[i]Лучший режиссер года, по версии французских «Сезаров», Жак Одиар может считать картину «Мое сердце биться перестало» своим самым большим успехом. О том, как рождался этот фильм, в канун его московской премьеры со знаменитым французским постановщиком побеседовал наш корреспондент.[/i][b]– Чьей была идея переработать на новый лад и перенести на французскую почву такой полузабытый фильм, как «Пальцы» Джеймса Тобака?[/b]– Продюсер Паскаль Кошто очень хотел, чтобы мы с ним поработали вместе, но не знал, что мне предложить. И я не знал. Вот с этого все и началось. У него был удачный опыт ремейка: он сделал новую версию «Нападения на 13-й участок» Джона Карпентера. Так родилась идея сделать еще один ремейк. А я предложил, чтобы это были «Пальцы». Думаю, мне пришел на ум этот фильм именно потому, что в нем немало близких мне тем и идей. Так что перед вами – мой, вполне авторский фильм.[b]– Ну и каково это было, работать над чужим сюжетом? У вас это первый опыт.[/b]– Вполне комфортно, могу вам сказать. Знаете, я увидел «Пальцы» в 1979-м, когда он вышел во Франции. Не так уж многие его посмотрели, но те, кто посмотрел, вряд ли позабыли. Что хорошо, поскольку добыть его негде. За последние двадцать лет я пересматривал его, быть может, лишь однажды, да и то – на специальном сеансе в Синематеке. Это фильм серии «Б», но, даже учитывая это, странно, что он исчез с горизонта.[b]– Одна из тем, перешедших из «Пальцев» в «Мое сердце…», должна быть вам особенно близка – я имею в виду тему непростых взаимоотношений героя с его отцом. Ведь ваш отец, Мишель Одиар, во многом определил ваш выбор профессии?[/b]– Конечно. Мне потому и понравились «Пальцы», что там шла речь об отцовстве. Хотя тема это не только моя, она универсальна. У мальчиков вообще особые отношения с их папами… Не знаю, как у девочек с мамами. Меня интересовал тот момент, о котором говорится в первой же сцене моего фильма: когда отец и сын вдруг меняются местами и сын начинает ухаживать за отцом. Слабость отца, превратившегося в ребенка… Сыну трудно это перенести.[b]– Это вообще один из ваших любимых сюжетов – сильный человек, который вдруг открывает и признает свою слабость.[/b]– Ну, анализировать все это – дело критики, а не режиссера. Однако не случайно я люблю вестерны – они лучше любых других фильмов исследуют природу героя и героизма, трудного пути к героизму. Трагический герой для меня – тот, кто ставит перед собой заведомо недостижимую цель. И признается себе в собственной слабости. Он действует, чтобы не задумываться об этом. Персонаж Тома в «Моем сердце…» – если он сделает перерыв хотя бы на секунду и задумается, то осознает, что у него нет ни малейших шансов пройти решающее прослушивание. Ему тридцать лет, он не садился за пианино в течение последних двадцати лет… Конечно, у него ничего не выйдет! Но в душе он уверен, что победит – не в этом, так в чем-нибудь другом. Быть может, более важном.[b]– Как вышло, что вы выбрали на главную роль Ромена Дюри, больше известного во Франции работами в легких развлекательных фильмах?[/b]– Я, как правило, выбираю актеров, у которых уже есть за плечами определенная карьера – даже если они молоды. Так, чтобы возможно было оценить, на что они способны. А потом… Мне кажется, что не я, а сам фильм их выбирает. Я пишу сценарий, не думая ни о ком конкретном, а потом выбор того или иного исполнителя кажется очевидным. Будто и выбирать-то не из кого.[b]– Ну, предположим, Ромен Дюри отказался бы от роли – и не было бы фильма?[/b]– Скажу честно, это бы меня поставило в тупик. Может, я бы и не стал тогда снимать этот фильм. Может, позвал бы Шона Пенна? ([i]Смеется[/i].) Нет, но подлинный актер может сыграть все что угодно. Он может сыграть героя, напялив бюстгальтер. Иначе он не актер. Актеры, которые играют самих себя, меня не интересуют. Актер должен отдаваться чему-то… У Ромена, конечно, есть удивительные стороны, но я понятия о них не имел, когда его нанимал![b]– И что это за качества?[/b]– Умение потрясающе концентрироваться. Даже в том, что касается игры на пианино – за которое на съемках он сел впервые в жизни! Правда, помогло то, что его родная сестра – пианистка. Она его и тренировала.[b]– В вашем фильме искусство противостоит жестокости окружающего мира...