Режиссер Дмитрий Крестьянкин: Мне нравится делать мир лучше

В текущем театральном сезоне Театр имени Владимира Маяковского запустил новый проект — творческую лабораторию для подростков «Подтекст: Юность». Руководителем программы стал режиссер Дмитрий Крестьянкин, ставящий документальные спектакли о жизни молодых людей по всей России. Корреспондент «Вечерней Москвы» поговорила с ним о таком явлении, как социальный театр, и о том, как сценические практики помогают подросткам переживать психологические травмы.

Лаборатория «Подтекст: Юность» открыта для школьников, которые хотят познакомиться с театром. «Вечерняя Москва» узнала подробности у руководителя — режиссера Дмитрия Крестьянкина.

Он работает не только с подростками из обычных семей, но и с теми, кто находится в непростых ситуациях, — подопечными детских домов и приютов. Во время подготовки спектакля режиссер создает среду, где участники могут обсудить любую проблему, а результатами такой работы становятся спектакли, в которых играют и дети, и волонтеры. О зрительских предубеждениях в отношении социального театра, а также о том, как понять подростков, что волнует новое поколение и как театр способен помочь преодолеть болезненный личный опыт, режиссер знает не понаслышке.

— Дмитрий, какие цели проекта «Подтекст: Юность»?

— Наша задача — услышать темы, волнующие молодое поколение, через современные формы театра, предложить им быть не только зрителями, но и соавторами в процессе создания репертуара для их сверстников Сцены на Сретенке (филиал Театра Маяковского по адресу: Пушкарев переулок, 21. — «ВМ»).

— Что будут делать участники?

— У нас несколько тематических блоков. В первом ребята попробуют свои силы в драматургии, напишут пьесы. Затем профессиональные режиссеры и артисты Театра Маяковского сделают эскизы. Еще один блок — лаборатория-форум для профессионалов, посвященная разбору травматичных для подростков ситуаций.

Мы поставим интерактивный спектакль, где зрители могут влиять на происходящее, и еще состоятся дискуссии с психологами. Последняя тема — искусство перформанса, снова с подростками.

— Вам легко найти контакт со школьниками?

— Да, потому что мне самому с ними безумно интересно. Но трудности бывают, потому что я потихоньку становлюсь для них старым. Еще подросткам безразличны любые регалии, заслуги, и авторитет каждый раз надо зарабатывать. Мне это очень нравится.

— Это знак времени? То есть отсутствие авторитета старшего, более демократичное общение…

— Мне кажется, что общаться с человеком на равных — здоровое желание. Я вспоминаю себя подростком, и у меня в том возрасте тоже не было особого пиетета перед старшими. Нормальный процесс для этого возраста — ставить под сомнение идолы предыдущего поколения. Это, кстати, заметно по социальным сетям — подростки избегают старых мессенджеров, стараясь максимально дистанцироваться. У моего поколения также было — «Одноклассники» считались дедовской сетью, а мы все сидели «ВКонтакте».

— Вы замечаете разницу мышления зумеров (рожденные в 1997–2012 годах) и миллениалов (родившиеся в 1980–2000 годах)?

— Я думаю, что люди не меняются, и вопросы к мирозданию у нас одни и те же. Различия есть только в деталях. Замечаю, что молодое поколение более ироничное, но шутят они добрее.

«ВКонтакте» еще существовало влияние полуанонимных социальный сетей, где устраивали войны в комментариях, и до сих пор это осталось. Социальные сети зумеров — территория поддержки. Еще есть отличие. В условном 2007 году, когда я взрослел, была важна уникальность, и каждый стремился быть непохожим на других. В результате был таким же, как и все, но существовало само желание отличиться. А сейчас подростки пытаются быть в общем тренде — появляется «вирусный» танец, и все записывают видео, где выполняют эти движения. То есть у нового поколения принципиально другая задача — не выделяться, а быть частью сообщества.

— Вы работаете с детскими домами. Насколько они открыты к сотрудничеству с театром?

— Я убежден, что дело не в системе, а в тех, кто в ней работает, занимает должности. Был, например, случай во время пандемии. Нас пригласили приехать на гастроли в московский театр. Одну девочку директор не отпустила, потому что не хотела брать лишнюю ответственность. Даже не стала с нами разговаривать и делала вид, что в отпуске. Это многое говорит о компетентности руководителей конкретного учреждения — им проще запретить все. Детдом же является официальным опекуном.

— О чем ребятам важно поговорить языком театра?

— О разном! В «Одиссее 2К19» мы рассуждали о доме и поиске некоего места, которое каждый из нас мог бы так назвать. В спектакле «Бэкграунд» мы анализировали жизнь взрослых, подростки брали интервью у разных людей и ставили себя на их место. «Жизнь Лены Потемкиной» — это эксперимент, потому что спектакль был сделан на основе сочинения восьмиклассницы из Омска. Мне было интересно разобраться, как они сыграют драматургию сверстника. Потом был мюзикл «Крысолов» — он про любовь. Спектакль стал попыткой понять, что нас ведет в жизни, светлые чувства или темные. А вот в постановке «Русские классики» мы посмотрели на литературу через подростковые ощущения, говорили об их восприятии и видении текста. Новый спектакль будет по современной поэзии — ребята сами пишут стихи, пробуют силы в хокку и танка (формы японской поэзии. — «ВМ»).

— Темы вы выбираете?

— Нет, они появляются сами в процессе творческих встреч. Например, когда еще работали над «Илиадой», то думали: «А круто было бы спеть!» Спустя пару лет сделали мюзикл «Крысолов», ребята сами все песни для него сочинили. Когда работали с литературой, затронули тему поэзии и решили попробовать работать только со стихами, без песен. Одно из другого само вытекает и без моих предложений.

— Вы цензурируете выбор? Есть ли табуированные темы?

— В процессе работы мы создаем безопасную среду, где нет ничего запрещенного. Другой вопрос, что не все обсуждаемое нужно выносить в поле публичных дискуссий. Чаще всего проговаривание сложной проблемы нужно для того, чтобы проработать ситуацию. Тогда театр просто становится местом, куда подросток может прийти и рассказать, что его волнует. В этом случае созданный спектакль — не самоцель.

— Вы поддерживаете связь с ребятами после того, как сделаете спектакль?

— Да. Я не разделяю наше общение на отдельные проекты. Не считаю, что мы собираемся только для того, чтобы сделать постановку и разойтись! У нас сложилась команда людей, которым интересно что-то создавать вместе. Поэтому я поддерживаю связь со всеми, кто ушел или вырос. Недавно наш парень Саша вернулся из армии — сразу с дороги прибежал к нам в студию прямо в форме! Это очень круто!

— А никто не выбирает театр как профессию?

— Такой задачи перед нами не стоит, но есть ребята, которые пробуют поступать. У нас же смешанная группа, часть ребят из детдомов, а часть — семейные. Это важно, потому что в процессе репетиций идет обмен опытом, эмоциями, то есть взаимное обогащение. Вот две девчонки из семейных, поступили в ГИТИС.

— Есть мнение, что дети из приютов более жестокие. Бывают конфликты с подростками, у которых есть дом и родители?

— Мой опыт говорит, что это предубеждение. По крайней мере, в группе не было конфликтов на такой почве. В нашем коллективе вообще немного ссор, только из разряда: «Мы дружили, а она теперь общается с тем-то, я тогда не хочу с ней больше разговаривать». Но это же обычные детские проблемы.

— Залы на ваши спектакли набираются легко?

— К социальному театру скептическое отношение как со стороны профессионального сообщества, так и зрителя. Судят, не приходя на наши постановки: «А, ну кружок с детдомами». Хотя в Москве и Петербурге ситуация уже потихоньку меняется! Про первые наши спектакли не писали ни журналисты, ни критики. Зрители не приходили, даже если вход был свободным.

А вот на последние — «Крысолов» и «Русская классика» — билеты продаются быстро, и даже профильные издания о нас пишут! Для меня повышение интереса к социальному театру стало одной из внутренних продюсерских задач, помимо благотворительных и художественных. Мне было важно, чтобы такой театр начал звучать наравне с другими, был интересен не только как благотворительность, но и с точки зрения творческого контента.

— А как вы вообще занялись социальным театром?

— Я просто не люблю эстетство, когда искусство красивое, элитарное, сложное. Мне нравится делать спектакль, понятный всем, так сказать, «с низким порогом вхождения». Для меня этот вид театра — классный инструмент, чтобы менять мир и взаимодействовать с ним. А мне как раз очень нравится делать реальность лучше, как бы банально это ни звучало.

— Во время работы встречали истории, которые невозможно забыть?

— Они постоянно происходят! У меня был культурный шок, когда наш парень, Томаш, в спектакле «Одиссея 2К19» сам придумал себе сцену.

Он сказал, что любит тишину и танцы. В сюжете есть момент с сиренами, которых слышит только Одиссей. И парень в абсолютной тишине шесть минут танцевал, импровизируя! Не каждый профессиональный актер решился бы на это, а он — сделал! Или одна наша девочка... У нее был опыт двух неудачных удочерений. Первый раз приемная семья отдала ее обратно в приют. Потом ее удочерили другие люди. Оттуда ее забрали органы опеки, потому что родители оказались сектантами, наказывали подростка, обливали кипятком, выгоняли раздетую на лестничную клетку…

Там был ад, и девочку буквально спасли. Она хотела, чтобы о ее истории узнали люди, но сама со сцены была не готова рассказать. Я предложил ей выбрать кого-то из волонтеров, кто говорил бы от ее лица, а она бы просто сидела рядом и держала его за руку. Мы так и сделали, но спустя несколько спектаклей подросток решила рассказать все сама. То есть она свой болезненный опыт в нашем театре проработала, пережила. Такие истории меня потрясают.

