Ананасы от Ромашина

[i]С Анатолием Владимировичем мы встретились на его даче в Пушкине. Совершаем трепетный ритуал обхода поместья. «А все-таки за кирпичом я успел до твоего приезда съездить», — «Николай II» из знаменитой климовской картины в резиновых сапогах и рабочей спецовке водружает на стол корзину с только что сорванными яблоками: «Посиди вот тут — покачайся, я на минутку — стекло привезу». Качаюсь. Яблочный аромат, тишина. Умные вопросы, так старательно составленные заранее, как и «сквозная нить» разговора, предательски растворяются в моем умиротворенном мозгу.«Ты о чем-то конкретном хотела поговорить?» — «Да нет, так...» — «Тогда давай чай пить».[/i][b]— Анатолий Владимирович, на дачу убегаете от светской суеты? [/b]— Я живу здесь. С радостью. В этом есть какая-то прелесть, может быть, связанная с возрастом — все-таки через полтора года мне семьдесят лет. Здесь тишина, покой, камин, нет суеты, которой Москва так подавляет. Где в Москве я сяду на террасу и буду любоваться белочкой на елке? Этот дом, можно сказать, я сам построил: спроектировал, многое делал своими руками: мебель, например. Очень люблю этим заниматься, а потом, у меня наследник, которому уже два с половиной года, — надо построить для него дом.[b]— Наследник не единственный? [/b]— У меня трое детей. Старшая, довольно известная барышня, Танечка Ромашина, окончила мхатовскую школу и десять лет работала диктором на телевидении. Младшая дочка окончила Ленинский педагогический. Живет в Испании, ее мать испанка. Родила мне внука Педро, или Петьку, как мы его зовем. И последнее мое произведение — Димочка. Скажу честно, это создание очень заряжает на жизнь, заставляет радоваться каждому прожитому дню.[b]— К тому же рядом и молодая жена (актриса Юлиана Оррен. — А. Щ.).[/b]— Мы вместе уже десять лет, а как будто вчера встретились. Первый раз в жизни я венчался. Мне кажется, я ее устраиваю.[b]— Выходит, личная жизнь удалась? [/b]— Я беспокойный человек: не выношу болотного покоя. Мне необходимо, чтоб жизнь бурлила. Юлечкина молодость, ее энергия на меня действуют очень положительно, и она тоже, по-моему, не скучает. Не даю скучать.[b]— Чего в жизни вы боитесь по-настоящему? [/b]— Предательства и равнодушия. Уверен, что человеческое равнодушие — причина всех грехов, вплоть до убийства. Убивают от равнодушия, а не от страсти.[b]— Что вас может удивить? [/b]— Меня удивляет каждый рассвет, каждое утро.[b]— С высоты прожитых лет можете сказать, чего в жизни человека больше: случайностей или предопределенности? [/b]— Мне кажется, когда человек чего-то не знает или не может объяснить, то говорит: «свыше», «случай». Это наше оправдание перед неизвестностью. Недаром ученые утверждают, что мозг человека изучен только на восемнадцать процентов, поэтому я уверен, что человечество спасет только его невежество. Вообще наука тормозит любое развитие.[b]— ? [/b]— Она ставит границы: яблоко упало, потому что есть земное притяжение. А в это время существует такое чудо, как «эффект гроба Магомета», который без всякой поддержки несколько тысяч лет висит в горах. Что это такое и где же тут земное притяжение? [b]— А как вы объясните любовь? [/b]— Это сумасшедшая реакция, которая, как только понимаешь и можешь объяснить — исчезает. Необъяснимость — это и есть великое таинство и сила. Анализ начинается только тогда, когда страсти утихают или исчезают совсем.[b]— Что вы говорите своим студентам во ВГИКе на первой лекции? [/b]— Стараюсь не обещать безоблачной жизни. Например, в этом наборе у меня было 26 человек, а заканчивает — 16. Десять человек за три года исчезли по разным причинам: кому-то я в категорической форме посоветовал сменить профессию — бесперспективно, кто-то не смог заплатить за обучение.[b]— Что самое сложное в актерской профессии? [/b]— Не открою Америку: она чрезвычайно зависима — от пьесы, которую кто-то написал, от режиссера и так далее. Я скажу так: это трагическая профессия.[b]— В чем же трагедия? [/b]— Если я скульптор, то могу сломать несовершенную, как мне показалось, скульптуру и создать новую. Писатель, композитор, художник могут уничтожить свое произведение, если оно их не устраивает. А актер даже не знает, удалась его работа или нет до тех пор, пока ее не увидит зритель. Без зрителя существование актера бессмысленно, а если зритель посмотрел недоделанную работу, то ты уже опубликовал свой брак.[b]— А разве актер не чувствует, что в какой-то сцене, например, он «не дотягивает»? [/b]— Я могу чувствовать дискомфорт внутри себя, но чтобы проверить его обоснованность, актеру необходимо показать свою работу зрителю. В следующий раз я сыграю лучше, поправлю неточности, но сотня или две зрителей уже увидела твой брак. Корректировка роли идет за счет публичных промахов — в этом тоже трагичность.[b]— Вам никогда не хотелось бросить актерство? [/b]— У меня был момент, когда я бросил все: оставил семью, ушел из театра, вышел из партии. Есть такой морской термин: «поворот все вдруг», и у меня все случилось именно так — я стал абсолютно «чистым» человеком.