Безжалостный романтик: жизнь и творчество поэта Эдуарда Багрицкого

130-летие со дня рождения поэта Эдуарда Багрицкого, которое выпадает на 3 ноября, прошло фактически незамеченным. Не та фигура? Не скажите. И популярен был, и улица названа его именем.

Просто что говорить о том, чья загадка так и не разгадана?

Багрицкий придумал себя сам — от и до. По воспоминаниям знавших его людей, он ни капли не был похож на тот образ, что кроил сам. Астма, убивавшая его с детства, с чудовищными приступами, заставила Эдьку Дзюбана контролировать даже особое положение тела: он и стихи читал так, будто был готов броситься на окружающих с кулаками. Он смотрел чуть исподлобья — так выглядел суровее, играл бицепсами, что как-то отметил Катаев, но добрую часть жизни носил маску, будто желая казаться хуже, чем был.

Он сменил фамилию Дзюбан на Багрицкий в 20 лет, и она приросла к нему намертво. Второй его маской-псевдонимом была женская — Нина Воскресенская. Он, сын Одессы, уже в 19 лет стал редактором в одесском отделении Петроградского телеграфного агентства, потом записался во врачебно-писательный (да, именно так!) отряд Союза помощи больным и раненым, в двадцать лет отправился в Персию с генералом Баратовым. А после этого выдал на-гора глубокий этюд о Брюсове и принялся за стихи, наполненные неоромантизмом.

К этому моменту в Одессе по неведомым никому причинам поднялась дивной силы и качества волна литераторов. Юрий Олеша, Валентин Катаев, Семен Кирсанов, Вера Инбер, Илья Ильф и Евгений Петров готовились к «прыжку» с черноморского побережья в столичный литературный океан и погружению в него по самую маковку. Прыгнул туда и Багрицкий. Но если про всех упомянутых выше литераторов более-менее все понятно, Багрицкий был и остался загадкой и «камнем преткновения» в самых острых литературных спорах. Его до сих пор одни превозносят, а другие — клянут. Как осознать: «Багрицкий — наша молодость. Для меня он неотделим от первых лет революции, пустынной Одессы, зараставшей с окраин полынью, моря, качавшегося у подножья степных берегов. На берегах пели любимые Багрицким джурбаи. Поэтому и воспоминания мои о Багрицком слиты воедино с памятью о юности, о смехе, о жизни приморского города, где только и мог появиться Багрицкий», — пишет Константин Паустовский в 1935 году. «Он обладал добрым сердцем и той обширностью взгляда в литературных делах, которая позволяла ему отмечать своим вниманием работу, казалось бы, совсем чуждую ему по духу и строю», — замечал Александр Твардовский, никогда не забывая, как Багрицкий помогал молодым поэтам, поддерживал Смелякова и Кедрина, редактировал сборники Пастернака и Светлова. А в статье Агентства исторических расследований писателя Евгения Гуслярова автор именует его «немытым чудищем революции» и пишет: он был «великолепной частью своего времени. Это был материализовавшийся сгусток эпохи убийственной безнравственности и бесчестья». Портрет его отвратителен. К тому же — немыт, похотлив, под носом всегда висит капля. Утерев которую, бросался помогать?!

…Во время Гражданской войны Багрицкий пошел добровольцем в красноармейцы. Служил в Особом партизанском отряде ВЦИКа, потом — инструктором политотдела, то есть шел в ногу с партией и правительством. Но с этого момента Багрицкий будто проживал несколько параллельных жизней. В одной — был правоверным бойцом революции, в другой показал себя как яркий художник, автор агитплакатов, в третьей — демонстрировал чувство юмора, создавая фельетоны как «Некто Вася»…. Переехав в столицу в 1925-м, он будто соединил и отринул все эти образы, растворившись в поэзии, из которой школьная программа советским детям предоставляла лишь знаменитое «Валя, Валентина...». Но далеко за пределами общественного сознания остались его лирические и романтические стихи, написанные будто другим человеком — может быть, тем, кого Багрицкий никогда никому не показывал....

Багрицкий много писал о революции, но все — по-разному. Показал себя как тенденциозный националист в «Думе про Опанаса». Романтически воспевал революцию, но при этом не понимал ее законов, мучился вопросами, непозволительными для верного служителя режима. А можно ли оправдать террор и кровь, жестокость и причиненную боль? В стихотворении «ТВС», где Багрицким был создан образ века-чекиста (вспомним «век-волкодав» Мандельштама), в чахоточном бреду рабкоровец видит самого Дзержинского. Тот неумолим:

А век поджидает на мостовой,

Сосредоточен, как часовой.

Иди — и не бойся с ним рядом встать.

Твое одиночество веку под стать.

Оглянешься — а вокруг враги;

Руки протянешь — и нет друзей;

Но если он скажет: «Солги», — солги,

Но если он скажет: «Убей», — убей.

Этих строк Багрицкому не простили. А вот чувствительный к слову Михаил Кузмин одним из немногих увидел в этих строках не просто боль и метания Багрицкого, а прозрение поэта — так и не поняв толком революции и ее законов, он восставал в этом стихотворении против породившей его новой веры.… «Мы ржавые листья на ржавых дубах» — напишет он в одном из стихотворений о своем поколении. Ему не простят и этого: из Багрицкого после скорой его смерти «выжмут» только то, что шло в ногу с режимом. И только черное и смрадное выделили и из его неоднозначной поэмы «Февраль».

Багрицкого прибрала безжалостная астма, не дав ему и сорока лет жизни. Один из любимых поэтов Иосифа Бродского, блистательный переводчик, подаривший нам чудесного Роберта Бернса, он одним их первых поэтов советской поры сформулировал отношение к Пушкину — как к «нашему всему».

Безжалостный романтик, запутавшийся сам в себе, он умер 16 февраля 1934 года. Судьба непостижимым образом уберегла его этой смертью от самых страшных испытаний: в 1937 году его вдову Лидию Суок арестовали за попытки выступить в защиту арестованного поэта Нарбута — мужа сестры Симы. Она была отправлена под Караганду…. Погибнет их сын Сева Багрицкий — едва ли не более талантливый поэт, чем отец. Он был репортером газеты «Отвага» и погиб в Ленинградской области 26 февраля 1942 года. Вернувшись из лагеря, Лидия Густавовна не смогла найти могилу сына. Сейчас они все рядом — на Новодевичьем.

А Багрицкий так и не понят до конца. Почитайте его «Птицелова», «Контрабандистов», «Арбуз», «Креолку», стихи о Тиле Уленшпигеле, «Балладу о Виттингтоне». Может, кто-то и откроет его, настоящего.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Сергей Арутюнов, поэт:

— Читать Багрицкого стоит уже потому, что величайшую трагедию России, Гражданскую войну, он воспринял как праздник. Пламень его — долгожданный реванш за муки и унижения. Его мораль — имморализм, лай наганов и свист шашек. Это же он и его друзья с наслаждением убивали безоружных русских священников и крестьян. Читайте Багрицкого. Многое поймете.

В РИФМУ

Пушкину, 1924

Я мстил за Пушкина под Перекопом,

Я Пушкина через Урал пронес,

Я с Пушкиным шатался по окопам,

Покрытый вшами, голоден и бос.

И сердце колотилось безотчетно,

И вольный пламень в сердце закипал,

И в свисте пуль за песней пулеметной

Я вдохновенно Пушкина читал!

Идут года дорогой неуклонной,

Клокочет в сердце песенный порыв...

...Цветет весна — и Пушкин отомщенный

Все так же сладостно-вольнолюбив.