Режиссер Филипп Гуревич: Искусство помогает изжить психологические травмы

В Российском академическом молодежном театре состоялась премьера спектакля «Ленинградские сказки» по пятикнижию Юлии Яковлевой о блокаде города во время Великой Отечественной войны. Режиссером постановки стал Филипп Гуревич. Корреспондент «Вечерней Москвы» обсудила с ним актуальность военной темы в современном искусстве, ценности, которые заложены в этой истории, и необычную эстетику спектакля, где нет указаний на историческую эпоху.

Великая Отечественная война — не редкий сюжет в нашей культуре. Опыт, пережитый народом, одержавшим победу над фашизмом, настолько травмирующий, что даже несколько поколений спустя он не ушел в прошлое. Но раньше был не такой временной разрыв, и дети и подростки общались с ветеранами, сейчас же временная дистанция слишком велика. В литературе, кино и театре начинается другой период осмысления истории.

РАМТ всегда искал актуальный язык для молодежи, и потому залы всегда заполнены подростками, которые приходят сюда не классами, а по своей инициативе. Молодые режиссеры делятся своим взглядом и предлагают постановки, которые глубоко проникают, помогая эмоционально подключиться к происходящему на сцене.

Одна из последних премьер — «Ленинградские сказки». Спектакль поставлен по современному произведению. Режиссер Филипп Гуревич создал метафизическое пространство, где нет четких указаний на время, и использовал прием магического реализма, чтобы показать детское восприятие войны. Обозреватель «ВМ» поговорила с ним о том, в чем важность именно таких произведений, как сочетаются разные пласты культур в разговоре об исторических событиях, как подростки воспринимают театральное искусство и как мыслит новое поколение режиссеров, которое сейчас становится все заметнее.

— Филипп, как пришла идея поставить этот спектакль?

— На самом деле, инициатива исходила от театра. Алексей Владимирович Бородин хотел, чтобы пятикнижие появилось на сцене РАМТа. Я к тому моменту читал только первую часть — «Дети ворона». Мне очень понравился ход с магическим реализмом, когда дети представляют страшную действительность фантазийно и замещают травмирующие события в своем сознании. Именно за этим я внутренне шел.

— О чем для вас эта история?

— Это история о взрослении и постижении, что такое хорошо и что такое плохо, осознание понятий «потеря», «правда» и того, что мир не делится на черное и белое. Этот процесс происходит в страшных предлагаемых обстоятельствах для персонажей. Еще детьми они понимают, что значит жертвовать собой. С другой стороны, это спектакль про непреодолимое желание ребят собрать свою семью. У нас возникала такая визуальная метафора: большой советский семейный сервиз. Чашечки в нем постепенно теряются и разбиваются. То есть судьба и рок забирают у детей самых близких, но они все равно хотят все вернуть и быть вместе. Шурка (Владимир Зоммерфельд), Бобка (Алексей Бобров) и Таня (Татьяна Матюхова) находят в себе силы собрать семью как пазл. Нам хотелось сделать однозначный финал, что любовь всегда побеждает, но показать, какой ценой.

— Литературы о блокаде очень много, особенно написанной очевидцами. Почему вам важно было взять современное произведение?

— Мне кажется, есть особенности, связанные с временной дистанцией и осмыслением той реальности. Думаю, в работе с этой темой есть только два пути. Первый — документальный, то есть работа со свидетельствами: дневниками, письмами, «Детской книгой войны» (сборник дневников детей. — «ВМ»). Тогда ты работаешь с фактом и не подвергаешь его интерпретации. А есть художественное осмысление реальности, когда на основе документов выстраивается новое, и тут присутствует визуальная и образная интерпретация. Когда мы готовились, много читали подлинных источников. Но цель была придумать свой мир и свою реальность, основанную на правде. Это не домыслы, не искажение истории, а поиск художественного языка, который будет интересным для современного зрителя, попадет в болевые центры.

— В спектакле вообще нет четких привязок ко времени, деталей быта, которые бы на него указывали. Даже музыка не военного времени. Почему?

— Я ни в одном спектакле не придумывал бытовой театр, он должен быть поэтическим, метафизическим. Считаю, что в самом пространстве должен быть заключен конфликт, который есть в произведении. Я всегда говорю, что сначала надо понять, что это за мир, как там существуют люди, как они его воспринимают. Тот мир, который был раньше, воссоздать невозможно, это будет вранье и китч, которые не имеют отношения к искусству.

Просто я не имею права рассказывать историю так, чтобы все персонажи ходили в гимнастерках и играла «Катюша». Это не моя реальность, а если я буду к ней тянуться, то буду лгать. Моя реальность — более современная музыка, потому что я вырос в этой стилистике, как любой ребенок 1990-х. У меня есть культурный бэкграунд, мне важны отсылки. Например, при работе над «Ленинградскими сказками» я держал в голове мультфильм «Могила светлячков» Исао Такахата, учителя Хаяо Миядзаки. Это одно из самых страшных произведений о том, как ребенок воспринимает войну. Я столько плакал, когда смотрел!

