Эдуард Тополь: Давайте встретимся в ресторане Дома кино. Там есть окрошка

[b]Договариваясь о встрече по телефону, Эдуард Тополь сказал: “Давайте встретимся в ресторане Дома кино. Там можно взять окрошку… Вы меня опознаете? Нет? Ну тогда спросите у любой официантки – она вам покажет…” Возвращаются полузабытые голоса семидесятых – того далекого времени, когда расцвела новая московская богема, ломились от зрителей Таганка и “Современник”, советское кино набрало новое – и во многом критическое – дыхание, а по Москве ходили кассеты с песнями Галича. Время расцвета нового, неофициального искусства, появления новых имен, новых талантов. И – время окончательного расставания с иллюзиями о “социализме с человеческим лицом”, о возможности преодолеть сталинизм в рамках существующей системы…[/b] Повод встречи с Эдуардом Тополем – выход в издательстве АСТ всех трех томов его трилогии “Любимые и ненавистные” – об эмиграции из СССР, а точнее, как написал сам автор, “Эмигрантской трилогии о русско-еврейской любви, ненависти и сексе”. “Книги Тополя, – написано в издательском анонсе – талантливая, всеобъемлющая, драматическая и комическая энциклопедия жизни в советской и постсоветской России”.Необыкновенная живость и правдивость деталей, черный юмор, меткость диалогов, склонность к шаржу и гротеску плюс увлекательнейшие сюжеты – возможно, в этом секрет того оглушительного успеха, который Тополь снискал как на Западе, так и здесь, в России.Но – странное дело! – его книги часто раздражают вовсе не тем, что они в таком смешном и гротескном виде изображают нашу жизнь. Эдуард Тополь, пожалуй, единственный из русскоязычных писателей-эмигрантов, намеренно выбрал для работы область литературы массовой, популярной – то, что принято называть “низкими жанрами”. И сумел сказать легко и просто многое, что писатели с более высокими устремлениями мечтают, наверное, сказать очень серьезно.[b]– Вы сами считаете себя человеком семидесятых годов? [/b]– А я не знаю, каких я годов. Последнее время мне нравится бравировать тем, что я уже старый. Но это все-таки кокетство. Считаю, что прожил три жизни: одну – до отъезда, вторую – в эмиграции до того, как меня стали печатать в России. Тогда я просто десять лет жил на другой планете. Я писал для американского читателя – по-русски, но чувствуя себя экскурсоводом для Америки в том, что такое Советская Россия. И писать мне приходилось в таком стиле, чтобы все легко переводилось на английский. Переводили-то меня прекрасные переводчики. Но когда я посмотрел переводы своих романов, у меня волосы встали дыбом. Русский язык любит играть инверсией. А английское мышление отличается некоторой твердокаменностью, в нем есть определенный стандарт. Я читал себя по-английски и изумлялся: что тут напереводили! Слова-то вроде все мои, а смысл… А потом понял: отсутствие инверсии, вот что меняет смысл! И третья жизнь для меня началась, когда открылась Россия и у меня появился читатель, которому не надо объяснять, что такое минералка, шестерка, крыша, с ним можно общаться подтекстом, к которому мы все привычны..Моя цель – писать доходчиво. Не изображать из себя, Боже упаси, никакого умного и философствующего субъекта.[b]– А насколько два героя вашей трилогии автобиографичны? [/b]– Честно говоря, мне трудно отделить тут правду от вымысла, я не могу сейчас сказать точно, что придумано, а что автобиографично. Замысел этой трилогии родился еще в те годы, когда я решал, уезжать ли мне из СССР. Правда, я не думал о трилогии, а собирался просто написать роман… [b]– А в каком году вы уехали? Почему?