[b]— Вы как-то объясняли для себя этот уход? [/b]— Нет. Ушел и все.[b]— И долго вы оставались «чистым человеком»? [/b]— К счастью, нет. Театр все-таки заразная вещь. Одно предложение, другое... Сергей Бондарчук предложил попробовать преподавать — так я оказался во ВГИКе. Дал мне курс, получилось, и, слава богу, до сих пор преподаю. Потом опять пригласили в Театр Маяковского на конкретную роль. Начались съемки — начались опять непонимания, мягко выражаясь, в театре с Гончаровым. Ушел во второй раз. В это время Сергей Проханов делал свой театр. Ему нужна была опора на «имя», а мне было интересно работать с молодыми, очень. Это было семь с половиной лет назад и, как сейчас вижу, имело смысл.[b]— Почему все-таки не сложились отношения с Театром Маяковского? [/b]— Я вдруг перестал ощущать свой приход в театр как радость. Это безнравственно: идти в театр без радости — все равно, что ложиться в постель с женщиной, которую не хочешь. Слово «люблю» откладываю в сторону. Мне очень нравится, что в испанском языке нет слова «люблю» по отношению к женщине. То есть мужчина, объясняясь в любви женщине, говорит: «Хочу тебя». Испанцы считают, что любить можно кашу, вино, но не женщину. Женщину можно только хотеть.[b]— Здорово, но кашу иногда тоже очень хочется.[/b]— Ну хорошо, женщину я хотел бы, как банан, в крайнем случае, или ананас — диковинное что-то, но не как кашу.[b]— Мы говорили о театре...[/b]— Да. Я не хочу сказать, что меня в Театре Маяковского чем-то обидели — нет. Признание, все свои награды я получил именно в этом театре и благодарен за все дни, проведенные в его стенах. А эти дни сложились в двадцатисемилетнюю службу. Меня до сих пор зовут в этот театр, значит — обид нет.[b]— Почему же вы не соглашаетесь? [/b]— Три раза в одну речку не входят.[b]— Что такое звездность и звездные капризы, если взглянуть изнутри? [/b]— Когда я пришел в Театр Маяковского, меня сразу ввели в спектакли, где моими партнерами стали Штраух, Глизев, Козарев, Ханов, Самойлов — суперзвезды. Бабанова — легенда. Я, мальчишка, только с театральной скамьи, безусловно, испытывал страх, но их талант настолько был выше той «звездности», о которой ты говоришь, что зачеркивало неравенство между нами. И, извини за нескромность, уверен, если бы рядом с ними играл человек, который бы их не устраивал, попросту говоря, был бездарен, его бы убрали. Они могли поставить условия.Когда я играл Князя К с Марьей Ивановной Бабановой в спектакле «Дядюшкин сон», поставленном Марией Иосифовной Кнебель, не могу забыть, как она каждый раз перед выходом на сцену говорила: «Возьми меня за руку. Держи крепче. Скажи: Машка, хватит!». Я, называя по имени-отчеству, уговаривал ее не волноваться, она злилась и требовала, чтоб я сказал именно эту магическую для нее формулировку: «Я же тебя прошу сказать: Машка, хватит! Неужели так сложно?». Я произносил: «Маша, хватит! («Машкой» Бабанову назвать я все-таки не мог)», — и она шла на сцену. Несмотря на свой опыт и признание публики, перед каждым спектаклем она дрожала, как школьница. За свой многолетний опыт я пришел к выводу: когда перед тобой действительно талантливый человек, работать легко.Когда фигура, зараженная фанаберией, даже небездарная, — невероятно сложнее.[b]— Часто говорят, что актерская профессия содержит элемент простого дуракаваляния.[/b]— Дуракаваляние — это вообще вся наша жизнь.[b]— А как же генеральные задачи: дом, дерево, сын? [/b]— К этим задачам точно никогда не относился серьезно. Если б я хоть на секунду мог представить, как это трудно, например построить дом, я бы никогда не ввязывался в это дело. Эйзенштейн, например, считал, что наукой движет только любопытство.Гениально! Это и есть дуракаваляние.[b]— Есть роли, под которыми вы и сейчас бы подписались? [/b]— Нет. Ни одной.[b]— Как это? [/b]— Все свои роли сейчас я бы сыграл по-другому.[b]— Молодежь вас пугает? [/b]— Наоборот, я на нее очень надеюсь: сейчас много молодых людей, которые могут увлечь идеей. Просто выходить на сцену и получать аплодисменты мне уже не интересно.[b]— Какое ваше самое несбыточное желание? [/b]— Вот если б была такая лавка, где можно было бы торговать талонами на жизнь, я бы, не задумываясь, променял последние года три на три дня или даже на три часа будущего лет этак через сто. Хоть одним глазком взглянуть или одной ноздрей почувствовать запах того, что будет твориться вокруг, — ужасно интересно.[b]— А если эти три часа будут самыми страшными в вашей жизни? [/b]— Неважно — мне интересно.[b]— Что поддерживает вас на плаву, если случается депрессия? [/b]— У меня не бывает депрессий.[b]— Вы шутите? [/b]— Я не имею права быть в плохом настроении, разговаривая с тобой или приходя в театр. Станиславский говорил: «Все настроения оставляйте вместе с галошами в гардеробе».[b]— Хорошо, меня и зрителя вы обманули, но, оставшись наедине с собой, чувствуете, что мир рушится...[/b]— Надо рядом постоянно иметь женщину, тогда мир не будет рушиться.