Писатель Евгений Попов: Истинные литераторы у нас не перевелись

У него потрясающее чувство юмора и самоирония, за что его давно прозвали «самым веселым анархистом русской словесности». Он знал всех «шестидесятников», поскольку входил в их число, приложил руку к созданию легендарного «Метрополя», он неизменно афористичен и стилистически неподражаем. Наш гость — Евгений Анатольевич Попов, легендарный писатель, драматург и эссеист.

Имя «припозднившегося шестидесятника», мэтра советского андерграунда, издателя знаменитого неподцензурного альманаха «Метрополь» в последнее время чаще звучит в контексте прошлого и в связи с его авторскими биографиями знаменитых друзей — Василия Аксенова, Василия Шукшина и Фазиля Искандера. О настоящем и будущем русской литературы, диктате рынка, гениальных современниках, работавших разносчиками телеграмм, и красивых женщинах мы поговорили с писателем Евгением Поповым.

— Евгений Анатольевич, в одном из интервью вы говорили, что у новых времен масса минусов, но есть и плюсы: при диком количестве публикующегося мусора «любой человек, который напишет качественный текст, будет замечен». Но так ли это, если подумать? Вопрос: почему же тогда у нас качественная проза так часто остается в тени трендового «книгопродукта»? По сути, это ведь та же цензура...

— Цензура, слава богу, запрещена Конституцией РФ, однако «диктат рынка» и усиленное производство «книгопродукта», несомненно, существует и заключается в том, что жадные издатели хотят получать сверхприбыли. Потому и гонят со страшной силой хорошо раскупаемую публикой бойкую монетизированную «литературу», и весьма часто — со скандальной «перчинкой», опасаясь лишь «присматривающих», которые могут осложнить им жизнь. Настоящие читатели знают настоящих писателей. А известно ли просвещенным читателям «Вечерней Москвы», что не только в Москве и Питере, но и во многих других городах нашей огромной страны есть крупные, оригинальные, вполне состоявшиеся литераторы? Знакомо ли им имя живущего в Красноярске Эдуарда Русакова — потрясающего беллетриста, впитавшего уроки Достоевского, Кафки, Чехова и одновременно Вячеслава Шишкова, Виктора Астафьева? А «гуру» молодых писателей, автора блестящей суперкороткой прозы Анатолия Гаврилова, который живет во Владимире и всю жизнь работал разносчиком телеграмм? А известно ли публике, что в далеком Минусинске энтузиасты создали на «медные гроши» издательство и уникальный журнал «Енисейская Сибирь»? «Жизнь опять побеждает неизвестным способом», — написал некогда Даниил Хармс.

Единственный показатель значимости писателя — это качество его текстов. Я тут задал вопрос своим студентам в Литинституте (куда меня, кстати, в свое время не приняли два раза): за кого был Данте, за гвельфов или за гибеллинов*? Никто не смог сразу ответить, не сунувшись в Википедию. Так вот, гвельфов нет, гибеллинов тоже, Данте давно покинул сей вещный мир, а его «Божественная комедия» существовала, существует и будет существовать вечно. Это в литературе обычная вещь. «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить...» — писал Пушкин. Спасибо новому времени и за отсутствие цензуры, и за то, что писателей перестали сталкивать лбами, как некогда Аксенова с Шукшиным или Шолохова с Солженицыным. Это все — наше. «Гамбургский счет» существовал и будет существовать. Иное, как выражался мой друг Александр Кабаков, — «действующая модель художественного произведения в натуральную величину». Хороших писателей — много, выдающихся — мало.

— В ваших рассуждениях с Кабаковым об Аксенове звучит такой диалог: «За что любили женщины Аксенова?» — «Он — чрезвычайно романтический персонаж и романтический писатель, а романтиков все любят, особенно женщины. Причем это могут быть романтики чего угодно. Романтики хождения в горы, романтики оголтелого пьянства, романтики любви». Были ли романтиками Шукшин, Искандер, Евтушенко, Ерофеев?

— Шукшин, Искандер, Евтушенко, Венедикт Ерофеев, несомненно, были романтиками.

— А вы и ваш персонаж писатель Гдов?

— Про себя — не знаю. Наверное, тоже. Ведь я окончил Московский геологоразведочный институт, МГРИ. С юности знал песни Алика Городницкого, Юлия Кима, Юрия Визбора. Гдов — это всего лишь мой персонаж, хоть и именуется писателем. Писатель и его персонаж существуют в разных мирах, иногда не соприкасающихся. Для меня, например, все без исключения политики и другие «творцы истории» — персонажи. Разные профессии. Я их могу описать, а они меня — нет. Будут лепетать нечто наукообразное вроде «аполитичный анархиствующий элемент». А уж я их изображу, как Гоголь Акакия… при желании. Среди них не так уж много оригинальных ярких личностей, способных стать прототипами персонажей…

— Между «шестидесятниками» и современностью примерно такая же дистанция, как между Пушкиным и Брюсовым. Можете набросать краткий портрет той эпохи, описать ее атмосферу — для тех, кто уже не очень хорошо все это себе представляет?

