Любимые женщины Михаила Зощенко

…Они увиделись впервые, когда Верочке Кербиц сообщили сестра и подруги — мол, иди, посмотри, какой прибыл красавец. Она прошла мимо, тряхнув головкой в очаровательных кудряшках. Но Михаила запомнила: красивый. Он был в форме и белом башлыке — почему-то именно этот башлык сводил с ума девушек. Может, белый цвет подчеркивал необычный оттенок его смуглой кожи, какой-то оливковый: вроде бы в роду его были итальянцы. Знай Верочка, чем обернется для нее этот «просмотр», еще вопрос, пошла бы она на прогулку или нет...

Но с этой минуты ее судьба навсегда будет связана с его судьбой. Ее имя будет трепаться годами: вертихвостка, пустышка, мещанка — при муже-гении. Кто бы знал, сколько боли ей придется пережить за время этого брака. Но главное — она и себе самой не сможет ответить на вопрос, была ли это любовь. И все же кажется — да, это была она.

На войне Зощенко показал себя героем — пять орденов! Служба завершилась для него после отравления газами: это случилось 9 февраля 1917 года. Придя в себя, он узнает, что демобилизован. Куда было деваться ему, бросившему юрфак петербуржцу, юнкеру Павловского военного училища, чья жизнь с 1914 года была связана только с войной? Начались поиски работы. Летом 1917 года Зощенко стал комендантом всех почт и телеграфов Петрограда. Затем отправился в Архангельск — адъюнктом дружины. При новой, советской власти был секретарем суда, инструктором по кролиководству и куроводству, сменил 12 городов, служил милиционером, счетоводом и сапожником. Наплевав на запрет, он вступил в Красную армию, воевал под Ямбургом и Нарвой, но после нового сердечного приступа был отправлен на гражданку и в результате осел в родном Петрограде и начал ходить в студию к Корнею Чуковскому. Поскольку если прапорщик-герой и мечтал о чем-то, то о литературе…

Роман завязался быстро. Зощенко писал: «Чем околдовала меня эта маленькая женщина?» А Вера Владимировна позже в мемуарах констатировала: «В его отношении, в его обращении со мной проскальзывал сквозь нежную ласку (...) тон собственника…»

Верочка была резковата и решительна, но совсем юной «сбегала» замуж за военного Виталия Мартануса и к браку теперь относилась настороженно. Но их отношения с Михаилом быстро перестали быть платоническими. Он уезжал — она оставалась. У него не обходилось без романов. Она ждала его писем, а он, вырываясь из пут очередной связи, вдруг ощущал звериную тоску по ней.

Наконец он вернулся окончательно. Но приглашать ее «к замужеству» ему придется не раз. Вера потребует свободных отношений. Он ответит: конечно же, нет. И в итоге она согласится на это, и в начале июля 1920 года он перевезет к ней свои вещи. Старенькая оттоманка, на которой было тесно, но никогда не было холодно вдвоем, однажды сломается с грохотом, не выдержав напора страстей.

Что жить с Мишей непросто, стало ясно с первых же дней. Она не винила его — понимала. И жалела. Отравление газами давало о себе знать приступами паники и отчаяния. Они накатывали внезапно: ему вдруг начинало казаться, что за ним следят. Потом паническая атака кончалась, он приходил в себя, но долго, через депрессию, тоску. В такие моменты помочь ему Вера не могла. Не помогла бы и Надежда — женщина, которую он любил прежде и бросил. Надежда — была, Вера — есть… Экий каламбур! Есть и страсти. Где же затерялась Любовь, и есть ли она? Но если ее и нет, это не главное. Ведь он еще в детстве понял, что главное — иметь талант…

Через несколько лет после замужества Вера почувствовала охлаждение мужа и забила тревогу.

— Так у всех, — резюмировал Миша. — Любовь из пальца не высосешь.

Как ее бесила эта фраза! Но Миша произносил ее уверенно. Он вообще был уверен в себе — его писательская слава росла. Вера — личный секретарь — получала задания «официальным тоном». Теперь не она, «одомашненная», а он ратовал за свободные отношения. Хотя он ничего не обсуждал. Ставил перед фактом, обвиняя при этом Веру в скверном характере.

