Россия не готова к демократии

Вполне представляю себе, что, сложись история иначе, Россия была бы сегодня конституционной монархией. И внук или, скорее, правнук Николая II принимал бы послов, поздравлял нас с Новым годом и открывал заседания Государственной думы. Если бы царская Россия, откликаясь на веления времени, менялась, реформировалась... Но к переменам царская власть оказалась неспособной. Волнения семнадцатого года в Петрограде, которые привели к Февральской революции, были вызваны нехваткой хлеба. Продовольствия не хватало во всех воюющих странах, но режимы рухнули только в недемократичных империях – России, Австрии и Германии. А в Англии конституционная монархия пережила Первую мировую. Первым Временное правительство возглавил князь Георгий Евгеньевич Львов. Он был человеком уважаемым, но ему не хватало командных качеств. «Мы не почувствовали перед собой вождя, – писал министр иностранных дел Павел Николаевич Милюков. – Князь был уклончив и осторожен, отделывался общими фразами. Коллега по партии спросил мое мнение: «Ну что? Ну как?» Я ему с досадой ответил одним словом: «Шляпа!» Власть в стране исчезла, как исчезла полиция. Власть брал тот, кто мог. Винтовка рождала власть. И кровь. Но Львов не хотел в этом участвовать. И князь по собственной воле ушел из правительства: – Мне ничего не оставалось делать. Для того чтобы спасти положение, надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский может. В семнадцатом году не было в России более популярного и обожаемого политика, чем Александр Федорович Керенский. Он создал новую моду – военный френч и фуражка, но без погон, кокарды и знаков различия. Вслед за ним так же оделись все комиссары Временного правительства. После Октября сходную форму носил Сталин, а подражая ему – и целая армия аппаратчиков. Судьба Керенского похожа на судьбу Горбачева: сначала полный восторг, потом полное неприятие. Обоих винят в том, что были слишком осторожны, ни на что не могли решиться. Краснобаи – только говорят, но ничего не делают. А ведь Временное правительство объявило амнистию по всем делам политическим и религиозным, свободу союзов, печати, слова, собраний и стачек, отменило все сословные, вероисповедные и национальные ограничения и начало подготовку к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое должно было установить форму правления и конституцию страны. Выборы в Учредительное собрание состоялись, но большевики народных избранников разогнали. Демократия – не подарок, не самостоятельно действующий механизм, а форма политической культуры, которую следует развивать и поддерживать. От Февраля до Октября прошло слишком мало времени. От внезапно свалившейся свободы растерялись. Вертикаль власти рухнула, а привычки к самоорганизации не было. Она бы появилась, но не хватило времени. И сейчас любят говорить, что Россия не готова к демократии, и в семнадцатом звучало то же самое. Ребенок рождается на свет не красавцем. Трудно в этом крохотном существе разглядеть будущую красавицу или олимпийского чемпиона. Но на этом основании не надо выбрасывать ребенка в корыто. Ему надо вырасти. А демократия в России такого шанса не получила. В 1991 году писатель Валентин Распутин сказал Горбачеву: «Пора употребить не только власть, но и силу, для того чтобы остановить зарвавшихся демократов, заткнуть им рот». Все ждали, что ответит Горбачев. Взгляд его стал мрачным, и он сказал хриплым голосом: – Нет, что хотите, но крови не будет. Пока я президент, крови в стране не будет. Мог ли Александр Федорович Керенский сохранить власть? Да, мог. Теми же средствами, которыми до Горбачева держали власть большевики. «Начальник политического сыска, – вспоминал один из руководителей правительства, – доложил руководству Военного министерства о заговорщических планах некоторых правых и левых организаций. Мы решили добиться от Керенского ареста и высылки некоторых подозрительных лиц. После длившихся до полуночи разговоров Керенский согласился с нашими доводами. Но на рассвете, когда адъютант принес указ о высылке, Керенский наотрез отказался подписать его. Он долго сидел над бумагою, мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Мы молча стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Керенский вдруг вскочил со стула и почти с ненавистью обрушился на нас: «Нет, не подпишу! Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности. Делайте со мною что хотите, я не могу». Видеть в его словах проявления слабости и безволия могут только нравственные уроды, заметил современник. Как не сравнить реакцию Керенского с аплодисментами, которыми в советские времена сопровождалось вынесение бесчисленных смертных приговоров? Керенский, не щадя своей популярности, смело бросил в революционную толпу свои знаменитые слова о взбунтовавшихся рабах... – Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов!.. Я жалею, что не умер два месяца назад. Я бы умер с великой мечтой, что мы умеем без хлыста и палки управлять своим государством. Не вина, а беда его состояла в том, что властители такой страны, как наша, делаются из другого, куда более жесткого материала. Зато он не пролил крови, не вошел в историю палачом, тюремщиком и погубителем собственного народа. По его вине матери не проливали слез на сыновьих могилах. И если есть высший суд, то такие грехи, как тщеславие, суетность да малая толика позерства, ему простятся.