Алексей Ершов: Травля началась, когда я неправильно женился

[i]Пятнадцать лет этот профессиональный артист «потчует» гостей русских ресторанов Парижа песнями под гитару. Сам он называет себя «безумно счастливым человеком», потому что в жизни все хорошо: есть любимая жена и дочь, прекрасная и доходная работа, чудесный дом.А еще он гордится тем, что судьба подарила ему два дня рождения — 22 ноября 1944 года и 1 августа 1982 года. Зовут этого человека [b]Алексей Ершов[/b], работает он в Париже в русском ресторане «Князь Игорь».[/i][i]Договориться о встрече было делом двух минут. Гости из России, тем более журналисты, визитами радуют его редко, разве что год назад приезжал Эльдар Рязанов снимать «Парижские тайны». Ершов пригласил нас к себе домой, объяснив, что, во-первых, вечером в ресторане времени на разговоры у него нет, а во-вторых, ему нравится всем показывать свою парижскую квартиру. Она практически полная копия той, что была у Ершовых в Ленинграде.[/i]— Я коренной ленинградец. После школы поступил в консерваторию на факультет экспериментальной комедии. Вообще-то мне всегда хотелось быть драматическим артистом. Видимо, гены сказывались: дедушка — знаменитый русский тенор Алексей Ершов, похоронен в Лавре. Они с бабушкой с детства заставляли меня учиться музыке, развивали слух, водили на оперы и спектакли. В 1966 году закончил консерваторию и оказался безработным. Официально распределение существовало. Мне, например, предложили поехать в Академический театр в Ижевск. Сказал в деканате: «Нет уж, спасибо, я лучше останусь безработным в родном Ленинграде, чем стану звездой в Удмуртии». Начал ходить по театрам, предлагать свои услуги. Судьба привела в Ленконцерт. В то время средняя зарплата в стране была 80— 90 рублей, народный артист академического театра получал около 200.А у нас за концерты и гастроли набегало до 400 рублей — по тем меркам зарплата чуть ли не министра. Обычно мы выступали вдвоем с партнером Мишей Осиновским. Пели бардовские песни, играли моноспектакли. В то время работа в Ленконцерте, с одной стороны, была сытой, с другой — мы жили, как на пороховой бочке. Песни, исполняемые на сцене, требовалось предварительно утвердить на худсовете. Сдаю им пять песен, их одобряют, вот и на концерте обязан петь только их. Вещь, не прошедшая худсовет, пусть она даже на стихи Пушкина — уже криминал.На меня «стучали». Представляете концерт, два отделения. Одно дают мне, второе — Юре Клячкину. Интересуюсь: «Зачем даете 45 минут, ведь начальство утвердило всего шесть песен, это на 15—20 минут максимум». Администратор руками разводит, мол, пой, выкрутимся.Спел разрешенное, а публика просит Окуджаву, Высоцкого, не откажешь же. Стою на сцене и вижу, как за кулисами кто-то из «товарищей» уже звонит, куда положено, и докладывает. Но то были еще цветочки. Настоящая травля началась, когда я неправильно женился.[b]— ? [/b]— На следующий день после свадьбы «приглашают» меня в отдел кадров Ленконцерта и говорят: «Соображаешь, что делаешь? Ты — советский артист! А женился на... еврейке». Середина семидесятых годов, в то время еврейка считалась не женой, а средством передвижения. Тогда в отделе кадров все додумали за меня: раз женился на еврейке, значит, собираюсь «рвануть» из страны.А мне-то и невдомек было, никуда уезжать не собирался. Из Ленконцерта стали потихонечку выживать: снимали с концертов, не давали гастроли. Денег не стало, с неблагонадежным семейным положением даже в театр не устроишься. Тогда-то я понял, что в этой стране мне нормально жить не дадут, чувствовал себя куклой в чьих-то грязных руках. Собрали дома семейный совет, подумали и попросили родителей жены ехать в Израиль. А через полгода-год мы будем с ними воссоединяться. Стариков из России отпустили без проблем, беды начались с вызовом нас.