[b]Мой прадед, полковой врач Николай Иванович Стуковенков, став «главным доктором» Голицынской (ныне – Первой Градской) больницы, купил себе дом поближе к новому месту работы – в Якиманском переулке, близ церкви Иоанна Воина. Он управлял больницей, а домом ведала его жена Софья Павловна. Она не вникала в политику, но долго прятала на чердаке студента«бомбиста»: ведь его, бедненького, могли сослать на каторгу или, Боже сохрани, повесить![/b]А потом в доме появился еще один студент. Звали его Степан Дмитриевич Нефедов. Но он чаще называл себя Эрьзя, подчеркивая принадлежность своему народу – мордве.Он учился в то время в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Оставив класс, где преподавал В. Серов, перешел на скульпторское отделение к С. М. Волнухину, автору памятника Ивану Федорову в Москве. Как же появился столь знаменитый впоследствии скульптор Эрьзя в нашем доме? Вот что пишет по этому поводу в своих воспоминаниях мой отец, внук владельца дома на Якиманке: «В гимназические годы я брал уроки рисования и живописи у Степана Дмитриевича Нефедова-Эрьзи. Он и сам тогда был учеником, правда, старшего класса… Мы с ним очень сблизились… Бледный, широкоскулый блондин с длинными волосами, невысокого роста, он всем своим обликом напоминал монастырского послушника… Масляными красками Эрьзя работал не кистями, а шпахтелем, добиваясь таким способом большей рельефности изображения. Он «лепил» картины, за что товарищи в училище, шутя, называли его «штукатуром»… Теперь его все знают как скульптора…»После окончания Эрьзей училища и получения им диплома «свободного художника» пути ученика и учителя разошлись. Молодой скульптор отправился за границу…Денег у него не было вовсе, и он добирался до снившейся ему много лет Италии, где пешком, где зайцем, где случайно подвернувшимся транспортом…«Как он потом мне рассказывал, – пишет мой отец в своих записках, – в Италии жизнь без денег была решена так: на набережной часть плит отсутствовала; в образовавшиеся «норы» и забирался на ночь Степан Дмитриевич. Это была его первая «заграничная квартира». А питался он падавшими с деревьев каштанами… Однажды, заметив заброшенный сарай, он выпросил разрешение у хозяев работать здесь. В сарае и была создана работа, принесшая ему славу: «Последняя ночь приговоренного к смертной казни». На международной выставке в Венеции эта скульптура имела ошеломляющий успех и была куплена Национальным музеем в Риме… Эрьзя стал знаменитостью, и нужда, голод для него кончились…»Через восемь лет после возвращения из Италии скульптор отыскал своего первого (по хронологии, а не по успехам) ученика. Хотя это было непросто сделать: прадед умер, а дом в Якиманском переулке – продан…Они крепко подружились, несмотря на 14-летнюю разницу в возрасте. Первые годы после революции Эрьзя был полон творческих планов, но ежедневное столкновение с действительностью сделало свое дело: в 1926-м скульптор уехал за границу и до 1950-го очень плодотворно работал в Аргентине. А карьера моего отца – юриста и художника-любителя – надолго была прервана в 1937 году…После своего возращения Эрьзя жил в Москве, на Песчаной улице. У него было удобное, просторное помещение для жизни и работы. Жил он уединенно, но каждое утро выходил во двор кормить голубей. А однажды – не вышел. Соседи нашли его в студии мертвым. Хоронить скульптора увезли в его родную Мордовию…