В юбилейные дни «Вечерняя Москва» поговорила с ее руководителем Сергеем Сафоновым о том, как галерее удалось прожить такой большой срок, о судьбах художественных наследий в России, и об уровне востребованности русского искусства за рубежом.

Изначально ныне известная галерея «Ковчег» задумывалась как обыкновенный районный выставочный зал, удаленный от центра и ничем не примечательный. О том, что сюда когда-нибудь будут стремиться любители искусства со всего города, никто и помыслить не мог: ведь даже станции метро «Тимирязевская» в конце 80-х еще не существовало, до галереи надо было ехать на автобусе от «Новослободской», а потом идти пешком через парк…

Аналогичных очагов культуры, кстати, в Москве немало и сейчас, но о них в масштабах города порой просто никто не знает. Или можно сказать – так никто и не узнал.

История «Ковчега» непосвященному может показаться чудом: ну как, с чего вдруг заштатный «окраинный» зал трансформировался в галерею, которая проводит выставки в сотрудничестве с такими «гигантами», как Третьяковка и ГМИИ имени А.С. Пушкина, и участвует в арт-ярмарках не только России, но и дальнего зарубежья. Сами галереисты ответ на этот вопрос дают практически однозначный – дело в неравнодушии и личной инициативе. В далеком 1988 году директором выставочного зала назначили молодого художника Алексея Ерохина. И он собрал команду единомышленников, в числе которых был и Сергей Сафонов.

Сейчас он вспоминает о том времени с улыбкой:

– Мы, 25-летние художники, были тогда такими «хитренькими» ребятами, которым хотелось свои работы сразу помещать в некий серьезный контекст. А именно – среди произведений любимых нами «взрослых» коллег. И мы стали делать смешанные выставки художников разных поколений. Так и получилось, что тема «старого» искусства (в рамках ХХ века) довольно быстро закрепилась за нами.

Это и стало ковчеговской «фишкой». В 80-90-е годы теперь уже прошлого века другие выставочные залы этого просто не делали. А новизна, креатив и нестандарт – составляющие успеха. Ну, или первая ступень к нему, наверное.

– Тогда выставочных площадок в Москве вообще было мало, – вспоминает Сергей. – В Манеже и в Доме художника, несмотря на перестройку, все еще делались большие, идеологически окрашенные выставки. Камерный формат экспонирования в то время только-только возникал. Выставки «легкомысленных» художников, например, Тышлера и Лабаса, «ссылались» подальше от центра. Например, в выставочный зал на улице Вавилова, который теперь уже не существует…

«Ковчеговцы» начали делать небольшие выставки – собиравшие не более ста экспонатов, но – посвященные пропущенным страницам отечественного изобразительного искусства.

– За нами начала закрепляться репутация людей, которые «наводят порядок» в истории московского искусства ХХ века, – Сергей медленно идет по коридору галереи. – К нам тогда потянулись и наследники, и коллекционеры. И у нас довольно быстро стали возникать выставки, уникальные по составу.

Наследники художников, зачастую просто не знавшие, что делать с доставшимися им полотнами и рисунками, приходили в активно развивающуюся художественную галерею за помощью и добрым советом.

– У нас в этой области – в сфере распоряжения творческими наследиями – пока нет четко отлаженной системы, работающей во многих других странах. Вот, например, во Франции после смерти художника создается комитет по распоряжению его наследием, в него входят антиквары и искусствоведы. Проводится дилерский аукцион, на нем произведения распродаются среди галерей, которые дальше уже начинают в розницу продвигать этого художника на рынок. А что происходит после смерти художника в нашей стране? Если у него была мастерская, принадлежавшая Союзу художников, наследники должны через шесть месяцев ее освободить. То есть, по сути, все оставшиеся работы своего родственника забрать к себе домой. А если это – многометровые скульптуры?!! С живописью и графикой, конечно, проще. Но, с другой стороны, и их многие наследники воспринимают как некий груз. И как им распорядиться, они просто не знают. Ведь людям, далеким от искусства, очень тяжело принимать моральные решения о том, какие работы сохранить, какие нет. И вот многие из этих людей с нерешенными моральными проблемами полуинтуитивно выбрали нас.

На самом деле эту часть работы галереи Сергей с улыбкой называет «лирической»: внутренних затрат, сил и времени на нее идет много, а денег за это никто не платит.

– Приходится разбирать лежавшие в беспорядке у родственников холсты и графические работы: распределять их по хронологии, определять, сколько существует повторов или вариантов тех или иных вещей. И после этого уже – предлагать дружественным музеям безденежно взять эти произведения в фонды. Конечно, московские музеи более снобистски настроены, им, чаще всего, ничего не нужно. Хотя бывают и исключения. А вот музеи из регионов России заинтересованы в том, чтобы у них появлялись предметы московского искусства разных десятилетий.

Таким образом умершие художники нередко получают «музейные» творческие биографии.

– Понимаете, – горячится Сергей, – одно дело, когда холсты и рисунки лежат в какой-то квартирке в Ясенево. И совсем другое, когда у определенного художника появляется послужной список, в котором возникают названия выставок, музеев… Недавно в Третьяковской галерее была презентация новой «Энциклопедии русского авангарда». В ней есть целый ряд имен – из тех наследий, которыми мы занимались! Знаете, какое это…ощущение? Ведь их истории начинались со слов владельцев: «Да заберите себе, да никому это не нужно»!

Сегодня утром в галерее тихо – она еще и не открылась, по сути. Со стены смотрит на меня картина, поражающая каким-то внутренним свечением. Если собрать несколько подобных полотен вместе, думаю я, всегда будет казаться, что за окном – солнце. Вопрос о коллекционерах приходит сам собой. Сергей качает головой:

– К сожалению, сейчас коллекционирование нередко становится лишь сферой вложения инвестиций. Приобретая работу, человек думает, продаст ли он ее через 10 лет. И «громкость» имени оказывается впереди художественного качества. Грубо говоря, любой «обносок» наследия известного автора ценнее, чем хорошая вещь художника, чье имя не очень прозвучало в свое время…

Отчего-то сразу вспоминается несколько историй о том, как громкая слава приходила к авторам лишь после их смерти. Делюсь мыслями с Сергеем, он поясняет:

– Чтобы слава коснулась какого-то имени, нужно не только время, но и определенная работа. Это и организация музейных выставок автора, и подготовка изданий о нем, и «внедрение» его работ на рынок. Надо понимать, что это «марафон», а не «спринт»!

Продолжаем изучать экспозицию. Галерея уже четыре года участвует в работе заграничных арт-ярмарок. Вот сейчас спрошу у Сергея, как наши художники воспринимаются «за кордоном», и он как поразит меня информацией! Но чуда не происходит:

– Если честно, пока наши мастера востребованы крайне мало. Русских художников (причем я говорю не только о современных мастерах) чаще не знают и не покупают. Ну, за исключением, пожалуй, десятка очень «громких» имен. Так что пока нельзя сказать, что русское искусство занимает в мире полноправные позиции. И участие отечественных галерей в зарубежных арт-ярмарках – это всего лишь попытка ориентироваться на «гамбургский счет».

Тогда – перестаю понимать. Как такое возможно – на наших глазах многие галереи почили в бозе, или превратились в фонды, а «Ковчег» продолжает существовать. Как?

– Слово «галерея» в нашем названии – некая условность, которая, впрочем, не имеет юридического наполнения не только у нас, – принимается объяснять Сергей. – В российском законодательстве термина «галерея» вообще не существует. Юридически – нет такой формы деятельности. И все институции, которые в нашей стране именуются «галереями», на самом деле по документам проходят либо как фонды, либо как коммерческие или некоммерческие организации. «Ковчег» по сути своей некоммерческая организация. Конечно, если к нам на выставку придет коллекционер, мы поможем установить ему контакты с наследниками. Но на этом невозможно строить долгосрочную работу. Сейчас в России очень тонок слой людей, заинтересованных в обладании современным искусством.

При всей очевидности этого отчего-то становится горько. Никогда не могла понять, отчего так происходит.

– Наверное, это потому, что с советских времен наши сограждане привыкли потреблять искусство скорее «платонически»: приходить на выставку, в музей. Но не обладать, – отвечает мне Сергей на незаданный по сути вопрос. – Если в менталитете даже не очень богатого немца купить работу современного художника и повесить ее в «икеевском» интерьере – нормально, то у нас это не очень работает. Такой навык у россиян пока еще не сформирован.

Двадцать пять лет тут прошли – почти как день. Свою «серебряную свадьбу» с искусством «Ковчег» празднует всю осень. Уходя, я желаю им встретить и «золото»…