— Я заболеваю после разговоров с тобой, — кричал он.

— Так и не приходи! — бросила она зло.

И в ответ получила затем «залп» гнева:

— Что? Я имею право на обед и заботу о моем белье. И помощь в переписке мне нужна. Ты ведь жена?

Вера плакала. Но почему-то принимала правила игры. Но порой было слишком больно, чтобы это сносить.

Семья Веры Кербиц / Фото: Wikipedia/Общественное достояние

Валерий родился 5 мая 1921 года. Они сменили квартиру, переехали в большую. Вера писала спустя некоторое время: «Мой бедный мальчик! Он так плохо себя чувствует все время! Больное сердце. Слабые легкие! А работать приходится много, слишком много, не жалея себя, не щадя своих сил…»

Но жалость ходит рука об руку с обоюдным раздражением. Зощенко считает, что она хочет от него слишком многого. Она — что он ведет себя подло по отношению к ней. И вот акценты расставлены по-новому. Вера уезжает с крошечным сыном Валерочкой за город, чтобы малыш окреп на воздухе. Миша остается в городе. Общаются письмами. Вот он пишет: «С совершенным своим решпектом посылаю Вам, жена моя Вера, один малый куверт песку — сахарного рафинада, другой малый куверт, но побольше, — белой вермишели и вовсе малый оковалок свинины. Засим предваряю Вас, что жизнь в Санкт-Петербурхе слаще в холостом образе, чем в женатом, и даже жизнь это сладчайшая!»

Ах, как больно было это читать. Мерзавец. Плут! Но по возвращении Веры в город все вернулось на круги своя: Миша уходил и приходил, когда хотел, ей рассказывали о его романчиках, которые острые языки прозвали «офицерскими» — так легко он их заводил и так легко расставался, а если выдавали пассию замуж, то продолжал появляться в ее доме, заводя дружбу с мужем. К этому моменту Зощенко стал знаменит настолько, что Чуковский говорил ему:

— Счастливый вы, Миша, человек. 150 миллионов жителей страны вам должны завидовать. Все при вас — талант, деньги…

Но Зощенко признавался:

— А у меня одна тоска на душе, одна тоска…  

Спасение Вера нашла в… доме. Она знала, каким хочет видеть его и каким хотела бы видеть мужа. Они могли ругаться сутками, но в момент приступа она оказывалась рядом. Помогала тем, что была рядом...

А дом Зощенко начал меняться на глазах. Вокруг «падали бомбы» — на писателей «наезжали», а Михаил Михайлович был будто защищен невидимой стеной: книги его, несмотря на невероятную остроту, издавались, гонорары текли рекой. И Верочка с наслаждением их тратила. Ее представление о великолепной жизни воплощалось в их квартире в несколько... неоднозначном стиле. Но вот уже в спальне Веры возник белый гарнитур а-ля Людовик XVI, украшенный претенциозными и пошлыми розочками, на стенах висели картины в позолоченных рамах, слащавые пастухи и пастушки расселись на полочках, а в углу комнаты растопырилась пальма.

Вера будто срисовывала этот быт с тех рассказов мужа, где все подобное высмеивалось, она превратила дом в символ мещанства, чего Зощенко то ли не видел, то ли не хотел понимать. Впрочем, Вера еще в ранней молодости замечала: «Хочу роскоши, довольства, а в роскоши, в богатстве так много красоты, так много поэзии, наслаждения…» И в ее новом доме расцвели цветы новой страсти.

Молодая, эффектная, модная… Вера нравилась мужчинам, но пока муж своим поведением не подвиг ее ко всякого рода свершениям, она держалась «в рамках приличия». Время и молодость взяли свое: Вера влюбилась. Ее избранник — партийный функционер — был женат, в свете разгорался скандал, но Вера окунулась в любовь с головой, убегая от ощущения полного краха жизни. Михаил о всех ее интрижках знал, но не слишком реагировал на происходящее. Но тут она переступила запретную черту: отдалась страсти, когда Миша был дома. Он все понял, слышал из соседней комнаты не оставлявшие сомнений звуки…Когда ослепление прошло, Вера схватилась за голову: что я наделала. Этой слабости она так себе и не простила.

