Советский разведчик продолжает доверять людям даже после предательства друга

Известная экспозиция Галереи Народного художника СССР Александра Шилова «Они сражались за Родину» 20 августа пополнилась портретом ветерана Службы внешней разведки России, участника Великой Отечественной войны и Курской битвы, полковника в отставке Виталия Короткова. Корреспондент «Вечерней Москвы» пообщалась с Виталием Викторовичем и узнала, как он попал во внешнюю разведку, почему ему запретили работать в Австрии и кто стал любовью всей его жизни.

Наш герой родился в 1927 году в Полтаве в семье военнослужащего. Накануне войны отец Виталия служил во Львове, и в первые же дни город оказался под ударами немцев. Семье чудом удалось эвакуироваться. Когда Коротков-старший ушел на фронт, мальчик тоже захотел служить Родине. Дважды он сбегал из дома, но юного добровольца возвращали. Попасть в гущу событий помог отец-генерал, который в 1943-м году устроил сына в танкоремонтную мастерскую. Тот только что успел окончить восьмой класс.

— Когда в июне 1943-го вам удалось попасть в действующую армию, что приходилось делать?

— Я служил в армейской танкоремонтной мастерской центрального фронта. В июле началась Курская битва, но непосредственно в боевых сражениях я не участвовал. Мы готовили технику к бою. Эта работа была важная, и самое интересное начиналось, когда восстановленный танк шел на испытания. Мне, мальчишке, частенько разрешали в них участвовать. Мчишься на танке, особенно на легком Т-60 со скорострельной пушкой, выходишь на позицию, стреляешь, и снаряды «косят» лес! Представляете, какая точность? Это было что-то необыкновенное. Но я заболел тяжелым легочным заболеванием и попал в госпиталь. После продолжал служить в другой части — в роте связи. Тоже было нелегко – с катушкой проводов прокладывать линии связи. Где-то в начале 1944 года мне сказали: «Ты у нас самый молодой – езжай учиться». И направили в Киевское танко-техническое училище.

Виталий Коротков со своим отцом / Фото: личный архив Виталия Короткова

— А как вы оказались во внешней разведке?

— Училище я окончил примерно в марте-апреле 1945 года. Страна готовилась к войне с Японией, и весь выпуск отправили на Дальний Восток. Я поехал заместителем командира танковой роты по технической части и участвовал в форсировании Амура и боях в Маньчжурии. После войны войска стали расформировывать, и мне предложили служить в центральной группе войск в Австрии. Там я получил назначение в 105 разведывательный батальон. Но по характеру я был не очень сдержанный и подрался со своим коллегой. Потом случилась еще одна драка, уже в штабе батальона, и мне сказали: «Знаете, Виталий Викторович, мы вас отправляем в резервный полк. Там пусть решают, где вам продолжать службу. У нас в батальоне вы ведете себя не очень корректно».

При построении меня спросили, где я предпочел бы служить дальше. Я ответил, что хотел бы демобилизоваться, на что мне с таким хорошим матерком парировали: «Сосунок, тебе служить и служить, а ты демобилизоваться хочешь». Мне еще не было и 18 лет! Тем не менее, через пару недель все же поступил приказ на увольнение. Эшелоном я добирался до родителей в Тбилиси, где тогда служил отец, и сдал экзамены на аттестат зрелости. Позже уехал учиться в столицу и передал документы в Московский юридический институт.

Где-то на третьем курсе у нас стала появляться дама по имени Анна Ивановна. Она со мной несколько раз беседовала и как-то дала заполнить толстенную анкету листов на 12. Там надо было перечислить родственников до седьмого поколения. Меня заинтересовало, что это за анкета, но Анна Ивановна не говорила, какую организацию представляет. Также удивил ее вопрос, были ли у меня приводы, то есть забирали ли меня в милицию. Когда заполнил все страницы, на последней обратил внимание на надпись — «Типография МИД СССР».

Виталий Коротков / Фото: Наталия Нечаева / Вечерняя Москва

На четвертом, последнем, курсе мы с одногруппниками стали ходить по учреждениям — в прокуратуру, военную прокуратуру, в Министерство госбезопасности СССР — и искать себе оперативную работу. Но незадолго до комиссии по распределению меня пригласили в отдел кадров института и сказали: «С вами неоднократно беседовала Анна Ивановна. Вы поймите, это очень интересное предложение. Подумайте, может быть оно вас действительно заинтересует». Таинственность Анны Иванновны, конечно, вызывала у меня эмоции, и на комиссии я сказал, что хочу пойти именно к ней. Через пару недель получил телеграмму, в которой меня вызывали на Старую площадь, 3-й подъезд. Там размещался ЦК КПСС. В назначенный час в коридоре этого здания уже сидели с десяток таких же парнишек, как я. Их по одному вызывали в комнату, где за столом сидели трое мужчин и еще с десяток вокруг. Мне сказали: «Решением ЦК КПСС вы направляетесь на работу в разведку. У вас есть возражения?» Это было для меня полной неожиданностью. О разведке мы тогда знали очень мало, но я без колебаний согласился.

В тот момент это подразделение называлось Комитетом информации при МИД СССР. 1 сентября с группой таких же юнцов я поехал от станции метро «Измайловская» в разведывательную школу № 101 около Балашихи. За 10 месяцев нам предстояло овладеть достаточно большим объемом специальных знаний. Также требовалось освоить пять семестров языкового ВУЗа. И днем, и ночью у меня был только немецкий язык.

