Мое «благополучное» детство

[b]Никто из моих родных не воевал, все остались живы, и дом на Арбате не пострадал. Мне грех жаловаться. А я и не жалуюсь – просто рассказываю…[/b]1941 год начинался прекрасно, я – ученица 1 класса, впервые встречала последний предвоенный Новый год вместе со взрослыми. А в мае мы с бабушкой уехали на дачу – домашнему, болезненному ребенку требовалось свежее козье молоко. Сообщение о нападении Германии застало нас врасплох – не знали, что делать. В августе вышло постановление об эвакуации всех детей из Москвы, и меня отправили с нашей 61-й школой в деревню под Рязанью. Послания домой того времени не отличались разнообразием, сплошные просьбы приехать, забрать, прислать куклу и чего-нибудь поесть.Мы работали в колхозе, убирали урожай, дергали лен – руки в кровавых мозолях и заусенцах… А в первой половине октября 1941-го нас срочно вывезли на Урал. Ехали 2 суток в пригородной электричке, наскоро переоборудованной в спальный вагон, и 2 часа в санях. Одетая в казенные легкие ботиночки и демисезонное пальто, я сильно обморозилась. Хотели даже ногу ампутировать, спасибо воспитательнице, не разрешила. Село встретило нас враждебно: большинство жителей, раскулаченных переселенцев, успевших за эти годы отстроиться, обитали в домах за высокими заборами и советскую власть в упор не видели.Они отказались продавать нам хоть какие-нибудь продукты, и в первые дни мы голодали. Я понимаю, можно ненавидеть власть и москвичей, но не детей же? Разместились мы в большой комнате бывшей школы вместе с воспитательницей: топчаны вдоль стен и большой стол посередине.Учиться мы ходили далеко и, чтобы не замерзнуть по дороге, накрывались поверх пальто одеялами, а в ботинки засовывали газеты.В январе навалилась цинга, а следом – пневмония. Я целыми днями лежала на топчане, ничего не ела и собиралась умирать. Маме написали, что девочку необходимо забрать домой, потому что еще одну зиму здесь она не переживет. «На всякий случай» в письмо вложили мой карандашный портрет. Но воспитательница Валентина Петровна Юргина где-то достала шоколад, тем меня и спасла. С наступлением весны начались полевые работы, к которым меня не допускали – так всех напугала зимой.Только 21 ноября 1942 года приехала мама, ей удалось оформить мне пропуск для въезда в Москву. Получив дорожное довольствие и простившись со всеми, мы отправились на станцию.Лишь 26 ноября мы втиснулись в поезд. Ехали до Москвы 6 дней, питались одним медом. В Казани вагон хотели отцепить – в соседнем с нами купе умер цинготный больной. К счастью, обошлось! Днем 1 декабря мы были дома.Москва поразила хмуростью – тихо, серо, морозно, на окнах затемнение, машин почти нет, но метро работает. В доме страшный холод, от буржуйки тепла мало – только воду вскипятить. Газа нет, на электричество лимит. Вечером зажгли коптилку и улеглись спать вместе. К счастью, из поездки мы привезли «всего лишь» головных вшей и чесотку. На следующий же день пошли отмываться в Центральные бани – там каждому вместе с билетом давали по крошечному кубику простого мыла. Температура воды +25, а в раздевалке +13.Приближался 1943 год. Пока мама искала елку, я, разбирая игрушки, обнаружила под обертками самодельных хлопушек привет от мирного времени – карамельки. Вот счастье-то было! Обедать мы с мамой ходили в столовую при ее театре. Вот обычное меню: щи из черной капусты с вермишелью, на второе – голубцы из того же самого и на десерт – кусочек прессованной хамсы. Зимой мне сшили бурки из старого ватника, но галош не было, а потому, как только снег начинал таять, вата превращалась в ледяной кисель. В конце марта стали временами давать газ, но еще не топили, поэтому температура в комнате не поднималась выше +10.С сентября 1943-го мальчики и девочки стали учиться раздельно. В школе было очень холодно – на уроках сидели в верхней одежде и шапках. После занятий мы ходили в госпиталь по соседству, где давали концерты, читали и писали раненым письма, пришивали пуговицы, стирали и свертывали бинты. Со времен войны я ненавижу очереди – очереди, в которых мы, дети, простаивали долгими часами, чтобы отоварить карточки. На ладошках, нарисованный химическим карандашом номер, каждый час – перекличка и постоянная боязнь ее прозевать.Объявление о конце войны мы услышали в ночь на 9 мая – черная тарелка радио никогда не выключалась. Соседи обнимались, плакали и смеялись одновременно. Многие утром побежали на Красную площадь. Жаль, не было тогда у нас телевидения. Зато салют в честь Победы мы слышали и видели. И помним до сих пор.[b]Роксана АРСЕНЬЕВА[/b]