Шупейко расстреляли, а его подручных приговорили к длительным срокам заключения. Разделил судьбу инициативного следователя и когда-то всесильный Реденс: в 1940-м его тоже казнили.Несчастные ермоловцы об этом не знали и знать не могли: они отбывали свои сроки в самых дальних лагерях.А когда в 1955-м пришло время массовых реабилитаций, оказалось, что Макшеев, Унковский и Лосев этого дня не дождались – они умерли в лагерях и на пересылках. Оставшиеся в живых вернулись к любимой работе, а Евдокия Георгиевна Урусова долгие годы блистала на сцене своего родного театра.