Эти страшные моменты за пять минут до атаки...

Ранним июньским утром их вырвали из мирной жизни, перечеркнув надежды, планы, признания в любви, рождение детей. Научив ненавидеть и стоять насмерть, помнить и верить. Все это им еще предстоит. Первое утро войны только наступило...

В преддверии памятной даты — начала Великой Отечественной войны — «ВМ» встретилась с ветераном гвардии полковником Владимиром Черниковым, он возглавляет окружной Союз фронтовиков и Председателем общественной комиссии по работе с молодежью. Только мы вышли из лифта, а Владимир Петрович уже улыбался с порога.

— Заходите, ребята! Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях! — тут же пошутил ветеран.

В светлой двухкомнатной квартире свежий воздух и идеальный порядок: на полу и книжных полках ни единой пылинки, диван заправлен пестрым пледом без единой складочки.

— Пошел надевать парадную форму, — он удалился в комнату, а мы принялись рассматривать стены, на которых Владимир Петрович развесил фотографии: молодость, семья, фото с патриархом Кириллом и премьер-министром Дмитрием Медведевым.

Каждая карточка заботливо вставлена в тонкую рамочку из яркой тесьмы или дерева.

— Это я все сам мастерю, ведь даже когда телевизор смотрю, не могу без дела сидеть! — вернулся Владимир Петрович и махнул рукой на балкон: — Там у меня целый музей поделок.

На его груди тихонько зазвенели десятки наград… — Самые главные у меня — это орден Славы III степени и орден Великой Отечественной войны I степени. Еще две медали «За боевые заслуги», медали «За взятие Берлина», «За взятие Вены» и «За освобождение Праги». После войны я еще 36 лет отслужил в Вооруженных войсках… — Помните первый день войны? — Мне было 15 лет, мы переехали в Среднюю Азию из Сибири, жили во времянке с земляным полом. Были в гостях: старшие беседовали, а я играл с соседским пацаном. Родители попросили нас сходить за хлебом. Мы прибежали на площадь Чимкента, а там около приемника все столпились и слушали сообщение о том, что началась вой на… Про хлеб мы тут же забыли и бросились домой.

Отец тогда сказал: «Как же так, пять дней назад говорили, что все нормально и никакой войны не предвидится!» Отец в свои 52 года добровольно ушел на фронт, был ранен, умер в госпитале. В 42-м году ушел брат, а в 43-м и я.

— Что самое страшное на фронте?

— Это моменты за пять минут до атаки… Когда сидишь и говоришь: «Боже, помоги мне в этот раз вернуться!» Помню, когда я был в пехоте, как во время бомбежки на Курской дуге взрывная волна меня подбросила и откинула на танк. Все ребята, которые бежали за мной, погибли, а я потерял сознание. Когда убирали тела, меня потащили к погибшим, но я открыл глаза. Был контужен, в госпитале пробыл полгода. Правое ухо до сих пор не слышит, но никто об этом не знал, даже летную комиссию обманул (смеется).

— А о чем жалеете?

— Есть... На Курской дуге я нашел раненого лейтенанта, мальчишку лет двадцати. Он просил попить, я побежал к ручью, набрал пилотку воды, вернулся, а он уже умер. Я похоронил его под сосной.

У парня был кожаный планшет с фотографиями и письмами матери. Фото лейтенанта я прибил на ствол сосны и химическим карандашом написал имя и дату смерти.

Я до сих пор жалею, что не взял те письма с собой и не написал его матери. Она же даже не знала, где ее сына похоронили… Но хватит говорить о тяжелом, ведь на войне мы еще и жили! Владимир Петрович сорвался на кухню и поставил чайник.

— Ну что, чайку теперь-то попьем? Сладостями вас угощу, мне много дарят, а нельзя — сахар... Или лучше вам борщ разогреть? Отказываться не велено!

— Уговорили! — послушались мы с фотографом.

— А вы знаете, что у нас алкоголь под запретом был? Потому что немцы могли туда яд вкачать. Так вот наши хитрецы из гидросмеси как-то отделяли спирт от глицерина и по маленькой мензурочке давали нам для поднятия боевого духа! Или вот еще — смешной случай. Как-то мы с напарником решили испытать фаустпатрон. Не придумали ничего лучше, как запустить его в окошко деревянного туалета! Туалет потом пришлось новый строить. Молодые были, глупые...

— А любовь? Любовь-то наверняка тоже была!

— Ой, ну какая на войне любовь?! И мысли не было.

В моей роте было 120 человек и одна медсестра. Симпатичная баба, конечно, боевая такая! А вся любовь была в главных штабах...

— Владимир Петрович, а как вы сейчас к немцам относитесь?

— Они такие же люди, как и мы. Тоже пережили войну...

Нет ненависти. А сейчас разница между нами в том, что наша молодежь по заграницам мотается, а у них наоборот. Молодые зарабатывают деньги, а старики мотаются по свету. Помню, на какой-то лекции по войне одна пожилая немка рассказала мне, что уже побывала в 26 странах! Кстати, немцы часто спрашивают у нас, почему окончание войны они отмечают 8 мая, а мы — 9-го. А я им объясняю, что акт капитуляции подписывали поздно вечером. Эйзенхауэр звонил Сталину, а тот — Жукову... Это затянулось на 40 минут, и на календаре наступило 9-е число….

А для меня война закончилась не 9-го, а 12 мая. После Берлина мы отправились с танковой армией Рыбалко на восстание в Праге. Там мы добивали последнюю фашистскую группировку, которая прорывалась к союзникам… Все свои воспоминания и размышления я изложил в своих книгах.

Их у меня 18, но про войну не все! Вот сейчас готовлю к печати книгу о женщинах. Надо же вас понять на старости лет (улыбается). Ни одну книгу я не продал, просто раздаю школьникам и студентам.   

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

День памяти и скорби. И нас не исключить из той войны, вошедшей похоронкой в наши души

Таких дней в нашей истории немного. 22 июня — не праздник с весельем и салютом. Это день нашей памяти, день общего горя и скорби. День начала самой страшной войны. (читайте далее...)