Для меня 7 ноября — дополнительный выходной и праздничные заказы. Что в них давали? Да и вообще, как объяснить не жившим при СССР, что это такое? Это — дефицит по разнарядке.

Обычный набор: банка икры, банка крабов, палка «сухой» колбасы, банка югославской ветчины, что-нибудь еще. В первые годы моего детства — осетрина, плачущая желтым жиром. В поздние и следующие за ними — семга.

На демонстрации я не был ни разу — ни работая на заводе, ни учась в МГУ. А уж потом — и речи не было. Повод собраться, выпить-повеселиться. В идеалы коммунизма верующих не встречал. О смысле революции почти не задумывались. Правила игры знали четко: ходи на собрания, молчи. Хочешь в загранку или карьеру? Выступай. Уважать не будут, но пойдешь высоко.

То, что 7 ноября — день начала абсурда длиной в столетие, я начал понимать потом. Когда познакомился, например, с такими фактами: вход в царскую молельню в Зимнем от православных матросиков и солдатиков охраняли два брата-иудея Шапиро — юнкера, поставленные в караул. Иудеев из юнкеров Инженерной школы там вообще было немало. Впрочем, яицкие станичники, бросая оборону и уходя из дворца, оставили юнкерам и их командиру поручику Синегубу пулемет.

Шествие, посвященное очередной годовщине Октябрьской революции / Фото: Pelagiya Zamyatina

Что еще сопровождало этот день, кроме оглушительной пропаганды? Метро работало дольше. Пьяных (из тех, что могли передвигаться сами) старались не задерживать. На третьем курсе мы, молодые дураки, сняли с угла здания флаг и постелили на столе в виде скатерти. Было смешно. Пришел управдом и мирно попросил не нарываться — вернули, сообразив, что могут быть последствия: пришьют политику. Через полтора года, когда я уже служил под Енисейском, за подобное посадили на пару лет мою армейскую подругу и ее друзей из близлежащего села — политика!

Но икра и относительная мягкость — это в Москве. В армии в этот день давали котлеты и вареное яйцо к «кофе» на завтрак. «Кофе» — так назывался чай со сгущенкой, за цвет. Чайник на десятерых, банка в чайник…

Брежневские времена тоже отличались мягкостью, но опять же относительной и в столице. У меня осталось впечатление, что Леонид Ильич в идеалы коммунизма верил не шибко: и сам любил кучеряво пожить, и другим позволял. По крайней мере, на политический журфак, на международное его отделение, я поступил без блата и так же восстановился после службы. Прошел бы сейчас? Не уверен. Но знакомства в торговой среде на всякий случай имею всю жизнь — например, не то что икры, а железнодорожных билетов в сезон на курорты уже опять не достать, как и в СССР.

— Брежнев умер, — плачущий замполит вошел в деревянный солдатский сортир. Я там драил доски стеклышком, будучи дневальным по роте. Я не понял, о ком он, — думал, помер кто-то из штаба. Я уже дослужился до ручки за эти первые полгода.

С праздника прошло три дня — генсек умер 10 ноября. А одиннадцатого кончилась салабонка — привезли молодых.

Нет, замполит тоже в коммунизм не верил. Просто жалел человека по доброте своей души.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции