“Голосую за кадет, потому как лучше нет”

ГОВОРИТЬ о политпристрастиях сегодняшних москвичей мы с вами не будем. Сегодня хочется вспомнить – с чего наши предки свой политический выбор начинали? Возможность определить это боле или менее беспристрастно появилась после того, как в России взошли первые семена парламентаризма, посеянного знаменитым октябрьским указом Николая II.А потом начались ожидания и уточнения. Точку в мечтаниях о “всеобщих и равных” выборах поставил указ от 11 декабря 1905 года, определивший их как непрямые, а через “выборщиков” (как это и сейчас делается в США при выборах президента) с существенными цензовыми ограничениями.Один выборщик должен был быть избран от двух тысяч землевладельцев, один – от семи тысяч горожан, один – от 30 тысяч крестьян и 90 тысяч рабочих.Интерес к “парламентаризму” был в России огромен. Но это если судить по газетным статьям и разговорам читающей эту самую прессу образованной публики. А простонародная часть общества в думских делах понимала мало, но по российскому обычаю верила в нее на первых порах истово.По итогам первых в истории страны выборов Москва стала вотчиной “кадетов” (Конституционно-демократическая партия), которых тогдашние власти считали чуть ли не революционными левыми экстремистами, и которые были на самом деле весьма умеренными либералами, симпатизировавшими конституционной монархии. В Московской губернии избиратели предпочли “умеренно-правых”, “октябристов” и “просто правых”. Некоторые окружающие Москву губернии центра России вместе с юго-западными губерниями и Областью войска Донского отдали много голосов монархистам, правым радикалам и отчасти октябристам (“Союз 17 октября”, к которому принадлежало и руководство московской Думы).А вот национальные окраины империи, так и не смирившиеся за сотню лет со своим “подроссийским” положением были настроены крайне националистически. Ярким примеров в этом отношении была Прибалтика, делегировавшие в Думу представителей “Партии демократических реформ” и национальных партий, а также Польша, отдавшая практически все голоса местным политикам – партии “Польское коло”. Самыми “революционными” были Поволжье и большая часть Кавказа, приславшие в первую Государственную думу лидеров наиболее левых тогда парламентских групп – “трудовиков”. Хотя в целом первая Дума была все-таки преимущественно кадетской…Во внутригородских выборах москвичи свои политические симпатии проявляли не так явно, отдавая предпочтение, как бы сейчас сказали, “крепким хозяйственникам” и людям, чей авторитет у определенных групп городского населения был достаточно высок. В предреволюционные годы она оказывались по своей политической принадлежности, в основном, октябристами и кадетами. Хотя все “политразборки” до бурного 1917 года в городской Думе не допускались. Городской голова Николай Гучков даже приостановил свое членство в партии октябристов, одним из основателей которой он был вместе с братом Александром (успевшим побывать на посту председатель Государственной думы).А вот во время первых после революционного февраля выборов в Московскую городскую думу симпатии москвичей были выражены более определенно. Выборы проходили в июне, когда пора первых революционных восторгов уже начала уступать место периоду разочарования в “говорливых политиках” и активным поискам хлеба насущного.В конце июня Москва “украсилась” рекламными плакатами и листовками семи политических партий, боровшихся за место под российским и московским солнцем. Листовки раздавали прохожим на улицах “агитаторы”, раскидывали со специально арендованных автомобилей и аэропланов.Вот что записал в своем дневнике один из современников этих событий: “Все… было у нас как в настоящей Европе.Бабы и те шумели, и в воздух чепчики бросали. А любезные им списки: буржуйки - №1, кадетский, а кухарки – те самый ядовитый, №5 – большевистский. Митинги и митинги без конца. Много ругани, драк и праздности…”В первых свободных выборах в Москве победу одержала вроде бы крестьянская партия – эсеров, набравшая почти 58 процентов голосов. А вот большевики оказались лишь на четвертом месте. Москва Ленина и компанию не жаловала, отношение к этой партии было весьма прохладным. По свидетельству очевидцев, на улицах “демонстрантов с большевистскими лозунгами освистывали и частью колотили…” В общем, Москва за первые несколько недель революции уже достаточно разуверилась в слова, а дел было не видно…И тут хочется процитировать популярный русский журнал “для семейного чтения”, знаменитую “Ниву”, которая еще в июле 1901 года, рассуждая о начавшемся новом столетии, писала: “Разлад между словом и делом, может быть, сегодня назван болезнью русского общества…Болезни лечатся временем. Сколько же лет и десятилетий понадобится России, чтобы излечиться от “тоски по слову” и испытать “тоску по делу”? Начавшийся век долог, и кто знает, не увидим ли мы в конце его новую, не болтающую, а хоть что-то делающую Россию?..” Но закончился и ХХ век, а эти слова в нашем отечестве можно, пожалуй, и повторить, адресуясь к поколению, которое будет жить в конце “счастливого XXI века…