Во тьме, стирающей различья, так просто обрести родство...

— Не уверена, правда, что они подойдут для газетного формата. Но если что-то понравится, буду очень рада, — предупредила нас Николаева. Но, кажется, просто скромничала, потому что все присланные ею стихотворения оказались просто замечательными.

К сожалению, опубликовать их все не позволяет газетная площадь. Однако сегодня мы хотим напечатать одно из них...

Антонов

Мне жаль Антонова! Нет-нет,
он жив, а что пропал — едва ли:
его на станции «Рассвет»
и в Толстопальцево видали.
А что изганник — да! На дверь
ему указано: на днище,
ведь и казенное теперь
его отобрано жилище.

За что? На то был свой
резон:
он — пил! Представьте
охламона,
когда он рухнул на газон
и ловит кайф, как покемона…
Какие лекции? При чем
желанье, чтобы без огласок,
когда сам лектор вовлечен
в ристалища теней и масок?
В гуденье рифм, в борьбу идей…
Он видит в родине чужбину:
там хам грядет, а там халдей
затаптывает жемчуг в глину.

…А я ведь помню век такой,
когда меж снобов и долдонов
изящный, с легкою рукой,
по институту шел Антонов.
И ворот свежий, и лица
простая лепка так опрятна,
и вкрапленная хрипотца
в негромкий голос — дели катна.
Стихи писал. Молва плела:
«мертворожденные», что кокон.
Литературные дела
все побоку, все мимо окон.
Сколь многие поймут его!
Во тьме, стирающей различья,
так просто обрести родство:
что птичья кость, что жила
бычья!
Идти туда, где гуще мгла,
где все свои за плотной тенью,
ждать отзвука, искать тепла,
признанья и самозабвенья!

Так где искать его? А у ворон не
спросишь: «Где Антонов?»
Иди кричи свои «ау»
среди бомжатников и схронов.
Выходит, муравей в овсе
заметней человека в силе?

Притом — его любили все!
Мы все Антонова любили!