— С вами работают психологи?

— В группе есть специалист, и, если нужно, он включается в работу на занятиях. Но чаще психологи мешают. Для детей, живущих в детдоме или приюте, иногда само слово «психолог» имеет негативное значение — человек, проводящий бесполезные тестики. И, к сожалению, многие подростки сталкиваются с отсутствием конфиденциальности, когда психологи все передают воспитателям и учителям. Поэтому ребята больше доверяют волонтерам и актерам.

— Насколько люди открываются, зная, что их истории прозвучат со сцены?

— Мы все проговариваем, предупреждаем. Каждый имеет право рассказать только то, что он хочет. В моей работе всегда действует правило: выносим на публику только, что считаем нужным. Так что в данном случае сами герои и есть режиссеры спектакля, а я только придаю всему происходящему сценическую форму.

— Бывает, что имена просят заменить?

— Да, конечно, и мы это делаем. Или делегируем артистам или волонтерам, когда человек хочет, чтобы рассказ прозвучал, но не готов сам выйти на сцену. В общем, разными способами и художественными приемами мы выходим из положения.

— Один из последних ваших спектаклей в Москве — «Поиск продолжается» в Театре Маяковского про поисковый отряд «ЛизаАлерт». Как собирали материал?

— Мы общались с поисковиками, они рассказали реальные истории, как теряются дети, что происходит потом. На основе материала мы написали пьесу из трех новелл, а дальше я доработал ее до сценической версии.

— Документальный театр с профессиональными актерами зритель принимает легче?

— Я оставлю эти рассуждения театроведам и самим зрителям. Кто-то приходил на мой спектакль и говорил: «Полезно, но все же это не театр, а урок ОБЖ». Пусть люди называют это так. Это из области теории, высоких материй, которые мне чужды. Мне важно, чтобы работа приносила пользу и находила эмоциональный отклик. А как это обозначить: социальный, документальный, постдокументальный... Предубеждения есть, но у каждого театра свой зритель. Например, в «Театре.doc» этот подход не вызовет вопросов, а в Театре Маяковского такие постановки непривычны. Но круто, что сейчас документальные спектакли можно увидеть не только на специальных площадках.

— Я помню, насколько активную реакцию спектакль «Деревня и я», основанный на интервью с ребятами из сел и деревень, вызвал у зрителей РАМТа. Хотя это тоже не специализированный документальный театр...

— Да. Еще великие говорили, что театр занимается человеком. Документальный спектакль или художественный — это просто форма донесения информации. Если есть пьеса на тему, которая меня волнует, я ее ставлю. Если нет, то беру реальную историю. Если человек сам готов все рассказать — получится театр свидетельский. И странно, когда эти формы вызывают отторжения на этапе их озвучивания. Не нужно вешать ярлыки, нужно идти и смотреть.

— Почему в социальных сетях вы ставите хештег «Я ничего не понимаю в театре»?

— Потому что я в нем ничего не понимаю, это не кокетство. Мало хожу в театр, особо не читал книжек по режиссуре. Мне нравятся «Записки Мейерхольда», к примеру, но сама театральная теория мне неинтересна. У каждого режиссера свой путь, и применить опыт одного к работе другого невозможно, потому что у всех свой контекст и свое время. Лично я использую театр как инструмент взаимодействия с реальностью.

СЛОВАРЬ

Социальный театр — направление в театральном искусстве, акцентирующее внимание на острых общественных проблемах. Интерес к этому виду театра в последние годы растет и среди зрителей, и в профессиональном сообществе.

В 2020 году в ГИТИСе открылась магистратура «Социальный театр». Это партнерская программа продюсерского факультета ГИТИСа, Театрального центра имени Вс. Мейерхольда и Центра творческих проектов «Инклюзион». В рамках программы студенты изучают театроведение, менеджмент, педагогику, курирование социальных и инклюзивных проектов в области театра. Они также проходят практику — работают над театральными проектами для разных групп зрителей. Режиссеры социального театра: Борис Павлович, Дмитрий Крестьянкин, Дмитрий Зимин, Яна Тумина.

ДОСЬЕ

Дмитрий Крестьянкин родился 1 ноября 1988 года в Туле. В 2017 году окончил режиссерский факультет РГИСИ (Мастерская Ю. М. Красовского). С 2018 года — педагог актерского факультета РГИСИ (Мастерская С. Д. Бызгу). Идеолог и художественный руководитель Плохого театра и проекта «Театральный дом» (Социально-Художественный театр и благотворительный фонд «Подари мне крылья»).

Режиссер и педагог проекта «Особый театр» (фонд «Про Арте»), участник проекта «Разговоры» (Фонд «Альма Матер»). С 2023 года — руководитель проекта «Подтекст: Юность» в Театре имени Маяковского. Участник Биеннале театрального искусства «Уроки режиссуры». Спектакли в Москве: «Деревня и я» (РАМТ); «Поиск продолжается» (Театр имени Маяковского).