В тюрьму с чужим самоваром

[b]За время, прошедшее после «замирения» кровавых декабрьских беспорядков, жизнь в Москве постепенно налаживалась. Да и городские власти начали заниматься своим прямым делом.[/b]Новый московский градоначальник А. Рейнбот регулярно объезжал свои владения и, как положено строгому хозяину, распекал подчиненных: [i]«…Мною замечено, что тротуары.., не будучи своевременно очищены и посыпаны песком, к вечеру подмерзают и делаются неудобными для прохода, а с крыш многих домов до сего времени не убран снег, отчего в оттепель происходит капель, а при заморозках образуются сосульки, грозящие падением… Относя замеченные беспорядки к слабому надзору со стороны приставов, предписываю… представлять мне сведения об околоточных надзирателях, в околотках коих замечены таковые беспорядки, на предмет наложения взыскания или отчисления для более основательного изучения своих обязанностей в резерв…»[/i]Градоначальнику приходилось лично следить за состоянием тротуаров, поскольку гласным Городской думы было не до этого – они с головой ушли в политику, что вызывало справедливое негодование обывателей. Однажды в Думу пришло письмо, подписанное 52 москвичами, в котором они отмечали, что [i]«гласные Думы избираются для заведывания городским хозяйством и благоустройством города, а не для занятий политическими делами…»[/i]Большая часть москвичей, разочаровавшись в «политике» после декабря 1905-го, довольно равнодушно отнеслась и к приближавшимся выборам в Государственную думу. Например, на суконной фабрике Иокиша (в советское время – им. П. Алексеева) на выборы уполномоченных из 405 человек, имевших право голоса, явилось только 175. К избранию предложили двух кандидатов: одного от «сознательных» рабочих, другого – от «консервативного элемента». Выборы, по положению, должны быть «тайными». Но бюллетеней не существовало: избиратели, использовав клочки бумаги, ставили «крест» за правого или «палочку» за левого кандидата. Бумагу и карандаш выдавал председатель собрания, который советовал колеблющимся: «Ставь крест!». Протестующих просто выводили на мороз…Некоторые агитаторы, не удовлетворившие свой ораторский «зуд» в 1905-м, пытались продолжить свою деятельность. В Большом Козихинском переулке какой-то прилично одетый молодой человек, расхаживая по мостовой, останавливал прохожих и говорил им целые речи о гнете власти и о светлом будущем. Но несознательные обыватели отправили Златоуста в участок, а оттуда он попал в приемный покой для душевнобольных.А вот оратору на Толкучем рынке повезло меньше. Взобравшись на ящик, он собрал вокруг себя толпу и после небольшой вступительной речи стал призывать слушателей к вооруженному восстанию, говоря, что только таким путем народ добьется своего счастья. Причем называл места, где можно раздобыть оружие. Толпа слушала молча. Затем также молча стащила его с «трибуны» и начала избивать. Его чуть не забили до смерти, если бы не вмешательство агента в штатском, который передал незадачливого агитатора полиции.Ввиду нестабильности положения была усилена охрана касс и банков. Городскую управу охраняли 8 вооруженных сторожей; казначейство и казенную палату – солдаты; а в частных банках поставили переодетых городовых. За них, правда, приходилось платить по 40 рублей в месяц.Но и переодетые городовые не были гарантией от ограбления: из банка Купеческого общества в феврале революционеры умыкнули более 800 тысяч рублей! Да и в целом по городу криминальная вакханалия, шлюзы которой открыла революция, не прекращалась. Некий Болозин, наняв на Мясницкой лихача, решил развеяться в загородном ресторане. Лихач, найдя в Петровском парке укромное местечко, остановился и, взяв седока за горло, выхватил у него кошелек. Болозин пытался вернуть деньги, но извозчик избил его и скрылся. Ограбили и квартиру артистки императорских театров А. А. Яблочкиной.Но громил спугнули соседи, и те, теряя по дороге награбленные вещи и воровские инструменты, позорно бежали. Александра Александровна после этого переехала с Козихи на Большую Дмитровку, где и прожила благополучно оставшиеся ей 58 лет.Но, пожалуй, самый оригинальный вор объявился на Цветном бульваре. В один из дней февраля прохожие увидели бегущего во весь дух человека, несшего на вытянутых руках кипящий самовар, из которого валил дым и пар. Человек орал во все горло: «Сторонись, ожгу!» Естественно, все шарахались в стороны. Кто-то даже предположил, что это рекламный трюк цирка Саламонского. Но один бдительный сторож все же остановил бегущего и свистнул городовому. Оказалось, что самовар украден из дома рядом с цирком, а вор – многократно судимый и разыскиваемый полицией.Взволновало Москву и самоубийство курсистки Н. А. Тимофеевой, покончившей с собой на могиле А. П. Чехова. Причины этого остались невыяснены. Привычная формулировка – по «романтическим мотивам» – в этом случае не работала: девица отличалась жизнерадостностью и была из хорошо обеспеченной семьи. А вот кончина мещанки Веры Афиногеновны Кузьминой внимание общественности не привлекло: умерла она своей смертью, но в весьма почтенном возрасте 105 лет. Причем до самой кончины она не жаловалась на здоровье, весь день проводила в хлопотах по хозяйству, очков не носила, хорошо слышала и обладала замечательной памятью.Вот такими были 100 лет назад в Москве москвичи![b]На илл.: [i]Середина 1910-х годов. Площадь перед Новой Екатерининской больницей. Обыватели торопятся по делам, дворники метут мостовую... Все как обычно![/b][/i]