Народной памяти слишком тесно в сухих цифрах из сводок боевых и небоевых потерь. Но живы еще очевидцы тех событий. У каждого из них — своя, личная история этой великой войны.

Надежда Гуркина (в девичестве — Богомолова) первый день войны встретила в пионерлагере близ станции Суходрев, под Калугой. Детей спешно собрали и поотрядно отправили грузовиками обратно в столицу. Семья Богомоловых жила в подмосковном тогда еще Лианозове.

Отец Нади, бухгалтер-ревизор одного из управлений Московской железной дороги, каждый день ездил в Москву на работу, а мама управлялась по хозяйству и с восемью детьми. Первые военные месяцы, вспоминает Надежда Сергеевна, было еще терпимо. А по зиме в семью пришел голод.

Кусок хлеба

В ноябре 1941-го Сергею Богомолову дали комнату в семейном общежитии на Станционном шоссе (ныне — проезд Черепановых), куда он и перевез семью. Вот только московская прописка была у него одного, а значит, и продовольственная карточка — одна на всех.

— Дошло до того, что я пошла побираться. Такой стыд! — говорит Надежда Гуркина. — В соседнем с нами доме была булочная, работала с шести утра. Я к открытию пришла, встала в дверях, из них тянуло теплом. Подошла какая-то женщина с девочкой моих лет.

Продавщица им отрезала и взвесила пайку. Немного не хватило, и она добавила еще кусочек. Девочка сразу его сунула в рот. А я только и сумела выдавить из себя: «Подайте...» — так она мне этот надкушенный довесок и отдала.

...Слушаю Надежду Сергеевну и вспоминаю рассказ отца. Состав, в котором они в 1941-м ехали в эвакуацию, застрял на станции: пропускали военные эшелоны. Пока стояли, отца отправили набрать кипятку.

На перроне он и увидел человека. Страшный, опухший, черный от голода тот лежал на земле и пытался поднести ко рту ломтик хлеба, кто-то вложил ему в ладони. А к нему полз другой, такой же черный и страшный. Дополз, ухватился за пайку. Так они ее и тянули — каждый на себя...

Женская работа

Богомоловы получили наконец московскую прописку. Надя снова пошла в школу.

В табеле за 1942–1943 учебный год — почти одни пятерки и всего несколько четверок. После занятий все девчонки работали в учебно-производственных мастерских: вязали носки, шили рукавицы и кисеты. Отсылали на фронт.

Часто их всем классом отправляли на овощебазу, перебирать картошку.

...Мой отец вспоминал, как зимой 1943-го в Поволжье они с мамой (моей бабушкой Олей) ездили за соломой — надо было кормить колхозную скотину. Ольга Ивановна голыми руками выдирала из промороженной насквозь скирды тощие пучки, потихоньку доверху наполняя здоровенный воз. Таких возов она пригоняла по два в день.

Бабушку Олю я видел всего однажды, в пятом классе. Лица ее без фото уже не вспомню. Помню руки. Изломанные тяжким трудом, худые с узлами суставов пальцы, набухшие под потемневшей кожей прожилки вен, остриженные заподлицо ногти. Руки живут словно сами по себе и все время заняты какой-то работой...

Можем повторить?

Старший брат Надежды Сергеевны Николай в 1943-м ушел на фронт добровольцем. Сгинул в первом же бою. Моя бабушка Оля так и не дождалась с войны мужа, моего деда Степана Даниловича...

Случись настоящая нужда, наверное, мы даже сможем все это повторить. И через 30, 40, 70 лет внуки и правнуки будут идти в колонне «Бессмертного полка» еще и с нашими портретами. Мы сможем. Наверное. Хочется так думать.

Очень не хочется проверять. Хочется не этого. Бродить ночными аллеями Парка Горького, сидеть на нагревшихся за день камнях набережной, смотреть в опрокинутую миску темного июньского неба. По очереди отхлебывать из одного стакана кофе по-ирландски. Губами снимать с других, любимых губ кофейные разводы с привкусом сливок, рома и шоколада. И желать только одного: чтобы завтра не было войны.

память