В КАЖДОЙ постановке Александра Тителя есть свой ключ для прочтения режиссерского замысла. «Богема» открывается летящими над сценой белыми голубями (души, обреченные на свободу), «Севильский цирюльник» – мотоциклеткой из «Римских каникул» (о любви, но не очень серьезно), «Сказки Гофмана» – Пегасом, растворяющимся в воздухе.Для оперного Гофмана (а именно ему и посвящена опера) вся жизнь – это время, отведенное на поиск любви.Литература и музыка – побочный продукт любовного поиска. Но любовь – слишком тонкая субстанция для этого мира, в котором существуют лишь ее подделки. Герой сталкивается с искусной имитацией любви. Сначала его обманывает женщина-автомат, механическая кукла, изображающая совершенство, затем – опытная куртизанка, состоящая в прислужницах дьявола.Встреча с певицей приближает его к истинному чувству, но и там любовь в итоге погублена честолюбием и иллюзией славы, влекущими огнями преисподней. Поняв, что любовь не живет на земле, Гофман доживает остаток жизни в кабаке, черпая вдохновение в собственном воображении.Александр Титель отдал все три партии искусительниц приме театра Хибле Герзмава, о чем и мечтал Оффенбах.Певице пришлось трижды менять тембр (вполне в духе Гофмана), точно доказывая – для искушаемого важен не объект, а состояние, ибо поэт поклоняется вечному обману, вечной женственности, а не конкретной Джульетте, Олимпии или Антонии. Герзмава справилась с труднейшей задачей, которая во все времена была по силам лишь единицам, проявив себя еще и как комическая актриса – партия Олимпии, заводной куклы, чье «совершенство» легко оборачивается абсурдом, того требовала. Ее партнером стал Нажмиддин Мавлянов, с легкостью исполнивший сложнейшую партию, которого режиссер в прошлом году привез из Ташкента.Кстати, именно с успеха «Сказок Гофмана», поставленных Тителем еще в Екатеринбурге в 1987 году и показанных в Москве, началась его впечатляющая «московская» эра.«Свердловские «Сказки» были более оптимистичными, – сказал нашему корреспонденту Александр Борисович, – они рождались в 86-м году, в период очередного общественного подъема, сегодня многие иллюзии развеяны. Конь – это воспоминание из «Театрального романа» Булгакова, тот самый золотой конь, которого так возлюбил автор, некто Максудов, впрочем, как известно, кончивший плохо. Это то, что существует в спектакле, вроде бы не участвуя в нем, и часто это самое важное. Должно быть нечто невидимое и неслышимое, что прячется за кулисами, слышится в запахе, во всхлипах оборудования, в жалобах костюмов».Как всегда, Титель не смог отказать себе в удовольствии пошутить – и зритель живо откликнулся на исполнение танца учеными физиками в белых халатах. Дух Гофмана, для которого не существовало законов жанра, явно витает над сценой, в которой персонажи комедии дель арте соседствуют с киногруппой, а высокое чувство любовного недуга оформляется в виде разноцветных клоунских очков. Видимо, этот дух сроднил его с Оффенбахом, которому Ницше отдал больше прав на титул гения, нежели Вагнеру.К премьере театр выпустил великолепное издание, изобилующее самыми удивительными сведениями о жизни обоих гениев. Например, о том, что Гофман прогуливал лекции Канта, мечтал о коте, которого смог завести только на сорок втором году жизни, и влюблялся исключительно в девиц, которым давал уроки музыки. Театр в Бамберге, где он служил капельмейстером, соединялся переходом с кабачком «Роза», где Гофмана можно было увидеть не реже, чем в театре. Жак Оффенбах же ломал о рояль трости, ища финал, вдохновлялся для своих опер сюжетами из Жюля Верна и Дефо и внешне напоминал крошку Цахеса. Все эти детали толкают на мысль о том, что оба гения вполне бы поняли друг друга, если бы встретились в том самом кабачке. Понял их и Александр Титель.Художником «Сказок» снова стал Валерий Левенталь, придумавший гомерически смешные костюмы для персонажей комедии дель арте и придавший возвышенному Пегасу черты тяжеловоза, точно напоминая, что искусство состоит не только из крыльев, но и из колоссальной работы. Не теряя при этом способности легко растворяться в воздухе.Воздух этой премьеры был соткан дирижерским талантом Евгения Бражника, которого на финале зал забросал массивными букетами цветов – к счастью, не очень метко.