Кабацкие таланты

[b]О московских ресторациях старого времени написано немало, но все почему-то обошли молчанием людей совершенно особенного «кабацкого таланта». Сейчас то, чем они занимались в прежнее время, называют заморским словечком «консумация», а тогда вообще никак не называли.[/b]В начале 1906 года, когда в Москве все малость подуспокоилось после кровавого декабря 1905-го, в одном из весьма приличных ресторанов, который посещали в основном купцы и приказчики из существовавших тогда на Красной площади Нижних торговых рядов и Зарядья, каждый вечер подвизался человек, которого все звали просто – Остроумец. Когда его спрашивали, как его зовут на самом деле, он отвечал с усмешкой: «Христианского имени не помню, а гражданского не имею».Судя по повадкам, за плечами он имел не менее гимназии, а скорее всего и в университете на лекциях посидел, да вот «по жизненным обстоятельствам» попал в ресторан и там прижился. Сам себя Остроумец называл «стреляной вороной», а так как был жгучим брюнетом, то его называли еще и просто Вороной. Ходил он прихрамывая на одну ногу, а когда его спрашивали, почему хромает, отвечал: «С лешим в слепого козла играл…» В «свой» ресторан он являлся всегда к восьми часам вечера, здоровался с хозяином и интересовался: «Меня не спрашивали?» Если хозяин отвечал, что пока не спрашивали, шутил: «Что-то вы сегодня не бойко водкой торгуете – время девятый час, а языки еще не развязались…» Остроумец занимал угловой столик, куда немедленно приносили маленький графинчик водки и небольшую закуску за счет заведения. Подавались и газеты. Выпив рюмку-другую, Остроумец погружался в чтение до тех пор, пока от какого-нибудь столика не слышалось: «Эй, Остроумец! Поди-ка, братец, сюда – ты хоть человек и образованный, а нашей компании не гнушайся!» Так начиналась его работа. Он подсаживался к компании, с удовольствием выпивал, с аппетитом закусывал и, между делом, заводил разговоры. Досконально зная все городские новости, он умел занимательно рассказать и про сенсационное убийство, случившееся в Москве, и про ловкое мошенничество, и про закулисные делишки знаменитостей. Балагур никогда не заискивал перед приглашавшими, не льстил им, зато умел пошутить, придать разговору такое забавное направление, что все буквально помирали со смеху. Хозяин ресторации ценил его за то, что за разговорами с Остроумцем гости и сидели дольше, и заказывали больше. Никакого жалования от ресторана ему не полагалось, да иу купцов он ничего не просил. Лишь иногда принимал рубль-два, или, случалось, его приглашали на какой-нибудь склад для работы «по письменной части». Не отказывался он вместе с пригласившей его компанией перебраться в другой ресторан – ему везде были рады. Только вот в «Стрельну» Остроумец не ездил никогда, и про него говорили: «Стреляная ворона «Стрельны» боится». Сам он по этому поводу ничего не объяснял, а потому предполагали, что именно в «Стрельне» с ним случилось нечто, что и привело его к нынешнему положению…В те же годы у содержателей московских кафешантанов огромным успехом пользовалась странная этуаль. Худенькая немочка на плохом русском языке скверным голосом пела старые и несмешные шансонетки, и тем не менее была, что называется, нарасхват. Ценили ее за необыкновенный аппетит и редкое умение тактично «потрошить» кошелек клиента заведения. Как все артистки кафешантана, она была обязана принимать приглашения посетителей, «затребовавших» ее в отельный кабинет.Обладая отменной памятью, фрейлейн знала назубок меню и цены всех московских ресторанов и кафешантанов, а опытность позволяла ей определить, насколько богат ее клиент. Готовясь к своему «номеру», она заранее обговаривала с метрдотелем, на какие блюда ей следовало «поднажать», а какие «придержать». «Спрашивайте рябчиков и котлеты деволяй – наставлял ее «мэтр» в начале вечера. – На рыбу не напирайте, особенно остерегайтесь брать филе наваги в белом вине: повар забыл купить, и на кухне наваги всего на дюжину порций…» С ее легкой руки в кабинетах устраивались целые пиршества. Метрдотели заведений, в которых она выступала, просто молились на нее, рассказывая, что десяток порций – сущий пустяк для тощенькой фрейлейн: «Она на сухость в горле жалуется до тех пор, пока не выпивает четырех флаконов хорошего шампанского! Клад, а не женщина!» В «заведениях» ее ценили: фрейлен получала 600 рублей в месяц с обязательным продлением контракта на три месяца вперед, а при выездах на гастроли в провинцию ей оплачивали проезд вторым классом туда и обратно, предоставляли и другие блага, полагавшиеся первоклассным этуалям.Но при чем же тут пение, если она была талантом совсем в другой области? Те метрдотели, которые были поклонниками ее главного таланта, лишь пожимали плечами: «Так нужно же ее как-то к публике вывести, вот и поет, а коль потребуется, так и спляшет. Она очень старательная, не капризничает, все сделает, чтобы ее в кабинет позвали. А уж там ей равных нет».