Из десяти высланных ими приглашений мы получили только два. Я сидел без работы, в квартире — пустота.Спасибо, друзья поддерживали, на машине приятеля возил всякую пьянь и тем зарабатывал на хлеб. Я ночью «бомбить», а жене звонят и угрожают:«Ты, еврейская морда, можешь ехать, куда захочешь, а мужа твоего мы не отпустим». Такой кошмар продолжался с 1980 по 1982 год. Наконец спустя два года нас выпустили. Этот последний визит в ОВИР останется в памяти навсегда. Инспектор, до сих пор помню ее фамилию — Храмченко Нина Николаевна, — отобрала паспорта, взамен протянула две беленькие бумажки с визами. И говорит: — За отказ от гражданства платите за двоих пятьсот рублей. Я — в ответ: — Нина Николаевна, я же не отказываюсь от гражданства.— Никто вас не спрашивает, это для проформы. Хотите ехать, платите, — пробурчала она.Пришел с этими бумажками домой. Позвал Мишу Осиновского, Мишу Боярского, других и... устроил отвальную. Помню, на этом празднике подошел ко мне приятель Илюша Клявин, он сейчас в «Городке» выступает под фамилией Олейников, и спрашивает: «Представляешь, спускается с небес волшебник, взмахивает своей палочкой и у тебя все — работа, квартира. Останешься?». «Нет, — отвечаю. — Увяла любовь, ни счастья, ни денег, ни золотого дворца в этой стране не надо». И вот 1 августа 1982 года — самый дорогой в жизни день: взяв гитару, зубные щетки, две подушки и 240 долларов — то, что официально поменял нам банк, мы улетели в Вену, где был пересадочный пункт для покидающих СССР.Кстати, в «Шереметьеве» таможенники не разрешили даже провезти альбом со сценическими фотографиями дедушки. Мне потом его друзья переправили.[b]— А дальше Израиль? [/b]— Нет, туда мы ехать не собирались. Главное было выбраться из Союза. В Вене мы с женой сели на автобус и поехали к другу — Леве Рудкевичу. По дороге из аэропорта я увидел потрясающую березовую рощу.Деревца ровненькие, чистенькие, как будто их каждый день тряпочкой протирают. А меня в КГБ пугали: «Будете страдать без русских берез». Пробыли мы в Вене два дня, а потом «друзья» за 240 долларов — всю нашу наличность, нелегально переправили нас в Мюнхен. Как иммигрантам из России нам сразу дали общежитие, оформили временные удостоверения, назначили пособие по 300 марок в месяц на человека. Друзья и соседи нанесли вещей. Я устроился на «Радио свободы», читал рассказы, исполнял песни. Случалась и временная работа в ресторанах. Была у меня с детства мечта — жить в Париже. В 1984 году, купив первую за рубежом машину «Форд-Гранада», я туда отправился. Жена с грудной дочкой приехали через год. С работой сразу повезло — взяли в лучший парижский русский ресторан «Людмила». В 1990 году перешел в свой «Князь Игорь».[b]— Вы назвали «Князь Игорь» своим. Имеете в нем долю собственности? [/b]— Пока нет. Просто ресторанный артист в Париже совсем не то, что певец, например в «Метрополе». Шесть дней в неделю я один держу программу в «Князе Игоре», приходится быть в одном лице и артистом, и шоуменом. Встречаю гостей, разговариваю с ними, иногда подсаживаюсь за стол, произношу тост или помогаю поддерживать беседу. И, конечно, много пою. По-русски, по-английски, по-французски, по-немецки, по-польски, по-арабски, в общем, на тех языках, откуда гости. Я прагматик, живу настоящим. Но в ближайшее время придется напрячься и открыть свой ресторан. Впереди старость, пенсия крошечная, а надо дом содержать, дочь растить.[i]Не знаю, как «песни народов мира», но могу засвидетельствовать: русские романсы, например «Соловей» и «Калитка», удаются Ершову потрясающе (М.