— Я такой дистанции не ощущаю. Есть, как всегда, просто хорошие писатели, в том числе и «шестидесятники», а есть выдающиеся. Выдающемуся писателю нового поколения Василию Авченко, живущему во Владивостоке, 44 года. Поэту, прозаику, эссеисту Михаилу Гундарину — 55. Автору трех уникальных романов Артемию Леонтьеву 31 год, и он уже успел повоевать на Донбассе, вернулся, слава богу, живой. Я их уважаю и понимаю, а они, надеюсь, меня. Меняются прически, моды, привычки, но не суть человеческая или писательская.

— Бытует миф, что «шестидесятники» — это в основном про диссидентство. Но что их объединяет, помимо этого? Возможно, свободолюбие, акцент на частном человеке (не хочется говорить «маленьком», там все большие и великие), романтика, настоящая маскулинность и феминность, что-то даже из итальянского неореализма или вестернов Сержио Леоне...

— Знаменитые «шестидесятники», с которыми я был близок, мои старшие товарищи — Аксенов, Алешковский, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Евтушенко, Искандер, Шукшин — диссидентами не были, с финкой на паровоз не перли. Им были даны огромные таланты и возможности, но они оставались обыкновенными полнокровными людьми: влюблялись, страдали, радовались, грустили. Общего между Аксеновым, Искандером, Астафьевым, Шукшиным, Феллини, Тарковским, Фассбиндером и даже упомянутым Серджио Леоне больше, чем различий. Творчество — главный сюжет жизни, для этого живут все люди. И простые, и великие. Творчество — вечность. Кузнец или шофер тоже творцы. Это нужно понимать, избегая смертного греха гордыни.

— Вы, как и ваш друг и учитель Аксенов, вставляли в книги множество баек из жизни друзей. Среди нового поколения прозаиков такое сложно себе представить; они больше про одиночество, про чувство собственной исключительности, часто про мистический опыт... С чем связана такая трансформация?

— Чувство собственной исключительности должно быть реальным, а не воображаемым. «Одиночество! Как ты перенаселено!» — много лет назад съязвил польский писатель Станислав Ежи Лец. Новоявленные мистики насмотрелись дешевых западных фильмов и лудят под это свою скучную «фанеру». Остроумные байки о друзьях и совместных приключениях — это достоверные жизненные детали, что у «шестидесятников», что у толковых «нынешних». Настоящая проза и сильна деталями, а не мечтами о наилучшем устройстве или скучным советским (антисоветским, разницы нет!) бла-бла-бла. Писателю не надо «пасти народы». Нынешние «пастыри» зачастую сами в этом нуждаются, да и пишут так скучно, что читать неохота. Редко кого читать охота! Фамилии знаю, но не назову. Все теперь такие обидчивые!

— Можно вопрос о женщинах? Вы пишете, что «женский сюжет есть главный, если и не всей нашей жизни, то всей русской литературы». Какое значение он имеет для вас?

— Бог есть любовь. И женщина — любовь, какой бы стервой она ни являлась. Так изначально был устроен мир, и если кто не желает его таким принимать, так на то его воля. Пусть только не жалуется на отчуждение.

— А как вы относитесь к движению феминисток и к идее, что женщины и мужчины принципиально ничем друг от друга не отличаются, а все определяют разные социальные предписания?

— Социальные предписания властвуют над теми, кто принимает их за чистую монету. А идея, что женщины ничем не отличаются от мужчин, — завиральная. Это видно, извините, даже в бане.

— В биографии Шукшина «Василий Макарович» вы выделяете распространенные тогда женские типажи: «розанчики», «невинные стервы», как завистливая продавщица в рассказе «Сапоги». Сейчас какие-то новые типажи замечаете?

— Многие больные горем от ума «новые люди» самонадеянно полагают, что раз они дожили до третьего тысячелетия, интернета, электронной почты, то, дескать, все знают. Новый типаж — это комплекс «училки». На самом деле почти все в этом мире — тайна. Женщина, мужчина, любовь, писательство, религия, рождение и смерть. Подлинные творцы это понимают и будут понимать. Жизнь вечна, что бы нам ни плели «училки» и атеисты всех мастей.

— У вас есть такая фраза, что кому-то из героев была присуща «любовь не к людям, а, наоборот, к изобразительному искусству». Любовь к искусству и чистой эстетике способствует некоторой мизантропии или ей вызвана?

— Любить нужно все-таки людей. А без искусства вполне можно обойтись даже при наличии мизантропии, лишь бы люди жили по-человечески, не грызли друг друга и чтоб у них была колбаса и туалетная бумага, чего в СССР отродясь не имелось, а части молодежи кажется, что «так не может быть», что это злобное «шестидесятническое» преувеличение.

— А что вы думаете о постмодернизме? Сейчас постмодернистов стали ругать за ироничность, релятивизм, небрежное отношение к этике. А он у нас был когда-то?