— В детстве?

— Год назад, когда мы готовились к спектаклю. Давно хотел, но мне показалось, что как раз наступило время. Это настолько попало в мой эмоциональный центр, что я понял, что мы правильно выстраиваем постановку. Я же ничего не знаю о войне и там не был. Мои дедушка и прадедушка воевали, но нечестно реконструировать их жизнь на сцене. Надо находить в себе эмоциональное созвучие в том, что происходит с этими людьми, вырабатывать свой язык. И с точки зрения эстетики мне было принципиально важно уйти от быта, найти чувственные образы.

— Вы верите, что существует коллективная историческая травма, которая проходит через поколения?

— Отчасти наш спектакль как раз об этом. О том, что важно не забывать, что есть этот опыт. К сожалению, в культуре мы мало работаем с изживанием самой травмы Великой Отечественной войны и воспринимаем это как победу, но редко думаем о том, какой ценой она досталась.

— Изживание травмы — когда в культуре осмысление на уровне образов, а не реконструкции?

— Да. Мне кажется, что таким образом события находят чувственную, поэтическую форму. Но от действительности мы не отказываемся — в спектакле есть сцена, где совсем молодые девочки погибают под обстрелом. И важно было показать, что был не только героизм — у людей менялось сознание от голода, они расчеловечивались, и это факт. Мы видим в спектакле двух взрослых людей, которые отбирают хлеб у маленького мальчика, и малыш не может никому признаться, что его обидели взрослые, потому что в его понимании взрослый советский человек не может быть плохим, все его поступки подчинены логике. Это ключевой момент, который показывает, как работает детское сознание.

— Вы говорили, что мы живем не в постмодернизме, а метамодернизме. Как вы для себя разделяете и формулируете эти понятия?

— Постмодернизм — когда я включаю шансон в спектакли по русской классике, чтобы показать пошлость ситуации. Этот прием использовал Константин Богомолов в спектакле «Идеальный муж». А метамодернизм — когда я включаю шансон, понимая, что там есть определенный воровской контекст, но при этом эмпатично подключаюсь к ситуации, к личным переживаниям. Мне кажется, что сейчас мы живем в контекстуальном мире, и даже мало кого интересует, к сожалению, искренность высказывания. Важнее ситуация, внутри которой ты высказываешься.

— В теории поколений есть утверждение, что у молодежи нет исторического сознания, но есть культурное, то есть картина мира не линейная, а, как лоскутное одеяло, соткана из разных фрагментов.

— Может быть, конечно. Хотя для меня как раз важна история и то, куда мы идем. И чтобы найти цель, надо помнить, что это за путь. К сожалению, глобально человечество ничему не учится. Все то же самое происходит сейчас. Мне важно было напомнить, к чему это приводило наших бабушек и дедушек, какие люди вышли перемолотые, передернутые.

Мы заканчиваем спектакль фразой: «Любовь иногда побеждает». Какой ценой она побеждает? Можно ли забыть тех людей, которые остались по ту сторону занавеса? Нужно ли их забывать? Нет. Как жить с этой правдой? У меня, 35-летнего Филиппа Гуревича, ответа нет.

— Важно было задать этот вопрос, даже если это детский спектакль?

— Я делал спектакль для всех. Главные герои — дети, но они взрослеют в один момент. И порой взрослые в этом спектакле поступают как дети, как и в жизни это бывает. Мы довольно инфантильны.

— Это плохо или хорошо? Много сейчас говорят о затянувшемся переходном возрасте, о нежелании принимать ответственность.

— Не знаю. Ответственность начинается, когда у тебя рождается ребенок, это точно. Когда родился сын, я понял, что такое настоящая ответственность.

— У тебя изменился подход к детским спектаклям после рождения сына?

— С каждым спектаклем я становлюсь жестче по отношению к реальности. Спектакль «Войцек» довольно бескомпромиссный. Но в «Ленинградских сказках» все равно прорастает надежда, есть эмоциональный выход. А «Василисса» — спектакль гуманистический, про принятие себя, про инаковость. Я расту, и темы меняются. Режиссер в спектакле решает внутренние вопросы, разбирается с собой. Если он этого не делает, то это нечестный театр.

— Вы много работаете с современными драматургами. Легко находить материал?

— Мне нравится современная драматургия, но я охотно работаю с классикой. Мне важно, чтобы текст отзывался во мне чувственно, чтобы я один раз минимум поплакал и придумал свой мир. И еще люблю юмор. Если чувствую заложенную энергию, где можно высечь комическое, меня цепляет.

— А вы общаетесь с подростками, чтобы проверить, как они реагируют?