[/b]– Я бы вас поправил: без одного нет другого. И мне особенно дорог мой герой, который относится без уважения к любым иерархиям. Он запросто перескакивает от трип-хопа студии Ninja Tune к Баху, а потом возвращается к Massive Attack. Разницы он не чувствует, это мне в нем и нравится. Это не безумный поклонник духовного искусства. Вопрос в другом: зачем он играет Баха? Зачем ему Бах? Я плохо разбираюсь в музыке, но я понимаю так: Баха можно свести к чистому упражнению для пальцев, играть его, не вдумываясь в суть. Это вам не Шопен. В Шопена надо душу вкладывать, а Том не уверен, что у него есть душа.[b]– Почему вы избрали для сценария мафию, работающую именно с недвижимостью?[/b]– Когда я смотрю фильм, скажем, об итальянской мафии в Америке, я сталкиваюсь с системой кодов и таинственных ритуалов, разобраться в которой практически невозможно, остается их принять на веру. Но к реальной жизни никакого отношения это не имеет. А дельцы, связанные с недвижимостью, – люди абсолютно реальные, это расчетливые финансисты, каких встречаешь каждый день. Даже если они нечисты на руку, от этого они не менее реальны.[b]– Откуда взялся в вашем фильме русский персонаж? И откуда у него неправдоподобная фамилия Минсков?[/b]– Этот актер живет в Париже. Пришел на прослушивание, прошел по конкурсу. Кажется, он из Петербурга, танцор по образованию… Что до фамилии, то она изначально была другой. Ее поменял мой соавтор сценария Тонино Бенаквиста, чтобы она звучала по-русски. А что, «Минсков» – не по-русски?[b]– По-русски было бы, скорее, «Минский».[/b]– Вот оно что… Интересно…[b]– Но не в фамилии дело. Откуда это представление о русских, как о жестоких бандитах?[/b]– В современном европейском кино появилась новая мифологическая фигура. Новая икона. Новое клише. Это русские. Или, скажем так, люди с Востока. Они представляют новый образ жестокости. Но, как мне кажется, это соответствует действительности – поезжайте на Лазурный берег и увидите, что все крупные спекулянты недвижимостью – русские! Откуда их деньги, я не знаю. А вы знаете?[b]– Нет, не знаю.[/b]– Кажется, они и сами не знают. Это не помешало им скупить все Канны и всю Ниццу.[b]– Ваши фильмы находятся на пересечении между жанровым и авторским кино. Трудно балансировать на этой грани?[/b]– Я об этом не задумываюсь. Делаю кино так, как мне кажется правильным. Например, когда костюмеры и декораторы спрашивали меня, на что им ориентироваться, я отослал их к итальянскому неореализму, а вовсе не к американским триллерам. Вот Тобак, снимавший свои картины во времена «Злых улиц», активно занимался изменением жанровых правил…[b]– Вы, как и ваш герой, пошли по стопам отца. А никогда вам не хотелось, как Тому, бросить все и заняться чем-то очень далеким от кинематографа?[/b]–Я двигался в обратном направлении. Кино настигло меня с возрастом. Когда я был молод, я не хотел заниматься этим. Я планировал для себя карьеру филолога, хотел заниматься античностью. Стать преподавателем. Видите, у меня плеер? Как вы думаете, что я слушаю? Так вот, тут у меня записан полный курс лекций Ролана Барта в Коллеж де Франс. Я с ними не расстаюсь.[b]– И как, это помогает в вашей нынешней профессии?[/b]– Конечно! Особенно в те моменты, когда съемочный или монтажный день завершен и я возвращаюсь домой, слушая Барта. В определенные моменты очень важно услышать что-нибудь умное. Лекции я слушаю как музыку.[b]– Последний музыкальный вопрос: почему, по-вашему, кинематограф за последние десять лет так зациклен на пианино? Началось все с «Пианино» Джейн Кэмпион, а потом пошли «Пианистка» Михаэля Ханеке, «Легенда о пианисте» Джузеппе Торнаторе, «Пианист» Романа Полански, теперь вот ваш фильм…[/b]– Интересно, почему… Не думал об этом. Но после ваших слов я вдруг понял, что можно написать историю мирового кино, увиденную через призму игры на пианино. Я бы мог, конечно, сказать какую-нибудь чушь: «Кинематограф начался со звуками рояля Скотта Джоплина…» Но это бред. Знаю лишь то, что из флейты хорошего фильма бы не вышло. А, вот, я нашел ответ: не так уж много есть на свете инструментов, одновременно ритмичных и мелодичных. Пианино – именно такой инструмент. Оно может создать и поддержать ритм, а может создать мелодию. Гитара тоже на это способна, а вот саксофон – вряд ли. Кроме того, пианино – такой красивый и интересный объект.[b]– А еще оно черно-белое.[/b]– ([i]Смеется[/i].) Точно подмечено.