[/b] – Я уехал в 1978-м. Но раздумывал об этом еще с 1974-го. В 1978-м окончательное решение подсказал мне Моссовет. Союз кинематографистов написал туда огромное письмо о том, какой я замечательный драматург, лауреат премии “Алая гвоздика”, ну и так далее… Поводом была острая необходимость получить хоть какое-нибудь жилье в Москве с правом на прописку. Я ведь родился в Баку, в большой семье, прописан был у дедушки, а в Москве, несмотря на то что был уже известный драматург, своего жилья так и не имел. И вот с этим письмом от СК к Промыслову (председатель Мосгорисполкома – Д. С.) пошел консультант моего фильма “Несовершеннолетние” Борис Тихонович Шумилин, первый заместитель Щелокова.Я ему сказал, что я, член творческих союзов и автор семи фильмов, жилья своего в Москве до сих пор не имею, а мне уже сорок лет и пора жениться. А Промыслов отдал это письмо комиссии старых большевиков при Моссовете, и они дружно проголосовали против: зачем им нужно, чтобы какой-то еврей имел право купить квартиру в Москве? [b]– А официальный повод отказа? [/b]– А никакого. Что вы думаете, они будут объяснять? Просто приехал ко мне очень расстроенный Шумилин, долго извинялся и говорит: давай мы тебя под Москвой пропишем. Я вспылил: что я вам тут – человек второго сорта, вы меня за черту оседлости, за 101-й километр услать хотите? Это была первая причина того, что я решил ехать. А вторая – так совпало, что две мои картины в это время положили на полку: “Любовь с первого взгляда” и “Ошибки юности”. А в это время и слева, и справа уезжали все. Незадолго до этого я провожал в Шереметьево Галича… [b]– Ваши книги снискали на Западе такой успех, какой трудно сравнить с книгами других русскоязычных авторов… [/b]– Я был сравним даже с популярными американскими писателями. Насчет российских не берусь судить – в силу того, что у меня не было московской прописки, я всегда был вне писательской тусовки. То есть в киношной тусовке я, конечно, был: Союз кинематографистов – это мой дом, я каждый день обедал в этом ресторане, и восемьдесят процентов моей личной жизни в России прошло через Дом кино. Но в писательскую среду, слава богу, так и не попал. Поэтому я ни с кем не соревнуюсь. Были у меня периоды успеха и спада. Но ведь так у всех. Вот мне прислали японские газеты, где обо мне написано. А я ни слова по-японски не понимаю! Зачем мне эти газеты? [b]– Как бы вы сами определили жанр, в котором работаете? [/b]– На Западе есть такое всеобъемлющее жанровое определение – триллер.[b]– Вы с ним согласны? [/b]– Честно говоря, такое строгое деление – вот это детектив, а это политический триллер – мне не кажется правильным. “Красная площадь” – что это, детектив или политический триллер? Моя задача в том, чтобы, начав читать, вы не могли закрыть книгу до последней фразы, а какой это жанр – не так уж важно. Я в этом смысле производное советского школьного воспитания: как говорил Гегель, форма должна быть содержательна, а содержание оформлено. Но в Америке я был серьезно наказан за такие суждения. Там если человек написал успешный детектив, он должен всю жизнь писать детективы. Малейший шаг в сторону карается жестоко – если хочешь писать что-нибудь другое, пиши под другим именем. Я этого не знал, и стоило мне издать “Завтра в России” – это ведь никакой не детектив, – меня тут же “сбросили”.[b]– Сейчас после долгих запретов стала модной еврейская тема. Звучит она и в первом романе вашей трилогии – в истории хазарского каганата, которой “прослоены” современные сцены… На меня из-за этого приема повеяло советской литературой 70-х годов. “Экскурсы” в историю были в большой моде у хороших писателей советского “масскульта”, их использовали и братья Вайнеры, и братья Стругацкие, и Кир Булычев… Что это – попытка убежать от цензурных рогаток, возможность сказать что-то новое? Почему именно в советской литературе этот незатейливый прием был так моден?