Время шло. Вера все чаще вспоминала слова мамы Миши, сказанные при первом знакомстве: «Я намучилась с его отцом, Верочка, но, боюсь, и вы будете мучиться с Михаилом…» Это было пророчество и откровение женщины «в годах» женщине молоденькой. А еще мама Миши говорила, что у ее мужа было «закрытое сердце». У Миши оно тоже было закрытое — негодное для всепоглощающей любви. Но теперь Вера во многом винила себя. Она плакала, услышав, что Мишу видели с очередной дамой, злилась и истерила, узнав, что он увлечен всерьез.

Но женщины приходили и уходили, а она оставалась. И по-прежнему боялась его приступов, ведь они превращали знаменитого писателя в несчастного маленького ребенка. Однажды, не в силах перебороть депрессию, Зощенко отправился к психиатру. Тот выслушал и посоветовал ему... читать рассказы Зощенко. Вот с кого надо брать пример оптимизма! Тогда Михаил Михайлович понял, что никто ему не поможет, кроме него самого. Он начитался Фрейда, увлекся самоанализом и принялся обуздывать болезнь усилием воли и мозга. И это работало! Тогда он и замыслил главную книгу жизни — автобиографическое откровение, в которой писатель собирался рассказать всему миру, как это — победить самого себя, боящегося жить, и обрести радость. Он назвал ее «Перед восходом солнца».

А в воздухе пахло войной. Зощенко мигом пошел в добровольцы, но путь на фронт ему был заказан: 47 лет, больное сердце. Вскоре Военсовет вписал его имя в список обязательно эвакуируемых. Его ждала Алма-Ата. Сына должны были вскоре забрать на фронт, и Вера сказала, что не оставит Валеру ни на минуту. Зощенко улетел с кучей тетрадей: так рождалась его книга, составленная из новелл, призванных найти в детстве причины взрослых терзаний.

Вера осталась в Ленинграде. Она потеряла во время блокады маму, близких, друзей... Дыханием и светом были для нее письма мужа. Но когда Миша вернулся, радости хватило на полчаса.

— У меня там были женщины, но было бы странным, если бы их не было столько времени, — изрек он, читая вопрос в ее глазах.

Были! Была... Лида Чалова спасла его от дистрофии — он ничего не знал о пайках. Но Веру это не успокоило. Услышать такое после пережитого в блокаду?!

Но судьбе не было угодно разлучать их. Шел 1943 год. «Октябрь» напечатал первые главы книги, но вскоре ее запретили. Над головой доселе удачливого литератора начали сгущаться тучи. Ярко выступил журнал «Большевик»: «В Советской стране немного найдется людей, которые в дни борьбы за честь и независимость нашей Родины нашли бы время заниматься «психологическим ковыряньем». Рабочим и крестьянам никогда не были свойственны такие «недуги», в которых потонул Зощенко. Как мог он написать эту галиматью, нужную лишь врагам нашей родины?» Зощенко не думал, что созданная на пределе искренности книга станет его палачом. Вера не могла уйти...

В 1946 году ряд писателей и Зощенко наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Но спустя три месяца «Звезда» опубликовала его рассказ для детей «Приключения обезьяны», перепечатав его из «Мурзилки», и началась травля. Писателю пеняли «недостойным поведением во время войны». Зощенко был просто растерзан постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». «Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известны физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны (таким боком была представлена эвакуация — прим. «ВМ»), когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца», оценка которой, как и оценка всего литературного «творчества» Зощенко, была дана на страницах журнала «Большевик», говорилось в постановлении.

