Андрей Могучий: «А детям нравится» – это лозунг наркодилера

Известный режиссер и многодетный отец, лауреат премий «Золотая маска» и «Новая театральная реальность», создатель Формального театра (которого как бы и нет на театральной карте города на Неве, но который недавно отметил свое 20-летие целым фестивалем, что вполне нормально для призрачного Петербурга) и штатный режиссер театра Александринского, ответственный за многие его новшества, – о том, что такое «Счастье».[b]Чехов и фотошоп[/b]Сегодня мне интереснее работать с живым драматургом и совершенно не интересно осовременивать «старые песни о главном». Как-то меня позвали в Финляндию ставить Чехова со студентами Хельсинкской театральной академии. Остановились на его рассказах. Я их честно все перечитал, что сильно отравило мою жизнь на длительный период – давно не встречал такой интенсивной депрессивности. Месяц я рассказывал студентам про Чехова-Станиславского все что знал, мы делали всякие упражнения. И вдруг я понял, что никакого Чехова у меня в этой конкретной ситуации не получится. В результате я пошел за процессом (всегда стараюсь отдаваться реке), и мы сочинили новую пьесу «Петка Гусев».Если там и было что-то от Чехова, это знал только я, даже актеры забыли. Такой способ работы на сегодняшний день мне наиболее интересен. Похоже на фотошоп – на первую картинку наслаивается другая, третья, а на седьмом слое возникает совершенно новое изображение. И только я знаю, каким был первый слой. Именно тогда, в Финляндии, я понял, что могу исключить из финального результата момент заигрывания с первоисточником. Он и его трактовки перестали быть мне важны! Так же мы сочиняли и «Счастье» ([i]авторы инсценировки Андрей Могучий и Константин Филиппов.[/i] – [b]Ред.[/b])[b]Теперь я не боюсь спать один![/b]Когда я ставил «Счастье», мне было очень важно, что я делаю спектакль для детей. Еще раз подчеркиваю – сейчас меня сознательно интересует только их мнение! Однажды я сделал спектакль для детей – очень плохой. Хотя мы очень старались, и детям нравилось, но я был в ужасе, понимая, что ЭТО не должно им нравиться! Я не знал, куда спрятаться от стыда, и зарекся, что не буду делать детские спектакли.Это очень опасный момент, который обычно не осознают тюзовские худруки, говоря: «Ну и что ж, зато детям нравится». Так ведь это лозунг наркодилера, который тоже говорит, что детям нравится.Но год назад я вновь осмелился, потому что работать на детскую аудиторию – это счастье. Мне особенно важен этот спектакль, потому что я учусь у них. То есть буквально учусь: мы читали им тексты, показывали картинки, многие реплики в нашем «Счастье» просто придуманы детьми. Мне понравилось это начало – я бы продолжил. Про мои первые опусы говорят, что они сложны и метафизичны. Может быть, настал тот момент, когда я чувствую публику напрямую и нуждаюсь в этом. Дети не знают, кто я такой, какая у меня фамилия и есть ли у меня премия за лучшую режиссуру. Им плевать, у них нет контекста, и это прекрасно.Для меня и для них этот спектакль носит терапевтический характер. Я приглашал на репетицию самых разных людей, в том числе психотерапевтов, психоаналитиков. Один из них кардинально поменял взгляд на собственную профессию. А в е д ь этот человек прошел Беслан, Чечню, Ош, работал с детьми, которые сталкивались с реальной смертью.Другой человек, мальчик, сказал мне после спектакля, что теперь он не будет бояться спать один в комнате.[b]Арт-терапия[/b]Наше «Счастье» – про отношения маленького человека со смертью. Поэтому мы и ставим на афише рекомендацию – с девяти лет. 8–9 лет – это тот возраст, когда среднестатистический маленький человек начинает задумываться о смерти.Меня стала интересовать арт-терапия. Театр, которым я занимался раньше, предполагал наличие тесного круга людей, которые меня понимают. Но мне стало тесно в этом круге. На эти мысли подтолкнул меня Аттила Виднянский, который приехал на наш фестиваль.Я туда пригласил своих друзей – Аттилу, Эрика Содерблёма, Кристиана Смедса: это сейчас они – топовые режиссеры, но я знаю, откуда они вышли. Из подвалов, из ниоткуда. Но ту энергию сохранили.Так вот, Аттила на своем мастер-классе вдруг стал говорить не о профессии, не о секретах режиссуры, а о каком-то остросоциальном театре жизни. Когда-то мы думали о чистоте профессии, о незапятнанности популярностью или официозом. А теперь я хочу быть «запятнанным», связанным с жизнью.Видимо, подошел тот возраст, когда надо оправдать то, что ты делаешь.