— Для меня постмодернизм — химера, как и соцреализм. Было время, когда меня представляли как образцового постмодерниста за сочинение «Накануне накануне», где я песьей сатирической рукой переписал знаменитый роман Тургенева, потому что считаю «офранцузившегося либерала» Ивана Сергеевича плохим писателем, не достойным находиться в одном ряду с Достоевским, Толстым и Лесковым. «И они пожали друг другу руку», — пишет он в своем «Накануне». У них на двоих была одна рука?

— Михаил Гундарин написал книгу о вас, называется «Солнце всходит и заходит. Жизнь и приключения Евгения Попова, сибиряка, пьяницы, скандалиста и знаменитого писателя». Про пьяницу и скандалиста — подтверждаете?

— Подтверждаю. Скандалист — явствует даже из этого интервью. Моя аксиома, что «алкоголизм погубил Россию, а пьянство — спасло», очень нравилась Ахмадулиной. Правда, я сейчас почти не пью. Свою бочку выпил еще до знакомства с Гундариным, который очень талантлив и является живым опровержением идиотского мнения, что русская литература кончилась. Все мои перманентные скандалы были только литературными, хотя меня иногда сдуру и считали диссидентом. В 16 лет — литературный журнал в Красноярске, за что меня выгнали из комсомола, в котором я отродясь не состоял ни до, ни после. В 32 — тоже чисто литературный альманах «Метрополь», который мы составили с Аксеновым, Битовым, Ерофеевым, Искандером, Ахмадулиной, Высоцким из рукописей отнюдь не антисоветских, но отвергнутых по причине трусости официальными изданиями. За что меня и исключили из Союза советских писателей.

— Какие вехи своей биографии вы считаете самыми значимыми: учебу на геолога, издание «Метрополя», дружбу с Аксеновым и Шукшиным?

— Что значит «учеба на геолога»? Я дипломированный горный инженер. Хотя и недолго работал по специальности «на просторах родины чудесной» (Алдан, север Эвенкии).

Василий Шукшин и Василий Аксенов — вот два моих литературных учителя. А скандал с «Метрополем» раздули официальные властвующие тогда писательские дураки и мерзавцы, чьи имена теперь, когда прошло более сорока лет, вам вряд ли что-нибудь скажут. Разумеется, сделать это им позволила власть, которая и навернулась, не прошло и десяти лет. Послушали, почитали бы «метропольцев» — Ахмадулину, Высоцкого, Битова, религиозного философа Тростникова, меня, наконец (от скромности я не умру!), — глядишь, и уцелела бы страна, которая развалилась в том числе и благодаря этим чудакам через букву «м» из Союза писателей СССР.

— Что исчезло из литературы, какой оптики и типа героя сейчас не хватает?

— Из литературы о людях ничто исчезнуть не может. Мне всего хватает. А чего не хватает, того мне и не нужно. Новые русские — это старые русские, в какие бы одежды ни рядились. Благородный человек остается благородным, скотина — скотиной. Все узнаваемо, и все узнаваемы.

— Вы родились и выросли в Сибири. Как считаете, есть сибирский характер? Сибирский литературный миф и школа?

— У меня две малые родины: Сибирь и Москва. И одна большая — Россия. Сибирский характер есть. Равно как и московский, питерский, поморский, кавказский. В этом плюс России — империи от моря до моря. Пусть здравствует Россия, пусть здравствует Москва и ее «Вечерка». Я люблю свою страну. Мы выстоим. Все будет хорошо.

ДОСЬЕ

Евгений Анатольевич Попов родился 5 января 1946 года в Красноярске. Писатель, драматург и эссеист, редактор, геолог. После окончания Московского геологоразведочного института им. С. Орджоникидзе в 1968 году, работая геологом, создал множество рассказов. Первая публикация в журнале «Новый мир» (1976) с предисловием Василия Шукшина принесла ему всесоюзную славу. Принятый в Союз писателей в 1978 году Попов через семь месяцев был из него исключен за создание легендарного неподцензурного альманаха «Метрополь», вышедшего на Западе. В 1988 году восстановлен в Союзе писателей. Лауреат премий «Триумф» и «Большая книга».

ТОП-10

Самых известные произведения Евгения Попова

• Веселие Руси. Рассказы (1981)
• Жду любви не вероломной. Рассказы (1989)
• Самолет на Кельн. Рассказы (1991)
• Ресторан «Березка». Поэма и рассказы о коммунистах (1991)
• Душа патриота. Роман (1994)
• Тихоходная барка «Надежда». Рассказы (2001)
• Накануне накануне. Сборник повестей и романов (2001)
• Мастер Хаос. Роман (2002)
• «Опера нищих». Рассказы. Беседы. Случаи. (2006)
• Аксенов (в соавторстве с Александром Кабаковым) (2011)

* Гвельфы — ремесленники, торговцы, купцы, некоторая часть знати. Направление их деятельности — поддержка папы римского и уменьшение влияния императора Священной Римской империи. Гибеллины — дворянство и знать. В противоположность гвельфам поддерживали императора и его власть.