Русский Беккет

[b]Алла НИКОЛАЕВСКАЯ,составитель первого русского сборника произведений Беккета:[/b]«С именем Беккета у нас в стране всегда были связаны противоречивые чувства. С одной стороны, существовал энигматичный и малоизвестный драматург и малопонятное широкому читателю понятие «театр абсурда». Естественно, оба эти явления притягивали внимание и любопытство. С другой стороны, нелепо было мечтать или говорить о том, что мы переведем Беккета, и читатель поймет, что там не абсурд, а глубочайшие и серьезнейшие человеческие драмы, изложенные в аскетичной и жесткой фразе-формуле.Но журнал «Иностранная литература» опубликовал самую известную его пьесу «В ожидании Годо», а когда в 1981-м мы стали при журнале издавать библиотечку зарубежной прозы, то включили в нее и маленькую книжечку Беккета. Она называлась «Изгнанник» и состояла из трех пьес и новелл. Там есть переводы Ларисы Беспаловой и Майи Кореневой. Но самые сильные вещи, доминанта Беккета, представлены в переводе Елены Суриц. Она очень остро почувствовала напряжение его внутреннего мира – что это не просто аскеза, но и серьезный эмоциональный сгусток человеческого страдания.Позже Елена Суриц перевела еще три пьесы. Вскоре после той книги наступило, что называется, десятилетие Беккета. Питерские издатели в неплохих переводах начали выпускать романы Беккета, которые вообще очень сложны для восприятия. В них такая напряженность действия и многослойность повествования… хотя по сюжету все крутится вокруг довольно статичных событий. Место действия одного романа – больница для душевнобольных, другого – помойка. Так появились «Моллой», «Имени нет» и другие книги».[b]Алексей ЛЕВИНСКИЙ,режиссер:[/b]«В воздухе это витало. Были квартирные какие-то спектакли, из того же «В ожидании Годо» ставили фрагменты. Была такая группа Игоря Васильева из МХАТа – они играли в коммунальной квартире.«Театр абсурда» было ругательным словом. Ионеско был запрещен из-за своих политических высказываний, а на Беккета категорического запрета не было, но все равно это было абстрактное, мрачное, не наше. Так что мы сделали в 1983 году спектакль, но все четыре года показывали его неофициальнов репетиционном зале Театра сатиры. Я был режиссером и сам играл.Мы играли раз в неделю, зрители ходили по списку, в зале было человек сто – и он все время был полон.Знакомые, знакомые знакомых… В 1987-м я перешел в Театр Ермоловой, где был главным Валерий Фокин, и он пригласил спектакль на основную сцену театра. Так что несколько раз мы сыграли на большой зал.Это была моя первая работа, а с тех пор я продолжаю Беккета ставить. Например, в театре «ОКОЛО» по сей день идет спектакль «Конец игры».[b]Марк ДАДЯН,переводчик романа «Мечты о женщинах, красивых и так себе»:[/b]«Беккет говорил, что, в отличие от Джойса, он пошел в литературе по пути вычитания. Эрудит, знаток языков, музыки и живописи, он постарался исключить из своего творчества все, что возможно: знания, жизненный опыт, синтаксис, потом сами слова.Абсурд, в расхожем понимании, – слово к Беккету совершенно неприменимое. У Беккета все предельно ясно – как понятна тишина. Разве нужно объяснять тишину? Если б существовала литература молчания, ее родоначальником стал бы Беккет. «Мечты о женщинах, красивых и так себе» – его первый, так и не опубликованный при жизни роман. Сам Беккет считал его неудачным. «Конечно, от него несет Джойсом, несмотря на все мои искренние попытки наделить его собственными запахами», – так он выразился. Но «Мечты...», несмотря на чрезмерность литературных аллюзий, это, по определению героя книги, «рапсодия энергии». Это четырехъязычный англо-французско-немецко-итальянский клекот, это захватывающая игра. «Мечты...», наконец, это пролог к «молчащему» Беккету Уотта, Моллоя и Годо.Беккет – это грусть и смех. Мужество и смех. Сострадание и смех. Смех и тишина».[b]Александр КАЛЯГИН,актер:[/b]«Я счастлив, что моя встреча с Беккетом произошла в 60 лет. Роберт Стуруа говорит мне: «Давай Беккета! «В ожидании Годо» я в Тбилиси поставлю, а ты Крэппа сыграешь» ([i]пьеса «Последняя запись Крэппа»[/i]. – [b]«ВМ»[/b].). Я прочитал – текста с гулькин нос, скука, к себе никак применить не могу. Но я приучен доверять режиссеру.Репетировали мы так. Первую половину репетиций читали вслух книгу «Моллой» – гениальный роман, просто кладезь мудрости и юмора. А другую половину Ася (переводчица Асия Баранчук. – «ВМ».) и Роберт заново переводили. Переведут фразу и пробуют на мне: звучит – не звучит.У любого есть такие моменты, когда ты предал в себе что-то, не дошел до конца, хотя должен был дойти, не был чистоплотен в каких-то ситуациях, хотя обязан был быть чистоплотным. По отношению к себе. Я долго не понимал, почему Роберт все время гоняет моего Крэппа в туалет. А потом понял: человек испытывает колоссальную потребность доказывать себе простейшими физиологическими актами – съесть банан, который тебе категорически нельзя, помочиться, сполоснуть лицо, – что жизнь в нем еще теплится. Вся моя жизнь рифмуется с этой ролью.Кстати, ни один критик не заострил внимание ни на холодильнике, забитом книгами, ни на ярко-красном столе, хотя в них – содержание спектакля. Посреди хлама, помойки вещей и мыслей стоит накрытый ярко-красный стол с магнитофончиком, и вдруг в один прекрасный день Крэппу приходит в голову сдернуть покров с этого стола и прослушать пленку. Он точно сердце обнажает.А этот холодильник, забитый тиражом его книги, из которого только шесть экземпляров продано и еще одиннадцать разослано по библиотекам… Этот мертвый холодильник забит моими ролями! Я столько всего сыграл, а в памяти останется… шесть ролей. Да и эти работы, по большому счету, не важны. Важно, что в конце жизни человек остается абсолютно одиноким, даже если он со всех сторон окружен родственниками. Одинок, как этот Крэпп».