Есть хороший анекдот: «Убил прекрасный принц злого людоеда и съел его». Мы можем наблюдать, как он воплощается в жизнь всякий раз, когда в России умирает человек известный — кем-то уважаемый, а кем-то ненавидимый. Неравнодушная аудитория комментаторов условно делится на два лагеря — «либералов» и «патриотов».

Члены враждебной партии быстро припоминают умершему, чем именно он ей не угодил: когда и что не так сказал, в каких неправильных организациях участвовал, о ком из милых их сердцу покойниках отзывался плохо. Начинаются разговоры, как на самом деле незначительна эта смерть. Долгое, очень долгое и громкое исполнение куплета «Как нам безразличен этот труп» сменяется припевом в виде известного афоризма: «Умер Максим, ну и фиг с ним!». Это хоровое пение обычно становится сигналом к старту полного шабаша: откровенное глумление над именем покойного и обстоятельствами его смерти сменяют друг друга.

Подобное беснование началось и после смерти священника Всеволода Чаплина. Правды ради надо заметить, покойный не старался выглядеть симпатичным и добродушным человеком. Наоборот, в резкости формулировок ему нравилось доходить до пределов, которые многим (в том числе и мне) казались недопустимыми. Но то, что случилось после его смерти, напоминает пожирание тела людоеда прекрасными принцами.

Тут тебе и каламбуры по поводу тождества его фамилии с именем известного американского комика, и картинки, как он якобы пишет из ада, что там говорят на украинском языке, и высмеивание того, как он умер возле храма после службы.

Признаюсь, мне глубоко отвратительно подобное поведение. И оно было не менее отвратительно, если его позволял себе сам отец Всеволод. Но есть нюанс.

Протоиерей Всеволод Чаплин скончался на 52-м году жизни / Фото: Антон Гердо / Вечерняя Москва

Мы живем в жестокое время, когда цинизм, бескультурие и брутальность стали основой языка публичной политики. Поэтому, когда Чаплин высказывался в том же стиле, слушать его было неприятно, но неудивительно. Ведь этот человек из года в год пытался заявить о себе именно на политическом поле. А там далеко не каждому удается продержаться долго, если не готов казаться публике троллем и хамом.

Но когда люди, которые противостоят существующему политическому мейнстриму и его эстетике, начинают вести себя так же грубо, мне становится совсем не по себе. Я не знаю почему, но у русских людей начисто исчезло стремление казаться мудрыми и благородными. Требовать быть таковыми не могу, а вот «казаться» — вполне.

Еще древние греки чувствовали, что в смерти есть молчаливое величие, которое всех уравнивает и выводит за пределы сиюминутных обстоятельств. Помните, в гомеровской «Илиаде» Ахиллес отдает царю Приаму тело его сына Гектора, которого сам он и убил в поединке? Отец и убийца вместе скорбят над трупом, оплакивая его судьбу и свое трагичное будущее. Это поведение абсурдно с точки зрения обывательской логики, но именно поэтому оно благородно и в нем открывается пространство для метафизической мудрости.

Конечно, я не жду, что во времена интернета какое-то событие может избежать участи быть опошленным. Разумеется, нет. И в более благородные эпохи на смерть известных людей сочинялись язвительные стишки и памфлеты (зачастую талантливые и резкие). Просто тогда это было прерогативой маргинальной среды. А теперь пляски на костях становятся мейнстримом. И их исполняют люди в статусе творцов и хранителей высокой культуры.

Кажется, я только сейчас понял, что именно не устраивает меня в глумлении над смертью Всеволода Чаплина моих знакомых и друзей, которых я привык считать представителями новой культурной аристократии.

Во-первых, отец Всеволод Чаплин всего лишь заигрывал с публикой резкостью своих высказываний, в быту оставаясь человеком деликатным и склонным к эмпатии (это я готов засвидетельствовать лично). Те же, кто позволяет себе глумиться над его смертью, самим фактом такого глумления с этой публикой себя отождествляют. То есть впадают в грех гораздо больший, чем у священника.

Во-вторых, меня пугает та легкость, с которой наши приличные люди переходят к жестокости и ее оправданию. Невольно закрадывается мысль: отличимы ли они от тех, кого осуждают? Или, случись им одержать верх на политическом поле, мы опять увидим, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Кажется, именно так.

А если так, то из измерения «злые людоеды — прекрасные принцы» мы переходим в измерение «сытые людоеды — голодные людоеды». И для меня как мыслящего куска мяса сытые людоеды предпочтительнее. Потому что так безопаснее.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции