В осеннем парке на скамейке рядом со мной сидели две немолодые женщины. Одна — эдакая дама в лиловом берете и в элегантных перчатках. Другая — попроще, седые кудельки выбиваются из-под платка, а на ногах галошки.

О чем обычно разговаривают пожилые женщины? Делятся секретами кулинарных блюд, хвалятся достижениями внуков… А эти вели беседу необычную. Обсуждали, кто о чем жалеет, подводя итоги своей жизни.

Та, что в берете, сокрушалась, что не стала артисткой. Были таланты, были возможности и талия — «вот такусенькая», как у юной Гурченко. Но родители сказали: надо получить серьезную профессию, чтобы иметь потом кусок хлеба. Так и стала она химиком, работала в лаборатории всю жизнь. А могла бы блистать на экране.

Та, что с кудельками, огорчалась, что работала слишком много — воспитательницей в детском саду. Детей она обожает, и сколько их воспитала за свою жизнь, уж и не вспомнить. Но совсем мало времени уделяла своей родной семье, особенно мужу. И вот сейчас собственные дети выросли и в ней не особо нуждаются, дочка вообще уехала в другую страну, а сын, сын что — отрезанный ломоть. И вот бы повернуться тут к любимому человеку, мужу, варить ему борщи, выходить на прогулку вечером и читать ему вслух книжку. А он вдруг раз — и умер. Ох, мало, мало мужики у нас живут...

И как же сейчас жаль, что не договорили, недолюбила его, недокормила. Хотел он соленых огурцов — любил, а она ограничивала. Не разрешала их есть, а то отложение солей, давление подскочит... Так и умер ее Сережа — в одиночестве, ведь она уходила каждый день на «спевки». Ну, в хор таких же бабушек-энтузиасток ходила. Вместо того чтобы быть с Сережей. И вот об этом жалеет сейчас, а уж огурцы соленые вообще без слез вспомнить не может.

Фото: Пелагия Замятина / Вечерняя Москва

Падали тихо кленовые желтые листья на изумрудную траву. Женщины молчали и думали — каждая о своем.

Мне хотелось, чтобы они продолжали разговор. Рассказали мне, а я — вам, о чем еще жалеют женщины? Ведь все мы с возрастом жалеем в итоге не о недополученных деньгах, не о виллах и крутых машинах. Жалеют все об одном и том же: о том, что мало говорили о своей любви близким, а потом они ушли, и теперь уже сказать-то некому. О нерожденных детях; о, я не знаю ни одной женщины, которая пожалела бы о рожденном ребенке, но знаю десятки тех, кто до конца дней своих корит себя за то, что не родили. Жалеют люди о том, что побоялись когда-то рискнуть и сменить работу, опасаясь, что не получится. Так и просидели, как сверчок за печкой, всю жизнь на нелюбимой работе, считая себя недостойными чего-то другого, того, к чему звало с юности сердце. Жалеют о том, что побоялись настоящего чувства, большой любви. Ведь большое чувство всегда потребует тебя полностью, испепелит, сожрет сердце и душу, может, и не дав ничего взамен. И ты вправе отказаться от такой вот всепоглощающей любви, но потом обязательно пожалеешь, когда исправить уже ничего невозможно.

Жалеют о том, что сейчас называют «синдромом отложенной жизни». Когда лучшее платье десятки лет висит в шкафу, и его доедает моль. Не едешь, куда хочется. Не встречаешься с тем, о ком скучаешь, — все-то кажется, что времени впереди еще на десять жизней.

А потом накрывает осенняя тоска. Сидишь на лавке с незнакомыми собеседницами, ловишь ускользающее и не теплое совсем солнце... А женщины молчали, и каждая вспоминала что-то свое. Я тихо поднялась и пошла прочь, и под ногами у меня шуршали опавшие листья.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции