[i]«Лядова написала много песен – несколько сотен, – писал о Лядовой музыковед, исследователь ее творчества. – За это ей были благодарны летчики, врачи, рыбаки, строители, спортсмены. А уж солдаты и матросы вообще ею избалованы». Добавить что-либо к этому трудно, и лучше, по-моему, не скажешь: Людмилу Лядову любят все! Талантливый музыкант, плодовитый композитор и просто необычайно красивая женщина. Мы встретились с Людмилой Алексеевной в ее квартире в знаменитом доме композиторов в Газетном переулке (бывшая улица Огарева) накануне ее 80-летия, которое Лядова отметила на днях.[/i][b]– Шульженко пела вашу песню: «Когда-нибудь, а время быстро мчится, нам пенсию в квартиру принесут». А вы в те времена задумывались, что вам когда-нибудь будет 80?[/b]– Ха-ха! Конечно, не думала. Я времени не замечаю. Даже не знаю, сколько мне лет. Говорят, не тот стар, кому 70, а тот, кто скис в 30. Было у меня все: и любовь, и поклонники. А сейчас меня поклонники не интересуют, зачем они мне?[b]– Вы наряду с Пахмутовой были единственной женщиной – композитором-песенником. Мужчины воспринимали вас как равную или смотрели на ножки?[/b]– Они смотрели на меня как коты на сало! Я же была девка красивая! Все хотели со мной флиртовать. Но я была неприступна. А они шипели: «Ах ты такая, ну ничего, мы тебя где-нибудь подколем!» Богословский говорил: «Ах, Милочка, давай с тобой пофлиртуем немножко, и я тебе помогу». Но я отвечала: «Не надо мне помогать! Я сама себе помогу!»[b]– Никита Богословский любил переиначивать фамилии: Марк Фрадкин – рак маткин, Александра Пахмутова – александром пахнет. А вашей фамилии от него не доставалось?[/b]– Такого не было. Он с уважением ко мне относился и понимал меня как композитора. Но, конечно, никогда этого не показывал. Зависть у мужиков наших страшная! Хуже, чем у женщин. Я, например, напишу песню хорошую. А ее раз – и снимают. Тихон Николаевич Хренников меня ругал на съезде за «пошлую песню «Чудо-песенка». Почему, интересно, пошлая? А сейчас разве не пошлые песни передают? Но я виду не подавала. Меня мама учила: «Всегда улыбайся и говори, что живешь лучше всех». Вот я и улыбалась, и смеялась. А то одна поплачу, замкнусь и – напишу оперетту. И опера у меня была, и балет, и кантаты, и оратории.[b]– А Равель говорил, что женщина, сочиняющая фугу, не женщина, а гермафродит.[/b]– Ха-ха! Да, знаю такое. Я както Щедрину играла свой фортепианный концерт. Он послушал и говорит: «Вы красивая женщина. Надо было вам раньше приносить свой фортепианный концерт, а сейчас по срокам не подходит». Короче, в завуалированной форме завернул. А я думаю: «Причем тут красивая женщина? Я вам музыку показываю!». Мне секретарь Шостаковича передала слова Дмитрия Дмитриевича: «Милочка Лядова – талантливый человек. Поэтому ее и едят потихонечку».[b]– А вы Пахмутовой никогда не завидовали?[/b]– Я никому не завидую. Аля – прекрасный композитор, труженица. Пахмутова сама сказала: «Мила Лядова – мой маяк в искусстве». А вы знаете Юлиана? Когда он был мальчишкой, ну, лет 17, я ему очень помогла. Я же его крестная мама! Он был такой чистый, скромный. Думаю, молодой парень, надо ему помочь. Он хорошо выступал. Но он все время хотел, чтобы я его везде толкала, пропихивала. А у меня не было на это ни времени, ни возможностей. Тогда он к Але прицепился. А ей это тоже было выгодно: молодой певец, красивый, хорошо у публики идет. Они разъезжали по гастролям, он пел ее песни. Но тут у него пошла звездная болезнь. Он так задрал нос, что стал разговаривать с ней, будто она никто! А чем все у него кончилось? Наркотиками! А когда наркотики начинаются, это значит у человека уже с мозгами не все в порядке.[b]– Но вам самой не обидно: столько крупной формы написали, 800 песен. А помнят разве что «Чудо-песенку», и то, в основном, старшее поколение?[/b]– Конечно, обидно. А что делать? Попали мы не в свой век. Когда грянула перестройка, что творилось? Афиши композиторские валялись во дворе, как мусор. Очень многие не смогли этого пережить. Колмановский говорил: «Как же так? Я писал песни! Я писал «Я люблю тебя, жизнь!». Морально так многие были убиты, что раньше времени ушли из жизни. В нашем доме остались только я да Фельцман и жены композиторов. Фельцман живет обособленно. Он немножко болен: у него что-то типа Паркинсона. А раньше как общались! На юбилеях, концертах…[b]– Весело было?[/b]– У-у, еще как! Помню в ЦДРИ справляли Новый год. Было человек 300: Кобзон, Пьеха, Зыкина, Миансарова... Выпили и устроили игру на раздевание. Начали почему-то с меня. А у меня нижних юбок было три. Я одну снимаю, бросаю в сторону. Вторую снимаю – бросаю. Снимаю третью, потом туфли, и уже берусь за платье, а мне кричат: «Люда хватит, хватит! Ты выиграла!»… В Эшпая я была влюблена, но это было давно. В Рузе, в Доме творчества композиторов я подсматривала, как он работал за роялем. С Эшпаем, Бабаджаняном мы в хоккей играли. Я была нападающим. И руки ломала, и ноги. С Молчановым мы рыбачили зимой. Помню, льдина чуточку отошла от берега. Мы – в воду! Ой-хо-хо! Вода была холодная! Я боялась, что заболею. Но хватила полстакана водки и не заболела.[b]– Как вы, композиторы, уживались в одном доме в Газетном?[/b]– Всякое бывало. Фельцман как раз подо мной живет. Один раз он мне позвонил вечером: «Я сейчас вызову милицию! Двадцать минут двенадцатого, а ты играешь!» А я сочиняла песню какую-то, увлеклась. Но, естественно, пришлось прекратить. А другой раз звонит: «Мил, ты хорошую песню написала. Жаль, что я слов не разобрал». Изоляция в начале была, но ее же тараканы съели со временем! А сейчас наши соседи делают постоянно евроремонты. Я раньше на последнем 11-м этаже жила. Так надстроили еще три. Представьте, какие это деньги! У нас один метр три тысячи долларов стоит![b]– Как вам досталась эта квартира?[/b]– Ох, это было в начале 50-х. Мы вносили тридцать процентов за эту квартиру. Я в долги влезала, что-то продавала, искала деньги. Но все-таки осилила четырехкомнатную. Когда была перестройка и с деньгами стало очень туго, мы эту квартиру сдавали, а сами жили на Красных воротах. Только когда все немножко стабилизировалось, мы вернулись. И то меня все спрашивали англичане какие-то: «Вы не будете сдавать?»[b]– У вас и мужа было четыре?[/b]– ([i]Решительно[/i].) Не знаю, не помню. Почитайте в моей книге, там все написано. У меня было много поклонников: и дирижеры, и композиторы. Но мне нравились мужчины пассивные, тихие. Сейчас с мужем мы живем тридцать третий год. Он очень спокойный, тихий человек.[b]– А дети у вас есть?[/b]– Детей нет и не надо! Очень хорошо, что нет. Значит, Господу Богу так угодно. Сейчас же такое страшное время! Потом, я отношусь к мужу, как к ребенку. И к собачке нашей великолепной, как к ребенку. И ко всем хорошим людям отношусь по-матерински.[b]– Знаю, что вы любите наряды и меняете их на концертах. Это не очень типично для композитора.[/b]– Да, потому что у меня много платьев: хочется все показать. Правда, недавно приехала Аида Ведищева. Пять платьев за концерт сменила! Из-за этого мы четыре часа сидели, как дураки, пока она шиншиля за сценой переодевала. Я думала: «Ну, кого ты сейчас удивишь платьями?» А я в первом отделении в одном платье выхожу, а в антракте спокойненько переодеваюсь.[b]– А при каких обстоятельствах была сделана эта фотография?[/b] ([i]Я показываю Лядовой обложку кассетного альбома «Простите, если что не так»[/i].)– Ну-ка, ну-ка… ([i]Разглядывает с радостным удивлением[/i].) Где взяла такое? Ух ты! Ой, как интересно! Да, было такое. Друзья меня снимали дома – на фоне вот этой занавески. А разве плохо? По-моему, совсем не плохо.[b]– По-моему тоже.[/b]– Да, я могу себе позволить и такие наряды. Ведь у меня ноги всегда были красивые!