— А изучали другие общеобразовательные предметы: историю, физику, например?

— Нет, были лишь дисциплины, связанные с оперативной работой. И, главное, язык.

— Расскажите о своих первых шагах на новом поприще.

— В первой же командировке в Австрию случился очень неприятный эпизод. Был 1955 год, и велись переговоры о заключении мирного договора по выводу из этой страны союзнических войск. Мне выпало выступать в качестве Folksdeutsche (фольксдойче — прим. «ВМ»), то есть прикидываться немцем, проживающим в чужом государстве. Все продвигалось хорошо, но в резидентуре не удалось избежать ЧП. Тогда один из сотрудников разведки, Петр Дерябин, занял сторону американцев. Он прекрасно меня знал, и я оказался расшифрованным. Пришлось покинуть эту территорию, и другие последующие длительные командировки были в ГДР.

Виталий Коротков / Фото: Наталия Нечаева / Вечерняя Москва

— Какое задание было самым трудным?

— Сложно говорить. Все задания были по-своему непростыми. Другое дело, что некоторые периоды оказывались наиболее интересными и результативными, давали максимальную пользу СССР. Я помню, предстояли переговоры с Германией по поводу заключения мирного договора и установления дипломатических отношений. Естественно, готовился приезд в Москву немецкой правительственной делегации во главе с канцлером Конрадом Аденауэром. Моему помощнику удалось своевременно получить для нее документы, раскрывающие позицию немецкой стороны. Вы представляете, что такое для советского руководства иметь бумаги с информацией, на какие уступки могут пойти немцы, что лучше не затрагивать, а о чем говорить, но как-то по-другому? Переговоры прошли успешно, были решены многие вопросы. Вот это действительно яркий результат. И я могу говорить, что да, это приносит глубокое удовлетворение.

— А как совмещали разведку с личной жизнью?

— Дочка появилась у меня, когда мне было уже 30 лет. И она до десятого класса не знала, где я работаю.

— Подождите, вначале расскажите, как вы встретили жену?

— Когда я только осваивал профессию и надо было «добить» последние три семестра языка, в нашей группе было четыре человека, в том числе одна девушка. Она-то и стала моей супругой. Служила в научно-технической разведке в отделе известного разведчика Леонида Квасникова, который курировал все, что было связано с созданием атомной бомбы. Мы поженились, и в первую командировку в Австрию поехали вместе, потом в Берлин.

— То есть вы знали, чем занимается супруга, а она про ваши дела?

— В мои задания она не вникала. У нее была своя работа, у меня – своя. Об этом мы не говорили. Это исключено. Мы любили друг друга, и у нас были добрые отношения, появилась дочка.

Виталий Коротков / Фото: Наталия Нечаева / Вечерняя Москва

— Один из ваших товарищей ушел к американцам. Как вам после такого удалось сохранить доверие к людям?

— И что? Это бросает тень на всех остальных? Есть подлецы, увы. Это, конечно, отражается на твоей судьбе. Но если не будешь никому доверять, как вообще жить? Надо людей уважать, любить. Видеть их сильные и слабые стороны. Понимать, что каждый собой представляет и чем интересуется. Работа построена у нас на глубоком доверии между сотрудниками. Без этого никак.

— А родители имели представление о вашей работе?

— Эту тему мы мало затрагивали. Отец погиб на войне в Корее, когда я пришел в разведку, в 1952 году. Мама была в курсе, кем я работаю, но что я делаю и как, естественно, не знала. Мы этим ни с кем не делимся.

— Дочка не пыталась пойти по вашим стопам?

— Нет, она всю жизнь трудилась в гражданских учреждениях. Да и, видите ли, был у нас период, когда исключался прием на работу детей сотрудников. Потом сделали какие-то послабления, а сейчас, мне кажется, опять не разрешают. Но я и сам этого не хотел. Это неженское дело. Будь сын, может быть, я бы по-другому к этому относился. Хотя и знал несколько очень успешных женщин-разведчиц. Одна долгие годы работала в Италии с сильнейшей агентурой. Мы и сейчас перезваниваемся с ней.

— Вот видите, были же примеры.

— Это единицы. Очень редкие исключения.

— Чем вы стали заниматься после выхода на заслуженный отдых?

— Я в отставке с 64 лет. Ушел в 1991-м, хотя мог продолжить службу. Мне крупно повезло: мы решили создать ветеранскую организацию, и сейчас я член правления. Надеялись, что так сможем поддержать ушедших на пенсию разведчиков. Слава Богу, все сложилось. Работа в разведке была очень интересной. Она сближает. Люди держатся друг за друга, и отношения основаны на глубоком доверии. Я считаю себя счастливым человеком, поскольку большая часть моей жизни прошла именно здесь.

ЕСТЬ МНЕНИЕ

Наше военное кино превращается в аттракцион

Колонка обозревателя «Вечерней Москвы» Елены Буловой

Последнее десятилетие самой острой критике подвергалось, как ни странно, именно высокобюджетное военное кино, блокбастеры, имеющие мощную финансовую составляющую и определенный кассовый успех. Картины «Сталинград», «Спасти Ленинград», «Т-34», «28 панфиловцев» и другие были широко разрекламированы, что обеспечило приток зрителей в кинотеатры, но каждая из них в той или иной степени подверглась позже серьезной критике. (далее...)