[/b] – Если уж я “зацепил” русскоеврейскую тему, то должен был узнать об этом как можно больше. Я очень многое прочитал на тему хазарского каганата и порусски, и по-английски, в романе у меня есть подлинные тексты древнего хрониста ибн-Фадлана – немного подработанные, конечно, я убрал архаизмы, но постарался сохранить стилистику, арабскую вязь. Мне было чертовски интересно все это читать, и я думаю, что найдутся и читатели, которым это будет так же интересно. Поэтому я включил это в интригу. Вот, кстати, вышла нашумевшая книга Солженицына “Евреи в России: двести лет вместе”. Почему двести лет? Потому что автору так удобно, ведь книга очень тенденциозная. На самом деле еще в Киевской Руси жила тысяча евреев, просто тогда они назывались — хазары. Не все об этом знают. Вот я и применил этот прием. Мне не важно, у кого это есть и кто им впервые воспользовался. Мы все пользуемся тем, что изобрели до нас. Главное, чтобы получилось то, что ты хочешь… [b]– Вы прославились способностью предсказывать политическое будущее. Можете ли вы представить себе невероятную ситуацию, просто чудо – после Брежнева приходит к власти не Андропов, а какая-то относительно либеральная фигура – скажем, условный Горбачев, и в восьмидесятые годы все развивается по другому сценарию: почти отменена цензура, развиваются кооперативы… Каким было бы в этом случае лицо этой страны к сегодняшнему дню? [/b]– Однажды я, восьмилетний мальчик, возвращался из школы в городе Полтаве, где мы тогда жили. Возле дома ко мне подбежала цыганка, взяла за руку и сказала: мальчик, дай погадаю! И предсказала всю мою жизнь: что я уеду в Америку, что у меня будет две жены и двое детей. Потом коршуном выскочила мама и вырвала из цыганских рук. Я долго смеялся – я был таким правоверным пионером, что даже отказывался учить английский, ведь это был язык империалистов. Видите – нет никакого “если бы да кабы”! Я ни одну книгу не писал так долго, как роман “Завтра в России”, где предсказан путч, изоляция Горбачева, состав ГКЧП. Знаете, почему? Жена говорила мне: только не устраивай в России гражданскую войну! И я два раза начинал роман сначала, чтобы не устраивать гражданскую войну. Но все равно получалось так, как получалось… Наверное, все, что происходило в истории, другого варианта не имело.[b]– Жанр триллера в России сейчас становится все разнообразнее. Вот не так давно вышла книга Александра Ольбика “Президент”. Там действуют Путин, Волошин, Патрушев, они лично выполняют спецоперацию в Чечне. Что это – жанр так властно и бесцеремонно вторгается в реальную жизнь? Или это попытка организовать бестселлер? Ольбик обмолвился, что это для тиражей… [/b]– Ну вот он сам и сказал, зачем он так сделал. В принципе это допускается – в Америке большим успехом пользовалась книга “Убить Киссинджера”. Политический триллер, ну и что? Но у меня бы не поднялась рука написать “Убить Иванова” или, допустим. “Убить Рушайло”. Это все значимые сегодня фигуры.[b]– Не преследует ли вас в Америке чувство эмигрантской бездомности, о котором так любила говорить советская пропаганда? [/b]– Что такое бездомность? Это что я не владею домом? Ну да.Но эмигранты там живут не на улице, а в квартирах. Другое дело, что качество и расположение квартир зависят от заработка… [b]– Я имел в виду не наличие документов о владении частной собственностью, а то, что в душе.[/b]– Могу вам сказать одно: характер – это судьба. Я как здесь ничего не имел, так и там ничего не имею. Кроме одного – возможности снять квартиру, где я хочу: там прописка не нужна.Так случилось в моей жизни, что я не собственник и никогда им не был. Я не заработал миллиона, но ведь я не за этим и ехал! Я писатель и ехал для того, чтобы написать вот эти книги. И я их написал.