— Да. В Театре имени Маяковского идет проект с подростками «Подтекст: Юность», и куратор Мила Денева приводила фокус-группу на прогон «Ленинградских сказок». Они дали интересную обратную связь, и я смотрел, что они понимают легко, а что нет. Но мне важно, чтобы зритель заходил на чувственную сторону, пусть даже не понимая все контексты, эмоционально считывал настроение сцены. Та же музыка — я подбираю именно тот трек, который отражает чувства. Я все время стараюсь играть темпоритмами, длиннотами, восприятием.

— Вам важно, чтобы поняли ваши идеи или чтобы у каждого в голове был собственный спектакль?

— Ну это же искусство! Генеральная линия понятна, а что касается личных переживаний... Искусство интерпретационно, неочевидно.

— Вы много работаете и как преподаватель…

— Четыре года работал в студии «Дети райка», а сейчас начал преподавать у студентов Школы-студии МХАТ на курсе Евгения Писарева. Это ценный для меня момент, потому что я понимаю больше про реальность нового поколения, учусь их восприятию. Мне важно не выпадать из их контекста, каких-то популярных сленговых слов.

— Почему вам это важно?

— Потому что иначе ты теряешь связь с реальностью! То есть думаешь, что ставишь спектакль для подростков, а получается нафталин.

— Почему вы выбрали именно эту возрастную аудиторию?

— Мне нравятся они, потому что яростно реагируют на происходящее. У них внутри вулканы. Они могут этого не показывать, сказать: «Да все нормально». Но внутри бушуют страсти. Я сам по себе человек чрезвычайно эмоциональный, поэтому эти страсти мне тождественны. Восприятие мира такое, что от 36,6 до 40 градусов температура поднимается по щелчку. Спектакль мы создали молодой командой, но, конечно, в театральной среде я сталкиваюсь с тем, что к нам относятся настороженно. Но тем не менее художественные руководители сейчас уже чаще рискуют, допускают молодых режиссеров и ставят неформатные спектакли.

— То есть молодым режиссерам не все дороги открыты?

— Есть одна сложность. Нам всегда нужно проходить через творческие лаборатории. Я очень люблю этот формат, потому что мне нравится быстро работать, придумывать. Но когда ты приезжаешь в какой-то город работать, ты не знаешь город, не знаешь театр. Тебе драйвово, репетируешь с новыми артистами, как пазл собираешь эскиз. В этом экшен. Но иногда это затянуто, и в театрах, где тебя уже хорошо знают, все равно надо сначала участвовать в лабораториях, показывать эскизы.

— Достаточно площадок для входа в профессию?

— Я думаю, что да. Просто надо самому быть активным — никто не придет и работу не даст. Да и театроведы активно продвигают новых режиссеров.

— Кстати, о театроведах… Легко ли переносите критику?

— На самом деле, я после спектаклей читаю все, что пишут, и воспринимаю всегда болезненно. Только спустя неделю терзаний я понимаю, что часто людям, написавшим агрессивные или язвительные комментарии, становится легче жить, они выплескивают негатив. Я не считаю, что меня все должны хвалить, но мне нравится разбор, а не споры на уровне «мне кофе нравится, а тебе не нравится».

— Какие места в Москве любимые?

— Я очень люблю храм Антипы Пергамского, потому что мы с супругой — прихожане этого храма. Его настоятель, отец Андрей — крестный нашего сына Марка. Часто гуляю в окрестностях Новодевичьего монастыря, станции метро «Спортивная», где находится театр Елены Камбуровой. Какое-то время мы жили в районе «Академической» и «Профсоюзной», и мне нравилось, что там много НИИ. Наш дом был напротив НИИ океанологии. Но мое место силы — это всегда мой дом.

СПЕКТАКЛИ

• Ганди молчал по субботам (Школа современной пьесы, 2019)
• Светит, да не греет (Театр имени Ермоловой, 2019)
• Василисса (РАМТ, 2021)
• Мам, а кто это на фото? (Современник, 2021)
• Вадик поет свою музыку (Еврейский театр «Шалом», 2022)
• Войцек (Театр имени Маяковского, 2023)
• Ленинградские сказки (РАМТ, 2024)
• Мое загляденье (МХТ имени Чехова, 2024)

ДОСЬЕ

Филипп Гуревич родился 14 апреля 1988 года. В 2009 году окончил актерский факультет ВТУ им. Щепкина (мастерская Д. Кознова). В 2018 году окончил режиссерский факультет ГИТИСа (мастерская Олега Кудряшова). Поставил спектакли в «Школе современной пьесы», Театре им. Ермоловой, РАМТе, Гоголь-центре, в театре «Шалом» и других российских театрах. Участник различных театральных лабораторий и читок. Лауреат Российской национальной премии в области театрального искусства для детей «Арлекин» 2022 года в номинации «Лучшая работа режиссера» за спектакль «Василисса» (РАМТ). Спектакли «Хлебзавод» (Тверской ТЮЗ) и «Василисса» вошли в лонглист Национальной театральной премии «Золотая маска» 2022 года. Педагог по актерскому мастерству Школы-студии МХАТ (мастерская Евгения Писарева).