Он был живым, живым, и только…

[i][b]«Нам всем бы так работать… Смогли бы, скажем, вы С участка в двадцать соток Снять триста тонн ботвы? Наш вывод неизбежен:Живет он не в раю.Проблемы, в общем, те же –Как прокормить семью»[/b][/i]Так или примерно так пела про Бориса Николаевича «ОСП-Студия» лет десять назад. «Триста тонн ботвы» – это гонорар в триста тысяч долларов за зарубежное издание его книги. Был такой, был. И семья была. Но насчет «не в раю» – тоже правда. И даже куда более правда.Послеоперационного дедушку Ельцина мы помним очень хорошо. Труднее вспомнить то, что было до операции, когда Ельцин еще не был «дедушкой», не проводил дни напролет, «работая над документами». Иногда даже сомневаешься, а существовал ли такой в природе, не был ли выдумкой политтехнологов более поздней эпохи…Дело было году в 92-м, в Лужниках, при Гайдаре. Сегодня его по старой памяти называют премьером, хотя он им никогда не был – неутвержденный Верховным Советом, весь свой недолгий срок на этом посту он проработал с приставкой «и.о.». Страна, смутно пытающаяся найти неуловимую разницу между талонами, купонами, деньгами и акциями «МММ» и паникующая от всего от этого, кое-как дожила до 1 Мая и пыталась его праздновать.По такому радостному поводу в Лужниках был устроен футбольный матч между сборной столичного и федерального правительств. Собралось тысяч десять, включая двух самых важных зрителей – Бориса Ельцина и тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова (нынешний мэр зрителем не был, поскольку блистал на поле). Важные зрители, которым по дороге вручили пышные букеты, прошли под аплодисменты трибун к скамейке запасных, спрятались там и смотрели футбол вместе со всеми вплоть до перерыва. В перерыве важные зрители, видимо, уже собрались уходить, благо праздник хоть и новый, но точек-то много… но тут на поле появилась популярная в то время Алена Апина со своей свежей, неожиданно патриотической песней. Если раньше саратовская девушка пела про «амэрикан боя», только с которым и можно было куда-то уехать, то тут, отважно срифмовала слово «пошел» с еще одним словом «пошел», она спела про Леху, без которого плохо, поскольку его призвали и он теперь в армии, но которого верно ждут.Допев про Леху, голосистая саратовская девушка явно незапланированно направилась к скамейке запасных. В общем, начало второго тайма Борис Николаевич и Алена смотрели вместе, после чего показалась сперва певица с президентским букетом, а затем и сам президент – и снова аплодисменты…К слову: тогда сборная капитана Лужкова победила сборную капитана Бурбулиса 1:0.[b]Наверное, к нему много ходили. И многие. И далеко не все – за букетами. Но человек-то не железный, и время у него не резиновое. И постепенно вокруг президента начала расти стена.[/b]В девяносто четвертом году аплодисментов уже не было. Зато была пролитая кровь, еще совсем немного – по сравнению с предстоящей. И была стена вокруг того места, где прошлой осенью стреляли по депутатам, но попадали исключительно в обычных людей. Стена была бетонная, грязно-серого цвета, а за ней турецкие рабочие восстанавливали здание еще совсем недавно Верховного Совета, а теперь – Правительства РФ. Ельцин в этом здании появлялся нечасто, хотя кабинет у него там был – чин по чину, с золоченой табличкой и постоянно закрытый на ключ (автор пару раз дергал за дверную ручку: никакого поста милиции рядом почему-то не было, но дверь так и не поддалась).А на бетонной стене вокруг Белого дома каждый день появлялись все новые и новые надписи. Фамилия президента в них была написана через другие буквы; в общем, не очень-то приятными были эти надписи. Их стирали.Тут же появлялись новые, и ничего с этим нельзя было поделать – ну не сторожить же стену с собаками? Вот тогда-то и появилось вокруг Белого дома то, что его окружает сейчас, – решетка. Тоже стена, но много на ней не напишешь (к слову, пытались, но потом бросили). Снаружи хорошо видно, как внутри копошится власть, можно даже руки просунуть – да только руки коротки.Много позже мне довелось беседовать с одним из экономических советников Ельцина, который в конце беседы сказал одну странную и грустную вещь: «Знаете, за что я больше всего уважаю Бориса Николаевича? За то, что он телевизор не смотрит. Принципиально.