П.).[/i][b]— Много ли русских приходит в «Князь Игорь»? [/b]— Случается, но редко. Вообще-то у нас в рестораны приходят не показывать себя, не есть, а общаться. В Париже есть всего пять-шесть ресторанов, где можно встретить русскую повариху. «Князь Игорь» — единственное место, где гостей встречает русский метрдотель. Кухня адаптирована под французскую, но есть и традиционные русские блюда — борщ, пельмени, котлеты по-киевски, шашлык, кулебяка.[b]— А дома у вас какая кухня? [/b]— Чаще всего русская, но не потому, что мы ее любим. Просто у жены есть знакомый русский повар, он ей практически всю еду и готовит. В холодильнике всегда есть картошка, соленые или маринованные огурцы и помидоры, селедка, пожарские котлеты. Сам я неприхотлив, что жена подает, то и ем. Единственное блюдо, которое готовлю сам, — яичница с жареной колбасой или сосиской. Французскую кухню не люблю, а из экзотических уважаю китайскую.[b]— Та, первая, гитара, вывезенная из России, еще жива? [/b]— Она кормила меня больше десяти лет. Сейчас уже работаю с другой. Но ту, первую, бережно храню дома. Никому ее не отдам, не выброшу, она будет со мной в гробу лежать.[b]— К какой из русских волн иммиграции вы себя относите? [/b]— К третьей. Первая была в первую мировую войну, вторая — перед Великой Отечественной. Наша — 7080-е годы — третья; есть еще четвертая — 90-е годы. Представители двух первых практически все умерли, а наша, третья, не была многочисленной.У русских в Париже нет ни общины, ни коммуны, поэтому мы все встречаемся редко. Это не то, что Брайтон Бич, когда два раза в неделю положено идти и слушать Кулькова. Неважно, есть деньги или нет. Здесь все не так.[b]— Не хочется вернуться в Россию или хотя бы приехать туда в гости? [/b]— Нет, я там не был семнадцать лет и не хочется. Для меня понятия родины — мой дом, моя семья. И все они здесь.[b]— И дочь не стремится на родину родителей? [/b]— Лизе четырнадцать лет, родилась в Германии, выросла во Франции, учится в обычной парижской гимназии. По-русски говорит с сильнейшим акцентом, но и то только благодаря нам. У нее есть русские подруги, но между собой они предпочитают общаться по-французски. Так что Россия для нее совершенно чужая страна.[b]— Русский певец в Париже — это бедный или богатый человек? [/b]— Я бы назвал себя средним. Есть хорошая квартира в дорогом районе, было две машины, правда, вторую пришлось продать. Есть небольшая квартира на Лазурном берегу. Живу со своих гонораров. Больших концертов не даю, за семнадцать лет стоял на профессиональной сцене от силы раз десять. Я горжусь тем, что я иммигрант. Бунин был иммигрантом, Шаляпин — тоже. Великими они от этого не перестали быть. Кстати, у меня есть еще хобби — рисование.Отец был профессиональным художником, привил мне любовь к кисти. В свободное время пишу картины, тяготею к абстракционизму. Иногда даже продаюсь. Есть еще одно интересное занятие — собираю старые и новые русские фильмы. Собрал их более полутора тысяч, наверное, самая большая в Париже коллекция.[b]— Петь в ресторане — это предел мечтаний? [/b]— Доволен тем, что имею. Меня знают, на меня ходят — этого достаточно. Филипп Киркоров рассказывал, что перед ним на коленях стоял весь Париж. Это ложь. Алла Пугачева пыталась дать в Париже концерт в 1984 году, но с треском провалилась. В зале было занято только два ряда — нагнали людей из посольства. А вот Жанну Бичевскую народ принял: она оделась в русский народный костюм. Французы это любят. Вообще-то о провалах русских артистов в Париже можно написать целую книгу.Если честно, то тут мы никому не нужны. Спасибо за то, что терпят.