Зощенко и Ахматову принялся терзать Жданов… Теперь сатирику не было места и в Союзе писателей… Друзей остались единицы. С ним не здоровались, при встрече не подавали руки. Ни он, ни Вера теперь не могли найти работы — опальных не брали... Призрак голода встал перед семьей Зощенко в полный рост. Он вырезал стельки на продажу, благо научился этому ремеслу в бытность свою сапожником. Ну и еще случались чудеса. Иногда Вера или Михаил находили в почтовом ящике конвертики с деньгами — их втайне приносили друзья — Каверины, Шагинян, Федин, поклонники его творчества, никогда не бросавшие Слонимские...

Приступы паники вернулись. Дошло до того, что Зощенко вообще перестал есть. Уговорить его похлебать супа с ложки удавалось бывшей любовнице. Вера подумать не могла, что будет так рада ее приходам…

Однажды, прибираясь у мужа, который начал потихоньку поправляться, Вера уловила какое-то забытое ею движение его рук — он будто потянулся обнять ее.

— Ты что, Миша? — изумилась она.

Он смутился, убрал руки. Она продолжила уборку, пытаясь сморгнуть слезы...

Какими же страшными были те годы… Ни надежды, ни света впереди — восход солнца «завис» где-то за горизонтом и не состоялся. Боль внутри — от осознания того, что для каждого, кто попадает в твой «круг», ты становишься смертельной опасностью. Не ладились и отношения с сыном — и потому, что Зощенко никогда не был идеальным отцом, и потому, что Валерий как сын «проклятого» партией писателя сам испытывал огромные трудности. Но при тех, кто вопреки всему не забывал дорогу к их дому, постаревший Зощенко выглядел сдержанно, был аккуратен и даже элегантен.

После смерти Сталина Твардовский и Симонов подняли вопрос о восстановлении Зощенко в Союзе писателей, и вскоре он был принят туда заново. Бойкот прекратился, но когда выяснилось, что Зощенко с постановлением не согласен, в чем еще и каяться не собирается, его «проработали».

— Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею, — ответил он «правильным» коллегам.

Его вновь увидели «на публике» в 1958-м, когда Михаил Михайлович оказался в числе приглашенных на празднование 90-летия Горького. Его вид вызывал оторопь: виски как-то продавились внутрь, изменив форму лица, поредевшие волосы облепили череп, истонченная кожа просвечивала и уже не отдавала благородной оливой. Чуковский констатировал: «Задушенный, убитый талант…» Говорил Зощенко мало и путано, всем было неловко от этого. На прощание, поправив отчищенный Верой пиджак, он сказал: «Литература — производство опасное, равное по вредности изготовлению свинцовых белил».

Заметив, что муж порой путает слова — может, скажем, попросить вместо люминала (снотворного) линолеума, Вера сжалась и запретила близким поправлять его. Он — в порядке! Это просто усталость! Как всегда, когда Мише становилось трудно, Верочка встала стражем возле него, отводя от его головы настоящие и мнимые неприятности. Его окончательно подорвало сообщение о присуждении персональной премии. А вдруг отберут?! Он слег.

Вера не отходила от него. Они были на даче в Сестрорецке — той, что когда-то приобрела Вера из своих «мещанских желаний». Она была уверена, что тут жить лучше — воздух, сад. 21 июля Миша вдруг начал говорить четко и осмысленно. «Сядь со мной».

Она присела на кровать. В полусумраке комнаты ее морщины и седина были не видны, а кудряшки рассыпались по плечам.

«Вера, Вера, как странно все. И как же нелепо я жил…»

Она сжала его прохладные руки, притянула к себе. Он уютно положил ей голову на плечо, придвинулся близко-близко. Они сидели так долго, молча, наслаждаясь этой близостью. Ночью 22 июля 1958 года его не стало. Он умер перед восходом солнца…

КОРОТКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

Писателя запретили хоронить на «Литераторских мостках» на Волковском кладбище; его могила на городском кладбище Сестрорецка, где ныне рядом с ним покоятся и Верочка, ушедшая много лет спустя, в 1981 году, и их сын Валерий, ставший театральным критиком, и внук Михаил, капитан II ранга. Повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца» была впервые полностью опубликована в 1973-м в США, а на родине писателя увидела свет в 1987-м.

Читайте также: Умевшая сводить с ума: истории любви Зинаиды Райх