Вот почему я в театры любил ходить, культурно развиваясь? Потому что они располагались в правильных местах. Идешь, к примеру, в Большой, а на углу Столешникова переулка, в пяти шагах буквально — рюмочная «Красный мак». Вы знаете, что это такое? Вряд ли. Потому и растете некультурными, нет в вас высокого стремления к прекрасному.

Рюмочная, судари вы мои, — это было гениальное изобретение московской власти 70-х годов. Место, чтобы выпить, но не напиться. Бар со стойкой, где разливали исключительно одну белую водку и апельсиновый сок, а в придачу к рюмке — обязательно бутерброд с колбаской или сырком. И бармен следил, чтобы никто не дошел до кондиции. Как заметит, что человек присел, набрал воздух в легкие и готов заорать «Когда я на почте служил ямщиком» неожиданно для себя, но не для бармена, тот хвать его — и на воздух. Мол, там пой, тебе быстро милиция поаплодирует.

А сколько таланта, энергии, харизмы показал я в свое время возле Театра Ермоловой, что на Горького-Тверской! Там напротив, у магазина «Российские вина», где, не поверите, не кончалось вино «Арбатское» и водка «Московская», была не рюмочная, а пельменная.

О, как я стал взволнован, вспоминая ее! Актеры пили отдельно, закусывая яйцом под майонезом. Сотрудники Госплана — пирожками и бульоном. Преподаватели журфака МГУ и ИСАА — пельменями: первые — с уксусом, вторые — с маслом. А студенты — не закусывая. Ничем. И сколько раз я собирался посмотреть в театре постановку «Том — большое сердце» о трудной судьбе афроамериканцев, столько раз в пельменную и захаживал. Если, конечно, не планировал в тот вечер поглядеть «Щелкунчика» в Большом.

Большой театр / Фото: Сергей Киселев / АГН Москва

Когда душа просила движения и современных ритмов, я ходил к Театру имени Гоголя возле Курского вокзала: там давали постановку «Рок-н-ролл на рассвете». Рядом был подвальчик, пивная студентов имени геодезии и картографии. Так вы не поверите, такого рок-н-ролла, как геодезисты, мало кто в Москве в те годы мог себе позволить, не в каждом варьете такое увидишь!

Но больше всего любил я Театр имени Ленинского комсомола: там были и задор, и катарсис. Задор — в сосисочной у Петровки на бульварах. Катарсис — в «Яме» на Пушкинской, ныне Дмитровке, где было такое единение душ и тел, такие выси помыслов и чувств, что даже туалет обслуживал оба пола. Уборная была приспособлена под что-то среднее: видимо, там уже тогда подозревали, что искусство приведет к гендерному многообразию.

А теперь, братцы мои, театр уже не тот. Нет того задора, куража и этой… Экзистенции. Как не бывало и рюмочных.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции