[i]Он дает сольные концерты и дирижирует оркестрами в обоих городах. В этом году стал дирижером-постановщиком «Петра Великого» Гретри в «Геликон-Опере» и малоизвестной в России оперы Берлиоза «Троянцы» в Санкт-Петербурге. Но судейские обязанности маэстро будет исполнять только в Москве. Он стал председателем жюри I Московского конкурса скрипачей имени Паганини, организованного Фондом исполнительского искусства, который пройдет в Москве с 27 ноября по 1 декабря. [/i][b]– Сергей Валентинович, вы уже были председателем жюри?[/b]– Нет, но у меня довольно серьезный опыт участия в самых сложных и известных конкурсах – своего рода спортивных состязаниях для музыкантов. Я очень хорошо знаю все это изнутри. А в жюри сидел только один раз: на последнем Конкурсе им. Чайковского. Обычно я этого избегаю – обидно, если происходят какие-то вещи, на которые ты не можешь повлиять, но вынужден за них отвечать. На последнем Конкурсе им. Чайковского Владимир Теодорович Спиваков обещал, что все будет честно, и свое слово сдержал. Я могу спокойно подписаться под всем, что произошло, за редкими исключениями, которые не очень важны. [b]– Часто ли будет проходить Конкурс имени Паганини?[/b]– Если конкурс проходит раз в год, он становится популярным, скорее юношеским и недостаточно элитарным. Разрыв в четыре года слишком большой. Мне кажется, что оптимальный вариант – раз в три года. [b]– Сколько человек вы собираетесь прослушать на отборочном туре?[/b]– Всех, кто захочет участвовать в конкурсе. У нас нет лимита. Мы решили, что на отборочном туре скрипачи будут играть без аккомпанемента. И включили в его программу сочинения Паганини и Баха. Все, кто играет на скрипке, знают шесть сонат и партит Баха, к тому же жюри сразу услышит, на каком техническом и творческом уровне играет скрипач. [b]– В последние годы вы все больше занимаетесь дирижированием. С чем это связано?[/b]– Это сильно расширяет возможности. Скрипичный репертуар довольно ограничен, а для оркестра написано столько сочинений, что не хватит жизни, чтобы их продирижировать. [b]– Вы согласны с выражением: нет плохих оркестров, есть плохие дирижеры?[/b]– Да. Я считаю, что оркестр не может быть изначально плохим. Любой можно заставить играть, во всяком случае, прилично. [b]– Правда ли, что дирижер должен обладать гипнотическими способностями, чтобы внушить музыкантам свою идею?[/b]– Дирижер – странная профессия. Есть замечательные музыканты, которые пробовали или пробуют дирижировать, но у них ничего не получается просто потому, что нет этого дара, возможности жестами и фигурой, без слов передать свои чувства, мысли и ощущения. И заставить музыкантов играть, как ты хочешь. Дирижер должен создать на сцене атмосферу, в которой все музыканты чувствовали бы себя максимально свободными, раскрыли бы свои возможности предельно эмоционально и ярко. Это часть профессии. [b]– Как этого добиться?[/b]– Очень трудно объяснить. Почему один и тот же оркестр у разных дирижеров звучит и играет совершенно иначе? Почему звук немного меняется, если дирижер вместо свитера или майки, в которых репетировал, выходит одетый для концерта?Происходит много необычных вещей. Но это только часть профессии дирижера. Другая ее часть, не менее важная, связана с профессией как таковой. Те, кто пренебрегает техникой дирижирования, имеют бледный вид. Причем публике они могут показаться мастерами, но оркестранты, как звери в джунглях, сразу чуют – это настоящий дирижер или человек, занимающийся аэробикой под музыку. [b]– Слушаете ли вы записи других дирижеров, когда работаете с партитурой? Влияют ли они на ваши трактовки музыкальных сочинений?[/b]– Записи не оказывают сильного влияния на мое отношение к музыкальным произведениям. Просто интересно, как их представляли себе великие дирижеры. Кроме того, меня всегда интересуют обстоятельства жизни композитора: эпоха, культурная среда, события, происходившие в это время в литературе и живописи. Для более ясного взгляда на ту или иную партитуру нужно знать как можно больше. [b]– Влияет ли на вас реакция зрительного зала?[/b]– Разговоры об этом – только миф. Я чувствую реакцию зала, но она никак на меня не влияет. Энергия идет только в зрительный зал. Сейчас количество людей, находящихся в нем, заметно уменьшается. Хотя Москва – город, где реакцию публики невозможно предсказать. Иногда на концерте какого-нибудь знаменитого исполнителя или дирижера полно свободных мест. А бывает, что на менее интересном событии публика почему-то ломает двери и свисает с балкона. Жаль, что многие считают концерт просто развлечением. Послушают музыку, выпьют шампанского и едут в хорошем настроении домой. А музыканты начинают менять репертуар, подделываясь под зрительские вкусы. Этот процесс происходит не только в России, но и во всем мире. [b]– Вам нравится исполнять современную музыку?[/b]– В свое время я был первым исполнителем многих сочинений. Но сейчас то, что пишут современные композиторы, редко находит отклик у слушателей и музыкантов. Конечно, и в концертной жизни случаются исключения. Но в основном во всем мире слушают то, что уже давно написано. Иногда мне кажется, что мы живем в каком-то музее: публика больше всего любит слушать хорошо знакомые ей произведения и готова это делать бесконечно. [b]– Вы считаете себя москвичом или петербуржцем?[/b]– Петербург – мой родной город. Я там родился, вырос и люблю там бывать. Москву я тоже люблю с детства. Здесь кипит бурная жизнь на больших скоростях и одновременно происходит множество событий. Приятно, что сейчас мне не приходится выбирать, в каком городе жить. Бывает, что я в один и тот же день репетирую в Петербурге и Москве.