В джунглях лазарета

[b]Опера «Так поступают все женщины» не из легких. Сплошные ансамбли – и если все эти дуэты-терцеты-квартеты-секстеты прилично поются, – в принципе, можно послушать и с закрытыми глазами.[/b]В театре Станиславского делаешь это, правда, по другой причине. Возведя перед сценой (!) и на сцене густой частокол из тонкого бамбука в несколько рядов (!), художник Владимир Арефьев пытает зрителя оригинальной, но мучительной аберрацией зрения. Как однообразный звук способен довести до полусумасшествия – до гипноза, вогнать в сон и т. п., – так бамбуковые джунгли, меж которых мотаются несчастные артисты, приводят зал в состояние сначала радостного ожидания (опера-то смешная), потом уныния, потом раздражения.Добавим сильно отставшую от времени режиссуру Александра Тителя. Прелестная музыка, забавный сюжет (два парня испытывают любовь двух девушек: переодевшись влюбленными чужаками, соблазняют их «крестнакрест»; все заканчивается всеобщим прощением) совершенно сведены на нет тем, что действие происходит в госпитале. И не в Неаполе XVIII века, что потребовало бы гораздо более богатой сценографии, а черт знает где в ХХ веке. Да еще с каким-то натуральным немым узбеком в тюбетейке (в духе фильма «Старик Хоттабыч»), играющим в шахматы и угощающим всех дыней.Страшно неприятно слушать Моцарта при всех этих койках с выцветшими матрасами, горшках, окровавленных тампонах и оцинкованных ваннах вроде той, в которой лежала старушка в рассказе Зощенко в ожидании выдачи ее родственникам в виде трупа.Хорошо еще, что дело разворачивается не в сумасшедшем доме (видимо, это будет следующий этап творческого пути Александра Тителя). Но все равно мелькание сонма медсестер в белых халатах сквозь двойной-тройной кордон дурацких удочек уже почти доводит до безумия зрителя, пришедшего, между прочим, Моцарта послушать, а не на снятие энцефалограммы с включением сильных раздражителей.Что касается музыкальной части, оркестр посадили над головами зрителей (так!) – спектакль идет в Малом зале, имеющем репетиционный вид, и бедному дирижеру Вольфу Горелику на глазах у зрителей приходится подниматься к пульту по высокой, почти пожарной лестнице. Певцы с оркестром, впрочем, часто расходятся, не говоря уже о том, что ни о каком моцартовском стиле, который никто не может описать словами, но каждый чувствует ухом, нет и речи.Все поют какого-то самостийного, жирного Моцарта, каким он выглядит в их искреннем, поистине советском, наивном представлении.Артисты, поющие главных героев (Алексей Кудря – Феррандо и Дмитрий Кондратков – Гульельмо), при этом обладают приличными данными. Тенор Кудря – так и вообще главная звезда в спектакле. Но как же противно видеть бравых моцартовских офицеров в больничных тапочках и линялых халатах, а потом, когда они преображаются в болезных турков – вообще с какими-то грязными, замахрившимися бинтами на лицах – будто носы им выжгли, как сифилитику Мысливечеку, «чешскому Моцарту», ибо в те времена именно так лечили эту болезнь.Две ядреные медсестры, склонные к больничным романчикам, – Фьордилиджи (Анастасия Бакастова) и Дорабелла (Вероника Вяткина) – поют громко и уверенно, большего не скажешь.Постукивает бамбук, об который то и дело шарахаются довольно неприкаянные герои. Пытаясь сосредоточить взгляд хоть на чем-то, не мелькающем средь сотен удочек, отыскиваешь на сцене две константы: рукомойник и интригующий пропеллер самолета. Ура, думаешь, рукомойник же обязательно выстрелит в конце: полетят из него, наконец, разноцветные пузыри, польется шампанское. Нет, только пару раз распутные сестрички помыли руки над эмалированным тазом. Пропеллер, наверное, вообще от другого спектакля остался. Эх, скука, сестра моя на оперных спектаклях… Все эти костыли, инвалидные коляски да лазаретные одеяла цвета нездорового кала, вся эта безвкусица в оформлении, в пении, в режиссуре называется очень просто: сапоги всмятку. Это когда сидишь дураком и думаешь: к чему нам-то, зрителям, все эти издержки режиссерской лени и скудной фантазии? Остается вздохнуть: хорошо что хоть клизмы не пустили в ход. Хоть в чем-то зрителя пожалели.