Пусть говорят что хотят, хоть про него, хоть про кого. Это не так-то просто – не смотреть телевизор, когда там говорят про тебя. Думаю, тот, кто будет после Ельцина, не устоит перед соблазном»[b]Когда стало известно о предстоящей операции, пресса превзошла саму себя. Беседуя уже после завершения операции с хирургом Ренатом Акчуриным, я постоянно ловил себя на том, что у него куда больше вопросов ко мне, чем у меня к нему. И главный его вопрос ко мне ставил меня в тупик: «А вы не задумывались, что пациенту может быть просто страшно?»[/b]Девяносто шестой был для БН трудным, нервным: его рвали на части вошедшие в силу кланы, хотя рвать было уже почти и нечего. Пресс-секретарь президента Сергей Ястржембский сделал тогда почти невозможное – собрал вокруг президента не просто пул прессы, а большой пул. Разница проста: обычный пул летит на самолете, а в него много народу не влезет. А вот большой – едет на поезде. Причем занимает собой полпоезда.Когда президент в окружении большого пула материализовался в славном городе Саратове, там уже выкрасили все бордюрные камни, а самые жуткие строения заставили заборчиками из свеженькой сосновой доски.Особенное испытание ждало Ельцина на мебельной фабрике: он должен был расписаться на табличке с надписью «Восхищен высоким качеством продукции саратовских мебельщиков Фабрика была забита мебельщиками, большим пулом, сотрудниками обладминистрации и еще бог знает кем… седая голова Ельцина возвышалась над этой толпой и в один из моментов заозиралась в поисках выхода.Может, у составителей программы посещения был какой-то план, но президента так плотно заблокировали говорливый губернатор Аяцков сотоварищи, что сдвинуться в указанном направлении не смог бы даже атомный ледокол «Сибирь». И Ельцин пошел другим путем – внезапно, в обход толпы, по узкому проходу между станками, готовой продукцией и цеховыми балками, ныряя под металлоконструкции и огибая боеготовые комоды.Правда, путь привел в тупик, где обнаружилось несколько испуганных работниц фабрики, пришедших не в свою смену посмотреть на президента, – и никакого выхода. И президенту пришлось вернуться словоохотливой толпе. А куда деваться? Велика Россия, а спрятаться некуда.[b]Если бы пресса постоянно задумывалась, полосы газет выходили бы девственно чистыми, а расход типографской краски уменьшился бы на порядок.Ошибкою было бы утверждение, что Ельцин любил журналистов. Он предоставил нашей профессии то, в чем она нуждается поболе любви, а именно – свободу. Чем наша профессия и пользовалась, ежедневно сочиняя про козни и заговоры власти.[/b]Год, наверное, 99-й. Расширенное заседание правительства в Белом доме. Расширенное – это с президентом, сенаторами, губернаторами и всякими прочими деятелями искусств. Ждут президента. За столом президиума всего несколько стульев, пока еще вакантных, между ними – значительное расстояние: стол большой, людей мало. Каждому члену президиума полагается две бутылочки с минералкой, открывашка, стаканчик.Буквально за минуту до появления президиума по нему прокатывается колобком какой-то взволнованный служка со стрижкой ежиком, который убирает предназначенные Ельцину стакан и бутылочки (вероятно, из соображений безопасности – вода-то непроверенная!).Президиум с президентом выходит на арену истории, и начинается какой-то тягомотный доклад – про критическое состояние экономики и угрожающие тенденции. Но докладчик на трибунке чувствует себя чрезвычайно неловко, потому что президент у него за спиной то и дело кашляет. Тихонько, как-то робко, по-стариковски – но постоянно. И все внимание зала переключается с доклада на это покашливание.Проходит пять, десять, пятнадцать минут… Только после этого сидящему рядом с президентом Владимиру Рыжкову (тогдашний спикер Думы Геннадий Селезнев был в отлучке, и его заменял на заседании юный зам) приходит в голову неожиданный политический ход. Он открывает свою бутылочку, наливает минералку в свой стакан – и отдает президенту. Тот благодарит, пьет – и перестает кашлять. Еще через десять минут к президенту мчится специально обученная сотрудница с уже ненужной чашкой чая. Про президента вспомнили, о нем позаботились…[b]Президента, про которого все знают, что он скоро уйдет, в США называют «хромой уткой». Лупить по такой мишени дробью критики там считается не очень-то спортивным поступком. Но это у них политика – спорт. А у нас политика – жизнь. Ну и смерть в качестве бесплатного, но неизбежного приложения.[/b]